Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна - Абнетт Дэн - Страница 28

Появился Бакунин с гримасой отчаяния на лице. Поблизости от него стояла Елизавета. Он в шоке прикрыл рот руками, увидев меня истерзанным и окровавленным.

– Где? – прорычал я.

– Третья полка снизу, над рабочим столом, – заикаясь, пробормотал он. – Зеленая бутылка. Много лет назад я искал препарат ртути, и деревенская старуха дала мне этот состав. Я все время использовал его. Эмульсии с ним получались превосходными, и мои работы благодаря ему – тоже.

Потрясенный и напуганный, он опустил глаза и уставился в землю.

– Я должен был догадаться, – пробормотал он. – Должен был догадаться. Ведь сколько бы я ни расходовал средство, бутылка не пустела.

– Третья полка снизу? – спросил я.

– Я покажу вам! – Он устремился к трейлеру, забравшись внутрь через пробитую мной дыру.

– Бакунин! Нет!

Я проследовал за ним, снова ввалившись в беспорядочное нагромождение пейзажей и мельтешение вопящих призраков. На краткое мгновение среди них я увидел и Эна Фрогре.

Затем я провалился в очередную свадьбу, в сцену охоты, собрание животноводов, сельскую кузницу, замок Элемпит при свете луны, ярмарку скота…

Раздался крик Бакунина.

Я отразил еще три смертоносные гололитические пластины и прорубился сквозь чащу завывающих призраков. Тогда я увидел призрачные очертания рабочего стола и полок над ним, которых там словно бы и не было. Зеленая бутылка пылала внутренним нефритовым огнем.

Я вскинул Ожесточающую и ударил по бутылке трепещущим клинком.

Взрыв разорвал внутреннюю перегородку и опрокинул трейлер набок. Ошеломленный, лежал я на изодранной стене, распластавшись среди обломков дерева и стекла.

Завывания оборвались.

Кто-то вызвал местных арбитров. Они прошли сквозь толпу зевак, когда уже падали последние капли дождя и небо начало светлеть.

Я продемонстрировал им свою розетту и приказал не подпускать толпу, пока не закончу здесь работу. Трейлер полыхал, и мы с Елизаветой принялись забрасывать последние гололиты в пламя.

Изображения уже тускнели. На каждом пейзаже и на каждом портрете отпечатался призрачный образ. Один и тот же.

Бакунин, зашедшийся в предсмертном вопле.

Этот немноголюдный город, изо всех сил старающийся вернуть себе былую славу, отлично годился для завершения карьеры Тита Эндора.

Эндор, некогда восходящая звезда Священных ордосов, давно растерял весь свой лоск. Все его достоинства были взвешены и найдены легкими, словно поддельная монета. Не по его вине. Так уж сложились обстоятельства.

Он опрокинул очередной бокал и подумал, что жизнь могла сложиться и похуже.

Зима стояла уже года два или три. Все время шел снег, но на запруженных улицах было так тепло, что ему никогда не удавалось лечь по-настоящему. В канализацию постоянно стекали потоки талой воды, а кромки тротуаров покрывал слой гладкого серого льда. Крохотные снежинки кружились в воздухе, поблескивая в свете фонарей. Они проплывали мимо, будто случайные мысли или разрозненные улики.

Город назывался Марисберг. Или Черикоберг. Или, может, Заммштадт? Все они были одинаковыми – неуклюжие поселения на богатом нефтью побережье западного континента Кароскуры. Руководствуясь некими смутными подсказками, он перебирался из города в город, менял квартиры, пока, наконец, они все не смешались друг с другом – одинаковые улочки, одинаково землистые лица в свете уличных фонарей, одинаковые бары и столовые, один и тот же запах отсыревшего скалобетона и одинаковый снег. Вечерами он в одиночестве бродил, ел в столовых, где за соседними столиками никого не было, делал какие-то звонки и задавал вопросы. Иногда перечитывал записи в блокнотах.

Блокнотов было много. Он не любил инфопланшеты и никогда не выбрасывал документов. Они составляли бо́льшую часть его багажа. Он всегда имел при себе крону-другую, чтобы дать на чай очередному невезучему консьержу, которому выпадала задача перетащить его имущество в очередное нанятое жилье.

Гонрад Малико когда-то был профессором по этническому разнообразию на Саруме и специализировался на табу и кастовых кулинарных обычаях. В одном из блокнотов Эндора содержалась его краткая биография, в другом, с зеленой обложкой и проставленным на ней числом «435» – записи о преступлении Малико: бесстыдной мерзости на Юстисе Майорис с участием одиннадцати несовершеннолетних юношей.

Эндору почти удалось схватить Малико в арктическом городе под названием Каззад, но времени не хватило, а полученные данные оказались слишком размытыми. Не по его вине. Так уж сложились обстоятельства.

Тит Эндор унаследовал любовь к симфонической музыке от своего старого наставника. Хапшант был яркой личностью. Сидя в баре поздними вечерами, Эндор мог без устали рассказывать о нем.

– Уж поверьте, он был яркой личностью, – говорил он собеседнику – как правило, бармену или такому же одинокому соседу. – А под конец полностью обезумел, – всегда добавлял Эндор, постукивая пальцем по лбу. – Черви в голове, знаете ли.

Эндор еще помнил те давно минувшие времена, когда ему приходилось терпеливо заводить старый воксофон, который Хапшант повсюду возил с собой. Потрескивающие звуки симфонического оркестра помогали старику думать. А Эндор был учеником Хапшанта, самым лучшим из всех. В должности дознавателя он прослужил ему до самого конца. На самом деле их было двое, двое дознавателей: Тит и его друг, Грегор. Они хорошо ладили и на службе, и вне ее. Однако именно Титу пророчили светлое будущее, потому как Грегор был слишком серьезным и не обладал нужной харизмой. В конечном итоге они оба стали инквизиторами и сохранили дружеские отношения. Вернее, сохраняли до того неприятного случая несколько лет назад. До недопонимания, которое Грегор решил не прощать. Все это произошло не по вине Эндора. Так уж сложились обстоятельства.

Да, любовь к музыкальной классике передалась Титу Эндору от Хапшанта, поэтому визиты в марисбергскую Театрикалу никогда не казались Титу Эндору обременительными. Он приходил в это огромное здание с высокими окнами, сверкающее тысячами желтых светосфер, стряхивал снег с плеч и пропускал стаканчик в баре, ожидая начала представления. Мимо проходили знатные чиновники во фраках и с шелковыми шарфами, с накидками на плечах и диадемами в волосах. Он разглядывал их с профессиональным вниманием. Иногда извлекал из кармана блокнот и вносил в него заметку-другую.

Зрительный зал был оформлен в красных тонах, с алыми драпировками и позолоченными деревянными элементами. Когда гасили свет, зрителю представлялось, что он сидит внутри чьего-то сердца – красное помещение пульсировало звуком. Эндор всегда брал места в партере, всегда разные. Сложенная программка и взятый напрокат театральный бинокль лежали на коленях.

Связной Малико пользовался частной ложей, расположенной слева от сцены. Эндор вечер за вечером приходил и наблюдал за ней в бинокль, рассматривая слабые блики на бронзовых деталях такого же бинокля, через линзы которого зритель на темном балконе рассматривал сцену.

Тит Эндор узнал номер ложи – четыреста тридцать пять. Но, как бы быстро он ни поднимался и ни выходил к двери, ведущей на улицу, ему ни разу не удалось заметить, как зрители из четыреста тридцать пятой ложи покидают Театрикалу. Это беспокоило Эндора, хотя, конечно, происходило не по его вине. Так уж складывались обстоятельства.

Либструм, его дознаватель, не появлялся уже несколько дней. Тит отправил его в архивы Заммштадта собирать материал по Малико и его приспешникам. И парень пропал. Может быть, специально тянул время, чтобы на командировочные пошляться по местным публичным домам. При первой встрече Эндор счел Либструма многообещающим кандидатом, но позднее решил, что тот – бездельник, которому для работы в ордосах явно не достает усердия. Тит задумался, подпишет ли когда-нибудь документы о повышении Либструма и выдаче ему полноценной розетты. Вряд ли.