Отрочество 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 32

– Так… охотницки, – жму плечами, – я, господа, ни разочка не военный, и потому не могу судить о том профессионально. Но стрелки они отменные, умеют недурственно маскироваться на местности, и поразительно неприхотливы. Приедете в войска, всё увидите.

– Рядовым?! – возмутился поручик.

– Право… меня зовут не Крюгер и даже не Де Ла Рей! Не могу сказать.

Поручика оттёрли, и снова – вопросы – вопросы…

– Минуточку, господа! – прервал я их, – Прошу всех желающих встать рядом для группового портрета!

Сделал несколько фотографий, добился своего – сперва существенного потепления отношений, а затем и допуска вне очереди.

«– Всё ж репортёр, господа! Да ещё и пребывающий в Африке не одну неделю! Думается, атташе от такой аудиенции сумеет найти для себя немалый толк, а следовательно, и для всех нас!»

Полковник оказался деловит и любезен, показавшись человеком вполне дельным и компетентным. Впрочем… будем поглядеть! «Казаться» людей этой породы учат хорошо, а вот с делами по-всякому.

Несмотря на любезность, держался он достаточно сдержанно, с этаким… не то штобы холодком, а будто стенка между нами, не предполагающая сближения.

«– Пёс царский!» – вякнуло подсознание, когда я прощался с полковником.

Внизу – снова вопросы, уже додуманные и дополненные. Отвечаю, как могу – чаще просто рассказываю, к кому можно обратиться, куда пойти, как проехать…

– Егор!

– Дядя Фима! – трясём друг дружке руки и обнимаемся, прервав разговоры с добровольцами, – Мой тебе шалом!

Перескакиваем на идиш – машинально, без всяких задних.

– Привёл таки пароход с медикаментами и ещё с чуть-чуть, – рассказывал Бляйшман, – потому как деньги и гуманность в одном, это наше всё! Такое, скажу тебе, интересное было! А Санечка… Санечка!

Он перескакивает к брату, многословно выясняя – хорошо ли идут дела, как кушает?

– … а вот письмо! Помнишь!? Та хорошая девочка, умненькая с золотым сердцем! Да! Пока совсем нет через память! Эстер велела передать…

Счастливый от нечаянной, но такой хорошей встречи, ловлю взгляды добровольцев, и…

… вот только што, минуту назад – на равных. А сейчас – от пренебрежения до льдинок в глазах, и совершенно английские у всех физиономии. С жёсткой верхней губой.

Так вот.

Подъехав к расположению Русского добровольческого отряда Красного Креста, спешился, кинув поводья на коновязь, и неспешно, блюдя себя, подошёл к Ваське Ерохину, смолящему самокрутку неподалёку от входа. Усталый, с разводами пота по спине, на груди и подмыхами, проступающими солевыми разводами, но – в высочайше утверждённой форме! Хоть в обморок вались, а себя блюди!

Работы у них хватает – госпиталь только начал разворачиваться, а потянулись уже первые пациенты, всё больше иностранные волонтёры и… пленные англичане. Буры предпочитают лечиться дома.

– Здрав будь!

– Здоровее видали, – переложив самокрутку и вертанув по сторонам головой на отсутствие начальства, протянул Васька потную руку, бережно пожимая мою своими клещами.

– Охотно верю! – засмеялся я, задирая голову ввысь. Рядовой Павловского полка, прикомандированный в отряд санитаром, возвышается надо мной этакой башней, чуть не полторы головы выше, и в отряде все санитары такие здоровилы. По габаритам отбирали, даже и для гвардии выдающимся, да по благообразному облику. Внушают!

Со мной у них отношения сложные – парни упорно делают вид, што не знают, будто я – враг ево Величества и преопаснейший для самодержавия тип, как писали газеты из тех, што в позиции к любой оппозиции. Знать не знают… ибо газет не читают и политикой не интересуются! ВотЪ!

Общаются же вполне охотно, но сразу строжают ликом и голосом, стоит показаться людям начальственным. Вид такой делается – с прохладцей, мал-мала казённый. Вроде как по землячеству общаемся, и сугубо по моей пользе для отряда, а так ни-ни!

Впечатления каких-то необыкновенно верных слуг Величества не производят ну вот ни самомалейшего! Просто здоровенные весёлые парни, очень неглупые и хваткие, хотя и с изрядно замусоренными словесностью[i] мозгами.

– Карл Августович на месте?

– Уехал провизор, – охотно отозвался Васька, с благодарностью принимая от меня переданную всему купманству немаленькую коробку с сигарами, – аккурат полчаса как! С Амалией Фридриховной и этой… Адель-Елизаветой, из сестричек которые. Они с самово начала вместе хороводятся, по землячеству лифляндскому. Мишку Соболева взяли, вроде как сопровождать, да на прогулку верхами по окрестностям. А тебе што за дело?

– Да дело и есть, – отзываюсь задумчиво, – по медицинской части.

– Пароход жидовский? – Васька в курсе всего и вся, – И чего только с ними хороводишься? Жиды, они и есть жиды!

Звучит не оскорблением, а заученным с детства, и – любопытством отчётливо пахнуло.

– Жиды, – тянусь вверх, – и што? Я от них плохого не видал.

– Ну… – тянет Васька.

– Гну! – перебиваю ево тягучие мысли, – Я не говорю, што все хорошие, и в жопу надо каждого целовать! Народ как народ, не хуже и не лучше других – ежели понимать.

– Угу, – гвардеец делается задумчив, я едва ли не слышу, как в голове медленно вертятся его основательные, тяжеловесные мысли. Он не дурак, ни разу не… просто не привык думать. Сперва папенька, да старшие братья, потом фельдфебель и прочие отцы-командиры.

– Понимать, – повторяет он, – угу… Красивая?

– Да… – и вздыхаю, – очень! Так где, говоришь?

– К шахтам Дирикса навроде, – наморщил тот лоб, – какие-то там… пейзажи! Адель, она вроде как рисует.

Санька, услыхав о выездке, подхватился легко, наскучив немало сиденьем в городе. Короткие сборы – оружие, баклаги с водой, запас еды и медикаментов, и готовы!

– С подходцем хочу, – объясняю брату, покачивающемся в седле близь меня, пока лошади шагом идут через город, – ты художник, да с именем каким-никаким, и стало быть – к Адели подойти можешь, но без ревности по малолетству. Похвалишь там…

– А есть за што? – ехидно отозвался он, лукаво щуря обгоревшие веки – рисовал давеча, да шляпу скинул и забыл, увлёкся. Теперь припухшие да заплывшие – узкие, будто китайцы в ближней родне затесались.

– Ну… найдёшь! – жму плечами, не пытаясь продумать всё до мелочей, – А я к провизору. Вроде как посоветоваться…

– Опять подходец? – покачал головой брат.

– И што? Не свои дела решаю, а в пользу дяди Фимы и буров!

– Эт как? – удивился Чиж.

– Так… сложный дяди Фимин схематоз, когда можно просто продать медикаменты, а можно – подарить за благодарность. Преференции там какие… не знаю! С бурами почти всё решено, но хочет и нашему Красному Кресту.

– Хм…

– А вот и не хмыкай! – осерчал я, – Человек после той одесской забастовки, устроенной не им и даже толком не социалистами, а народной стихией, виноватым стал! На Туретчине он, канешно, не бедствует ни разочка, но до сих пор в Одессу даже и краешком заглянуть не могёт!

– На тщеславии? – понял Санька, – Прежде других к нему подошёл, к Карлу Августовичу?

– Ага! Через уважение, да и всё равно медикаменты через провизора пойдут. Пусть и хлопочет.

Выехали из города и пошли на рысях, поглядывая по сторонам. Аккурат перед шахтами затормозили привести себя в порядок…

– Иии! – бабий визг ввинтился в уши болезненными свёрлами, следом – львиный рык, от которого лошади попятились, прядая ушами, а тело у меня разом ослабло и обмякло.

Винтовки из седельных кобур, преодолевая душевную немочь, и в галоп! Влетели на невысокий крутенький пригорочек, оскальзываясь на осыпающейся пылящей почве, и сразу перед глазами – картина!

Три лошади со спутанными ногами храпят, ржут перепугано, сбившись в кучу и дрожа всей кожей. Пятятся, вжимаются в колючий кустарник, зовут на помощь хозяев…

Бьётся на земле чалая лошадь, придавив ногу всадника, а в круп ей вцепился молодой черногривый лев. Терзает, мешает встать животине и высвободить ногу всаднику, орущему от боли и пытающемуся слепо нашарить отброшенную в сторону винтовку, не отводя побелевших от ужаса глаз от опаснейшего хищника.