На боевом курсе (СИ) - Малыгин Владимир - Страница 14

Прошедшая мимо быстрым шагом шумная стайка молодёжи заставила отвлечься от набежавших мыслей. Проводил взглядом понравившуюся симпатичную девушку в окружении молодых людей и смутился. Ещё больше смутился, когда та оглянулась. Неужели мой взгляд почувствовала?

Как-то особо не задумываясь, потянулся за ними следом. Ничего вокруг не изменилось, только вывески на фасадах другие, в отличие от моего времени, да вместо асфальта под ногами лежит отполированный булыжник.

Остался справа Михайловский сад, на улице уже заметно стемнело, начали постепенно загораться фонари. Извозчика, что ли, какого найти? Как-то вдруг сразу усталость навалилась, да и проголодался. Передёрнул плечами, бр-р, становится совсем прохладно, что-то я загулялся.

Группка молодёжи скрылась за углом следующего здания, свернула на какую-то поперечную улицу. Ну и я следом за ними повернул. И не то чтобы действительно мне та девушка приглянулась, а как-то скорее на инстинктах ведомого. Они свернули, и я туда же. Потом опомнился, да разворачиваться не стал, всё рано в нужную мне сторону направляюсь. А вот об извозчике мысли всё сильнее донимают. Жаль, ни одного поблизости не видно, то один за одним мимо проезжают, а то словно все разом куда-то провалились.

О, молодёжь за углом здания столпилась, притормозила перед каким-то подвалом и поочерёдно начала в него спускаться. Может, в какой-нибудь ресторанчик? А что? Студенты в дорогой не пойдут, им сие не по карману и не по убеждениям. Да и в дешёвую забегаловку, судя по поведению и одежде, не полезут. Опять же еда там вполне вероятно имеется и неплохая она должна быть, потому как если она плохая, то студенты в такое заведение точно не пойдут. Ладно, решено, спущусь вслед за ними, хоть поем да силы восстановлю. А то что-то переоценил я свои физические кондиции. Или просто устал. Слишком много знаковых событий со мной в последнее время произошло.

Так, вот и угол здания. Не ошибся я в своих выводах. Точно, имеется за углом подвальчик. Что тут у нас? Что-то знакомое. Потому как царапнула взгляд вывеска над ступенями — «ПОДВАЛЪ БРОДЯЧЕЙ СОБАКИ». Точно, знакомое, крутится что-то в голове, где-то на самом дне памяти, но наружу пока не всплывает. Спускаюсь вниз, открываю входную дверь и… Приходится останавливаться. Потому что вход, точнее проход загораживает некий гражданин в штатском.

Не знаю, как на это реагировать, поэтому предпочитаю быстро осмотреться, сориентироваться.

При этом краем глаза замечаю, как его взгляд неприязненно скользит по моему лицу/лицо-то ему чем не нравится? Шрамом? Так его из-под козырька не видно/, цепляется за фуражку, за погоны, наталкивается на перевязь, и замирает, натолкнувшись на Георгиевский крест. Видимо, увиденное несколько не соответствует сложившимся в голове вышибалы представлениям, поэтому тот и не знает, как поступить. И я стою. Ну не отпихивать же его в сторону. И разворачиваться назад вот так сразу как-то не с руки. Да и публика под низкой кирпичной аркой потолка как-то примолкла вдруг и в нашу сторону смотрит.

— Боричка, да пропусти ты господина офицера. Видишь же, он не из этих наших столичных паркетных шаркунов, — к нам устремляется странного вида мужчина в возрасте. Почему странного? Да одет не пойми во что. То ли доктор, то ли военный, какая-то смесь непонятная из разнообразной одежды. Подхватывает меня под руку и проводит внутрь, попутно огибая и выговаривая на весь зал этому «Боричке»:

— Ты же видишь, офицер с боевыми наградами, опять же ранен, ему тяжело. А ты его не пускаешь… — и сразу же без перехода обращается ко мне и вежливо приглашает за свой столик.

Проходим через арочный проход во второй зал, присаживаемся. И снова тишина, снова ко мне приковано всеобщее внимание. Впрочем, ненадолго. Посмотрели и оценили. Почти сразу же под сводами раздаётся тихий неразборчивый шум, в котором изредка в момент всеобщей паузы можно выхватить какое-то слово.

Мой неожиданный заступник присаживается напротив, сразу же представляется, сетуя на то, что приходится представляться вот так, по-простому и, с любопытством скашивая взгляд на мой орден, на авиационные эмблемы и знаки, начинает мягко и ненавязчиво расспрашивать.

Господи, это куда я попал? Но в голове уже складывается общая картинка, которую расцвечивают наконец-то проявившиеся воспоминания. Представляюсь в ответ, одновременно пытаюсь незаметно оглядеться, ищу знакомые лица и не нахожу. Приходится сосредоточиться на разговоре, потому как мой собеседник не отстаёт, а через секунду и вообще огорошивает. Узнал меня каким-то образом и задаёт вопрос о той самой атаке на германские крейсеры. И в этот момент зал замолкает. Вопрос услышали. Или притворялись, что заняты своими разговорами, создавали вид отсутствия, а сами присматривались и прислушивались к новому действующему лицу. Творческие люди, одно слово… И теперь всеобщее внимание приковано ко мне, ждут ответа. Ну, вообще-то внимания я не боюсь, это действительно не в атаку идти, но вот быть в центре внимания не особо хочется. Мне бы просто поесть чего-нибудь существенного, да на творческих людей посмотреть, раз уж я сюда каким-то чудом забрёл. Можно сказать, к живой истории прикоснулся.

Но деться мне некуда, поэтому приходится в нескольких фразах удовлетворить неприкрытое любопытство моего заступника. На этом разговор не заканчивается, потому как вокруг авиации сейчас витает некий ореол загадочности, мужества и романтизма, что безумно нравится как раз вот такой богеме. Особенно её женской половине. Отбиваюсь от вопросов, вздохов и ахов общими ответами, ссылаюсь на усталость и якобы ранение, умудряюсь взамен рассказать парочку анекдотов в тему из моего времени, на что окружение реагирует вежливыми улыбками и редкими хлопками в ладоши и, наконец, меня оставляют в покое.

Еды я так никакой и не получаю. Складывается впечатление, что для этого нужно было оставаться в первом зале, а здесь… Здесь мне подносят бокал вина, и на этом всё.

Уходить сразу не хочется, всё-таки вдруг мне повезёт, и я увижу Ахматову или Гумилёва. Тихонько интересуюсь у своего заступника, кто есть кто, и меня кратенько, в двух словах, просвещают о каждом. Я только успеваю крутить головой, вглядываясь в лица и фигуры за столиками. Слышу несколько известных имён и фамилий, стараюсь рассмотреть сии персоны. Уже совсем не хочется уходить, пригрелся как-то. И моё недолгое ожидание вознаграждается. В зале появляется Маяковский. В цилиндре, который каким-то чудом держится на его голове, несмотря на довольно-таки низкие проходы в зал и распахнутом настежь сюртуке. А где знаменитая полосатая кофта? Шум и гомон усиливаются, вокруг Маяковского возникает быстрый водоворот его друзей и знакомых. На маленькую низкую сцену тут же выпрыгивает кто-то из присутствующих и с выражением что-то читает. Не прислушиваюсь, потому что не свожу глаз с высокой нескладной фигуры.

Вскоре появляется молодая женщина, как тут же меня просвещают, Ахматова, да я и сам вижу её узнаваемый профиль. Проходит к освободившейся сцене, оборачивается к залу и с грустью сообщает, что Николай уехал. Полк отправили воевать.

Так понимаю, что это она о Гумилёве. Жаль. Вот кого я действительно хотел бы вживую увидеть. Хотя, сегодня я и так достаточно увидел, на всю жизнь воспоминания останутся!

Джунковский

Давно уже проводили к выходу поручика, а генерал всё так же неподвижно стоял у окна, смотрел отрешённо на улицу и ничего там не видел. Вновь и вновь возвращался мыслями к только что завершённому разговору, вспоминал и прокручивал в голове и пробовал на вкус буквально каждую произнесённую гостем фразу.

На город стремительно наплывали сентябрьские вечерние сумерки, и небо над крышами столицы окрасилось в причудливый бледно-розовый цвет заходящего солнца. И даже этого не видел погружённый в тревожные размышления генерал.

«Ну кто мог предполагать, что простая на первый взгляд беседа с героем первых дней этой войны повернётся такой неожиданной стороной, — вглядывался в своё отражение в стекле Владимир Фёдорович. — Да ещё повернётся в довершение таким боком, которого он ни на дух не выносил. Как будто мало было ему постоянной головной боли от одного такого же нынешнего любимца императрицы! Правильно ли он поступил, отпустив этого Грачёва? Может быть, от греха подальше законопатить его в подвалы Петропавловки и забыть, как предутренний дурной сон? Может быть, может быть… Если бы не одно но! Этот странный поручик явно выступал на его стороне. Иначе как объяснить представленную ему информацию о его, Джунковского, вероятном нерадостном и бесперспективном будущем? Само собой, информацией называть эти… Какие-то видения… Будет как-то слишком уж… Правдоподобно. Словно он в них полностью поверил. А такой слабости генерал в отношении себя допустить не мог! Но и отмахнуться от этих якобы видений /определение-то какое! Чтоб они в пекле горели/, не позволял весь его многолетний жизненный и профессиональный опыт!»