В стране контрастов - Шелгунова Людмила Петровна - Страница 13

Ош. — Алай. — Киргизское кочевье. — Переход через Памир.

— Вон, Сартов едет на джигитовку, — говорят обыкновенно знакомые, видя меня выезжающим из города.

Хотя в феврале месяце наступила уже чудная весна, но я побоялся поехать в горы и прождал до апреля. В конце апреля рано поутру оседлал я своего Бегуна, навьючил Ворона и выехал за стены Коканда; разжиревшая Кудлашка бежала за нами. Я ехал опять обратно к Андижану, на восток от которого находится город Ош. От этого города я повернул на Алай и Памир. Прекрасные, поросшие лесом горы окружают амфитеатром город, но из этих гор всех более знаменита уединенная скала с четырьмя остроконечными главами по имени «Соломонов Трон», о котором говорят восточные легенды. Богомольцы ходят на поклонение к этой горе.

Алаем называется западная часть Памира, и вот через эту-то гору я и стал переходить. Если через Алай можно было перевезти артиллерийскую батарею[3], и если хребет его был пройден даже дамой из ташкентского общества, то, конечно, мне, молодому, здоровому сарту, это ровно ничего не значило. Через Алай может быть переправлен даже обоз. После гор Тянь-Шаня Алай не поразил меня, но Памир произвел глубокое впечатление. Слово Памир обозначает «Крыша Мира». Действительно, Памир возвышается посреди Азии, точно для того, чтобы разделить материк на две части. Беглые рассказы редких путешественников об этих высочайших горах набрасывали на них какую-то таинственность. Поднявшись до перевала Кизил-Арта, я был поражен видом гор, их цветом и расположением. В первые минуты мне показалось, что я вступил в область, совсем непохожую на то, что я видел до сих пор. Горы показались мне точно спутанными между собой, с какими-то цветными полосами, а кругом вдали со всех сторон толпились высокие снеговые вершины.

^{Горный вид в южном Алтае.}

Прямо на юг небо было чище и чувствовалась какая-то даль, словно широкая дорога в неведомое царство пустыни. Нигде ни кустика, ни зеленой луговины, ни зверя, ни птицы, ни одного звука, кроме завывания резкого ветра. Ворота Памира как бы вводили разом, с первых же шагов, в область этой безжизненной, неприютной, безмолвной страны беспомощности и неизвестности для вступавшего в нее путника. Вот таково впечатление путешественника, попавшего на «Кровлю Мира».

Между горами Памира находится водораздел, из которого в разные стороны разбегаются реки. В этом месте горы не высоки, и много небольших озер, соединенных ручейками. Повыше лежат ледники. По мягким склонам гор и в самой долине весело пестреют многочисленные стада огромных диких баранов с громадными завитыми рогами. Об этих баранах, живущих и летом и зимою на высоте в 10–16.000 футов, упоминает еще Марко-Поло. На Памире, кроме того, встречаются козлы «ранг», известные своим замечательно мягким и шелковистым пухом. Тут попадаются и сурки, комично служащие на задних лапках и нарушающие безусловную тишину своим меланхолическим свистом.

^{Вид в западном Памире.}

В горы Памира заходят и лисицы, и волки, и медведи, и зайцы, и другие животные. Памир считается родиной замечательного животного — быка яка. Теперь здесь можно видеть только ручных яков. Ничего не может быть забавнее этого громадного, неуклюжего зверя, когда он, при своей сорокапудовой тяжести, принимается играть и прыгать. С наступлением короткого лета на озерах появляются утки, и в поднебесье летают разные птицы. Но нигде не видно ни одного кустика, который бы напоминал о существовании древесной растительности…

^{Дикий як.}

Стоит только спрятаться солнцу за тучку, чтобы почувствовалась свежесть. На высотах Памира даже и в июле месяце идет снег. Спустившись с больших высот, я наткнулся на киргизское кочевье. Узнав, что я путешественник, меня тотчас же окружили, и прежде всего послышались такие возгласы:

— Добрый конь! Славный конь! За сколько купил?

Я сказал.

— У! Много денег. У нас таких нет. Ружье доброе!

Я развьючил и расседлал своих коней и, пообещав заплатить за все услуги, просил дать мне приют. Мне дали даже отдельную кибитку.

^{Вид в западном Памире; внизу киргизская юрта.}

Жизнь этих киргизов поразила меня своей беднотой и какой-то забитостью. Живя в такой суровой местности, надо бы уметь бороться с ее неудобствами, а киргизы этого не умеют. Вечно простуженный, с больными глазами, полуодетый, почти не имеющий скота, памирский киргиз совсем не походит на других кочующих киргизов.

Может ли быть что-нибудь несообразнее кочующего больного киргиза без скота и передвигающегося с места на место с несколькими баранами?

Киргизы с любопытством осматривали все мои вещи и, насмотревшись, принесли мне баранины и сели тут же приготовлять мне пилав. Мы сговорились, — за известную плату, конечно, небольшую, — что они проводят меня через перевал, после которого я уже поеду вдоль хребта к Мерву.

На рассвете мы выехали с двумя киргизами на лошадях, и я с своими двумя конями. Сначала мы ехали по тропинке и ехали не тихо, но на высоте дорога совсем кончилась, и нам осталось только отдаться в распоряжение своих лошадей. Умные кони карабкались по каменному обвалу и от страху даже взмылились. Наконец обвал стал так труден, и щелей так много, что все мы слезли с лошадей, и киргизы повели своих лошадей под уздцы, а я отпустил своих просто, зная, что они пойдут за мной. Поднявшись по мучительной каменной лестнице еще немного, мы добрались до плотной земли. Узкий и острый перевал Баш Гумбез скорее походил на какие-то ворота и едва давал место, чтобы поставить несколько лошадей. Спуск начался тотчас же и точно такой же крутой, как и подъем, но только гораздо более опасный. Спускать лошадей прямиком по обвалу — дело мудреное.

^{Киргиз с верблюдом.}

Мы спускались по краям совсем отвесных скал, и вернуться назад не представлялось никакой возможности, тем более, что не было ни одной площадки, на которой можно бы остановить лошадей. Справа возвышалась отвесная каменная стена, а слева такая же каменная стена спускалась в горный бешеный поток. Вдруг поперек дороги лег обрыв в 1 1/2 сажени высотою, голый каменный и почти отвесный. За ним спуск был крут но, по крайней мере, выходил из каменных стен. Развьючили лошадей, люди спрыгнули, спустили на руках все вещи. Остались лошади. Влево обрыв становился положе, но шире и сливался со скалами. В одном лишь месте была трещинка, на которой могла поместиться половина копыта. Но если этой трещинкой и мог воспользоваться человек, то лошадь совсем затруднялась, ибо, чтобы попасть на нее, она должна была сделать крутой и ловкий поворот на голом камне.