Медведь и другие рассказы - Шелгунова Людмила Петровна - Страница 1

Мы с Петром никогда не любили друг друга. Петр был охотник и вздумал поселиться в моем родном лесу. С первой же встречи он сделался моим врагом. Он постоянно старался изловить или подстрелить меня, и мог ли я после этого любить его?

Мне иногда приходило в голову, что, наверно, он был один из тех охотников, которые убили мою мать, моего маленького брата и сестру; но это было очень давно, когда я был маленьким медвежонком, и я почти ничего не помню… Я помню только, как нам было весело — нам, трем медвежатам, в то время, когда о нас заботилась мать, а мы только и делали, что играли целые дни. Как добра и ласкова была с нами наша мать! Да, она была добра, хотя другие не находили этого.

Все изменилось, когда я остался один. Я был слишком мал и не умел сам находить себе пищи, и из счастливого толстого медвежонка я скоро сделался несчастным, худым, голодным, маленьким зверем.

У меня был отец; но не думайте, что он стал заботиться обо мне, когда я остался таким беспомощным: он, наверно, никогда и не вспомнил обо мне.

^{У меня был отец.}

Медведи-отцы не заботятся о том, что делается с их детьми. Таков уж обычай у нас, медведей.

Тяжело было жить первые недели, но затем, с наступлением лета, дела мои пошли лучше. В лесах поспели ягоды, орехи, и я вволю наедался ими, так что к началу зимней долгой спячки я окреп и пополнел.

Мало-помалу я стал большим медведем. Подобно другим медведям, я вел одинокую жизнь в лесах, где научился находить пищу в изобилии.

В еде я не был очень разборчив: я питался кореньями, ягодами, рыбою, птичьими яйцами и самими птицами, если только мог поймать их в гнезде; но более всего я любил мед.

^{Более всего я любил мед.}

Для меня было настоящим праздником, когда я слышал в дупле жужжание пчел и мог добраться до улья. На жало пчел я не обращал внимания.

Хотя я вел и одинокую жизнь, но эта жизнь была все-таки довольно приятна, пока несносный Петр не поселился со мной по соседству. Я уже говорил вам, какой это был беспокойный сосед. Никак не могу понять, с какой стати он и другие люди преследовали меня.

Если бы они оставили меня в покое, я не заводил бы с ними никогда никакого дела. Я вовсе не похож на своего родственника, стервятника, и есть людей совсем не хочу. Я хочу только летом спокойно ломать деревья, а зимою подольше спать.

Ах, если бы вы знали, как приятно спокойно спать всю зиму, все долгие холодные зимние месяцы, — вы, наверно, пожелали бы сами сделаться таким же медведем, как я! С наступлением осени я выискиваю себе удобное, спокойное местечко, обыкновенно под упавшим деревом; и потом, как только начнутся морозы, я залезаю туда. Я обыкновенно иду в свое убежище задом наперед, чтобы по следам не узнали, где я. Ведь мы, медведи, звери умные!

Особенно люблю я уходить в свою берлогу, когда начинает падать снег, так как снег все собою прикрывает. Вы, может-быть, думаете, что я не могу дышать под снегом? Нет, дыхание у меня такое теплое, что от него в снегу делается дырочка, через которую проходит воздух. Мне в берлоге вовсе не душно, и я был бы очень рад, если бы меня никто не беспокоил до самой весны.

Но разве можно спокойно спать, живя по соседству с Петром? В первую же зиму, задолго до того времени, когда мне пора было просыпаться, он открыл мою берлогу. Собаки его обступили меня и начали беспокоить. Мне поневоле пришлось вскочить. Сам Петр ждал меня неподалеку с ружьем; но я выпрыгнул и побежал так быстро, что он только успел отскочить за дерево.

^{Сам Петр ждал меня с ружьем.}

Он выстрелил, но, к счастью, промахнулся.

В продолжение следующего лета он несколько раз охотился на меня; но мне всегда удавалось уходить от него. Вы считаете нас, медведей, глупыми; но это неправда: мы, может быть, кажемся глупыми, но, в сущности, мы звери умные.

Снова настала осень, и, прежде чем залечь в берлогу, я пошел побродить в последний раз, чтобы хорошенько поужинать перед тем, как отправиться спать. Я шел по лесной тропинке, так как мы, медведи, обыкновенно любим ходить по протоптанным дорожкам. Дорожка привела меня к ручейку, через который были перекинуты ели. Я начал осторожно переходить через этот мостик.

У нас, у медведей, отличное чутье, что нередко спасает нас; но на этот раз я шел по ветру, так что чутье мое не могло принести мне никакой пользы.

Надо вам сказать, что Петр охотился около ручья за дикими утками и сидел, спрятавшись за этим самым мостиком. Земля была покрыта мягким снегом, так что он не мог слышать моих шагов. Я подошел к нему совсем близко, прежде чем мы увидели друг друга.

Мы оба вздрогнули, и я уверен, что Петр испугался. Он поднял ружье и выстрелил. Может быть, он был слишком испуган, но только выстрел в меня не попал.

Я рассердился, зубами схватил я ружье, и хотя железного дула перекусить не мог, но дерево изломал в кусочки.

Петр не сделал попыток спасти свое ружье или защищать себя. Он упал на землю и лежал спокойно, вытянув руки. Я подумал, что выстрелившее ружье убило его вместо меня. Я несколько раз обошел кругом него. Он не шевелился, и так как мы, медведи, никогда не трогаем спящего или мертвого человека, то я оставил его в покое и обратил внимание на его дичь. У него в ягдташе было столько уток и кроликов, что я мог отлично поужинать.

Еда очень заняла меня. Я стоял, повернувшись спиною к Петру, и совсем забыл о нем. Вдруг, смотрю, он — человек, которого я считал мертвым, — убегает в лес.

Я уже перестал сердиться на него: чудесный ужин, который, я получил от него, смягчил мое сердце. Но если человек бежит, то что же делать медведю, как не преследовать его? Я побежал за ним.

Скоро я почти нагнал его; но он побежал скорее, как только заметил, что я близко. Мне непременно захотелось изловить его. Охота всегда горячит, — тем-то она и приятна! Мне доставляло большое удовольствие гоняться за Петром.

Ничего не помня от страха, Петр бежал прямо к реке, — к большой реке, в которую впадают ручьи.

Я думал, что, когда он добежит до берега, ему придется вернуться, и тут — то я могу поймать его, но он не вернулся, а бросился к дереву и полез на него.

Но ведь и я умею лазить. Я тоже полез, хотя и не так прытко, как Петр. На верху дерева он перелез на сук и обернулся ко мне. Он, верно, думал, что я слишком тяжел и не решусь лезть на такой тонкий сук.

Может быть, мне и вправду не следовало бы этого делать; но я так разгорячился, что, добравшись до сука, ни о чем не мог думать.

Я полез за Петром. Меня забавляла эта охота; что же касается Петра, то, судя по его бледному лицу и стучавшим зубам, его она нисколько не забавляла.

По мере того, как я лез по суку, Петр отодвигался от меня все дальше и дальше на край сука.

Сук согнулся, потом что-то хрустнуло — сук подломился, и мы с Петром полетели вниз.

Дерево было высокое, а мы были у самой верхушки. Если бы мы упали на твердую землю, мы сильно ушиблись бы; но дерево стояло около самой реки, и мы упали в воду, что было тоже не особенно приятно.