Единственный наследник - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 6

• Предыдущая
• 6/7
• Следующая

Приведенные в записях факты я рассматривал всего лишь как надуманно утрированные описания физических дефектов людей, но доктор-то, доктор! Он принимал их за чистую монету и под тяжестью этих собранных им «свидетельств» окончательно утвердился в своей странной, зловещей вере. Однако за пределы чистой догадки его выносило не часто. На мой взгляд, больше всего его интересовала глубина, взаимосвязь примеров, которые он с таким тщанием собрал в своей тетради, и связь эту он искал в трех направлениях. Наиболее тривиальным из них мне показалась мифология негритянского культа Вуду[7]. Второе направление охватывало древнеегипетскую культуру с ее поклонением отдельным видам животных. Третьей и, судя по записям доктора, наиболее значимой сферой поисков была совершенно незнакомая мне доселе мифология, старая как мир, а то и еще старше; фигурировавшие в ней Властители Древности вели жесточайшую непримиримую войну с такими же, как и они сами, ровесниками мира Богами Седой Старины, носившими имена Ктулху, Хастур, Йог-Сотот, Шуб-Ниггурат и Ньярлатхотеп. Им поклонялись шантаки, глубоководные, народ чо-чо, снежные люди и другие существа; из них одни стояли на ступенях эволюционной лестницы, которая вела к зарождению современных людей, а другие представляли собой чудовищные мутации доисторического человека или вовсе не имели никакого отношения к человеческому роду. Все это было, конечно же, безумно интересно, но (и тут мне пришлось бы разочаровать покойного Шарьера) о какой-либо прочной органической связи между собранными им разрозненными «свидетельствами» родства отдельных людей-долгожителей с рептилиями и упомянутыми мною древними мифологиями говорить не приходилось. Впрочем, здесь мой усопший оппонент мог бы успешно возразить мне, указав на то, что уже в легендах Вуду и древнего Египта содержались пусть и несколько туманные аллюзии, связанные с рептилиями, а мифология Ктулху целиком основывалась на культе невероятно древних видов земноводных и пресмыкающихся, без сомнения, возникших в одно время с тиранозаврами, бронтозаврами, мегалозаврами и другими рептилиями Мезозойской эры.

Помимо этих интригующих заметок, я обнаружил некие диаграммы, которые при более детальном рассмотрении оказались схемами весьма и весьма странных хирургических операций, природа которых к тому времени еще оставалась загадкой для меня. Тогд я мог лишь с большой долей вероятности утверждав что схемы эти скопированы из двух древних книг — из труда Людвига Принна «Таинственные Черви» еще одного фолианта, название которого я не смог даже прочесть. Что же до самих операций, то они вызвали у меня приступ сильнейшего отвращения настолько суть их была противна самой человеческой природе. Например, одна из них состояла в нанесении на кожу множества надрезов с целью ее растяжения («для обеспечения роста», как пояснялось в сопроводительном тексте), а другая представляла собой перекрестное иссечение основания позвоночника с целью «вытяжения хвостовой кости». Эти дьявольские диаграммы вызвали в моей душе неподдельный ужас, но я продолжал внимательно рассматривать их, ибо они, несомненно, были одним из направлений зловещей деятельности доктора Шарьера и могли многое объяснить мне например, его доходившее до фанатизма затворничество, которое являлось совершенно необходимым условием для сохранения тайны его безумных экспериментов; ибо в противном случае он стал бы откровенным посмешищем в глазах своих ученых коллег.

Многие бумаги содержали пространные ссылки на различные события, причем манера изложения не оставляла никаких сомнений в том, что описанные случаи произошли с самим рассказчиком. Все они были датированы не позднее чем 1850 годом; иногда на документе вместо года было обозначено десятилетие. Я вновь без труда угадал характерный почерк доктора, и это исключая, разумеется, возможность того, что Шарьер просто переписал своей рукой чужие заметки явилось для меня почти неопровержимым доказательством ошибочности моих предположений относительно возраста доктора. Было совершенно очевидно, что он умер отнюдь не в восьмидесятилетнем, но в куда как более преклонном возрасте, и уже от одной этой мысли мне стало не по себе я в очередной раз вспомнил о жившем в XVII веке предшественнике покойного хирурга.

Здесь можно было подвести кое-какие итоги. В соответствии с моими выводами, гипотеза доктора Шарьера, в которую он столь фанатично уверовал, заключалась в том, что с помощью особых хирургических операций и неких таинственных ритуалов можно было значительно на сто пятьдесят и даже двести лет удлинить короткую человеческую жизнь, то есть сделать ее равной по продолжительности веку крокодилов, ящериц и прочих ползучих гадов. Необходимым условием для этого являлся период своеобразного полубессознательного оцепенения, проводимый в каком-нибудь сыром, темном месте, где шло вызревание иного уже организма и обретение им новых физиологических характеристик. По завершении означенного периода подопытный индивидуум вновь возвращался к жизни, однако глубокие внешние и внутренние изменения, явившиеся результатом операции, сопутствовавших ей колдовских обрядов и анабиоза, вынуждали его вести качественно иной, отличный от прежнего, образ жизни. Для подтверждения этой гипотезы доктор Шарьер собрал обширную коллекцию сказок, легенд и мифов, но наиболее впечатляющим доказательством своей правоты он, безусловно, считал подборку упоминаний о людях-мутантах, живших в последние двести девяносто лет нет, даже двести девяносто один год, если быть точным. Уточнение этой внушительной цифры оказалось вовсе небесполезным, ибо некоторое время спустя я с замиранием сердца обнаружил, что именно столько времени двести девяносто один год пролегло между датами рождения Шарьера-первого и смерти Шарьера-второго. Размышляя над гипотезой доктора Шарьера, я проникся невольным уважением к ее необычности и дерзновенности. В то же время нельзя было не отметить, что ей явно недоставало строгого научного подхода и сколько-нибудь убедительных доказательств все эти намеки, недомолвки и устрашающие предположения вполне могли сойти для досужего любителя страшных историй, но вряд ли были способны пробудить искренний интерес у настоящего ученого, опирающегося на факты и реальные законы бытия, а не на мистику. С каждым днем я все глубже и глубже погружался в пучину этой безумной теории; и не случись однажды событие, речь о котором пойдет ниже, я преспокойно остался бы в доме на Бенефит-стрит еще Бог весть на какой срок и продолжал бы свои скрупулезные поиски истины. Но я навсегда покинул это жуткое обиталище и тем самым бросил его на произвол судьбы, ибо последний отпрыск рода Шарьеров сейчас я знаю это точно никогда больше не явится в Провидено с притязаниями на дом, который будет передан городским властям и разрушен до основания.

Надеюсь, я достаточно заинтриговал вас этим не слишком вразумительным пассажем а теперь попытаюсь как можно более подробно описать происшедшее. Итак, рассматривая «находки» доктора Шарьера, я вдруг ощутил на себе чей-то пристальный взгляд такую защитную реакцию организма некоторые любят называть «шестым чувством». Соблазн обернуться был велик, но я пересилил себя; открыв крышку часов, я поймал на ее зеркальную поверхность отражение находившегося позади меня окна и с содроганием увидел размытые очертания чудовищного подобия человеческой физиономии. В испуге я тут же повернулся лицом к окну, но в оконном проеме не было никого и ничего лишь какая-то тень мелькнула и исчезла в зарослях старого кустарника. А потом... Боже, я до сих пор не могу понять, действительно ли я видел тогда ту высокую, странно согнутую фигуру, проковылявшую неуклюжей походкой в темноту сада. Во всяком случае, в тот момент у меня достало разума не преследовать ее. «Эта тварь явится сюда еще раз, кем бы она ни была», решил я.

Мне оставалось полагаться только на свое терпение. В ожидании повторного появления неуловимого ночного пришельца я напряженно размышлял над тем, откуда он мог взяться, и прокрутил у себя в голове имена всех обитателей Провиденса, у которых дом на Бенефит-стрит уже давно не вызывал ничего, кроме глухой ненависти. Вполне возможно, что они хотели запугать меня и тем самым заставить убраться прочь из особняка Шарьера видимо, отсутствие жильцов в доме устраивало их куда больше, нежели наличие таковых. Предположение, что в кабинете хранилось нечто, представляющее для них значительный интерес, я вынужден был отбросить у злоумышленников была уйма времени для того, чтобы растащить все находившееся в доме имущество за те три года после смерти доктора, когда особняк стоял совершенно пустым. В общем, тогда я так и не пришел к какому-то определенному выводу. Даже весьма необычный облик моего ночного гостя не навел меня на действительное объяснение творившихся в доме и вокруг него странностей это был как раз тот случай, когда дилетант имеет преимущество перед профессионалом, который привык доверять только фактам и никогда не давать воли своей фантазии. Сидя в кромешной тьме, я как никогда остро ощущал ауру этого дома. Даже сама темнота казалась одушевленной, но как непередаваемо далека была эта жизнь от Провиденса с его повседневной будничной суетой! Помимо мускусной вони, столь характерной для вольеров с рептилиями в зоопарках, я отчетливо различал запах гниющего дерева и пропитанного сыростью известняка, из которого были сложены стены погреба. Это был дух тлена всесильное время наконец-то основательно взялось за старинный особняк. С каждой минутой я все больше и больше чувствовал себя хищным зверем, который терпеливо поджидает добычу в засаде, определяя ее приближение по надвигающемуся запаху сравнение более чем точное, ибо слабый аромат животного мускуса, витавший по темным помещениям дома, усиливался с каждой минутой, покуда не превратился в кошмарное удушающее зловоние.

• Предыдущая
• 6/7
• Следующая