Сны
(Романы, повесть, рассказы) - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 25

Я заметил: ангел, реявший над шествием, показал другому мечом на этого человека и сказал ему что-то, и другой ангел кивнул в ответ головой. Это меня обеспокоило… Но тут процессия подошла к месту казни, и мое внимание всецело было поглощено совершавшимися событиями.

Я видел: все трое мужественно перенесли мучительное вбивание гвоздей в ладони и приколачивание ног. Я видел, как от земли возносилась к небу искупительная жертва за грехи людей; как Сын Человеческий молчаливо претерпевал страдания и насмешки. Из пестрой толпы предлагали Ему сойти с креста, и я понимал, что говорившие не допускали возможности чего-либо подобного.

Мы рисовали Ему мрачные картины. Мы шептали Ему на ухо, доказывая все неблагоразумие Его поступка: «Ты теперь умираешь, отвергнутый и осмеянный миром, и мир забудет Тебя и Твою проповедь. Семя слов Твоих упало на каменистую почву. Народ этот недалек и себялюбив, а потому слова Твои ему не понятны. Кто хочет успеха у толпы, тот должен действовать на ее чувство и воображение. Им нужно чудо. Сделай его, и они поверят Тебе. Гордые фарисеи падут ниц перед Тобой, сами пойдут проповедовать учение Твое, и оно не заглохнет вовек; ибо скорее поверят тому, кто сошел с креста, чем тому, кто погиб на нем. Сойди же во всей славе Твоей, и они уверуют в Тебя!»

Но Он молчал, молчали и двое остальных. Кровь текла по Его ладоням и капала на землю. С каждой упавшей каплей вдали, как бы из-под земли, слышались раскаты грома, хотя небо было безоблачно и зной стоял нестерпимый. Наш Избранник, терпеливо переносивший муки, внимательно следил за тем, что делалось у подножия крестов.

Там толпились женщины, пропущенные сквозь цепь бесстрастных, закованных в панцири воинов.

Они молча смотрели на Распятого, и слезы лились по их бледным, исхудавшим от горя и бессонницы лицам.

«Сын мой, Ты рано покидаешь Меня, на кого оставишь Ты свою злополучную Мать?» — казалось, говорили глаза Той, что была старше других.

«Жено, се сын Твой, — как бы в ответ Ей сказал наш Противник и прибавил, обращаясь к любимому ученику, который один из двенадцати не оставил Его в минуту конца: Се матерь твоя!»

И снова молчание, тягостное, как зной Палестины. Слышно было только, как тяжело вздохнул один из распятых…

Ни одного дуновения ветерка не пролетало мимо Голгофского холма. Некому было отереть пот, струившийся с лица страдальцев, защитить их от зноя…

А народ, подстрекаемый нами, вопил: «Сойди со креста!» — Но ответом было молчание.

Тот, Кого не могли смутить слезы Матери, был неуязвим для насмешек толпы. Вероятно, всем троим было тяжело. Большие и маленькие мухи, привлеченные острым запахом пота и крови, сотнями носились над крестами, ползали по лицам распятых, кусали, забивались в ноздри, уши и глаза, и некому было их отогнать… Среди этих мух я угадал кое-кого из своих. Они не теряли времени даром.

Я не спускал глаз с нашего Избранника. Тот молчал, и лишь тяжелое дыхание обнаруживало его муку. Он, очевидно, выжидал… Но чего? Вместе с ним ждали и мы.

Но вот наступила желанная минута. Сын Человеческий остановил взоры на нем. Иссохшие губы Избранника зашевелились…

«Если ты Сын Божий, милосердный, сойди с креста и спаси Себя и нас. Слышишь? Себя и нас! И мы ведь страдаем. Докажи нам любовь Свою!». — казалось, говорили его глаза, хотя он уже молчал.

Я видел, как Сын Человеческий вздрогнул, как задрожали Его ресницы. Хотя, быть может, дрожь эта произошла от мух. Лицо Его изобразило страдание, и Он отвернулся к другому сотоварищу по казни. Тот, очевидно, тоже ждал этого. Ждал его и Избранник, впившийся взорами в разбойника. В этом взоре было все: и надежда, надежда отчаяния, и даже мольба, сменившаяся гневом и даже яростью, когда разбойник смущенно опустил свои глаза под пылающими взорами Избранника.

Видимо, тот ожидал от него такой же мольбы, которая должна была подействовать на сердце Распятого, на его сострадание к человеческому горю и мукам.

Мы ждали с нетерпением того, что произойдет. Ждал Избранник. В небе ждали ангелы… Но вот краска покрыла побледневшее лицо разбойника: он поднял голову… Предсмертный взор его встретил ангела. И тот как будто внушил ему: «Мужайся!»… И среди тишины разбойник обернулся к Сыну Человеческому и твердо произнес: «Вспомни обо мне, Господи, когда придешь в Сбое царство!»

Это напомнило Божественному Страдальцу Его искупительную миссию. И Он ответил: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю!» И, получив такое радостное обетование, разбойник снова обратил взоры к небу, где стояли легионы ангелов. А Избранник метался на кресте, вызывая соболезнование даже у привычных римских воинов…

Все мы поняли, что наше дело проиграно.

Правда, на горизонте росла черная туча, грозившая покрыть небо и заслонить кресты от ангелов. Она несла смерть одному из распятых и медленно подвигалась к Иерусалиму… Там шли наши легионы, которые в своем отчаянии готовы были на все… Хотя все они чувствовали, что дело проиграно.

Да, мы были побеждены… Побеждены смертью Того, Кто называл Себя Человеческим Сыном! Он отнял у нас добычу, накопленную тысячелетиями, и увел ее с Собой.

Избранник наш, жертва которого не принесла никаких результатов, тщетно хотел отомстить тому, кто, по его словам, испортил все его планы… Но кто был этот загадочный человек? Да и человек ли это был? Души его мы так и не видели. По-видимому, он заключил какое-то соглашение с Избранником и нарушил его.

Если это человек, то, во всяком случае, он единственный из людей, признавший Бога в Распятом на кресте, осмеянном и униженном преступнике.

Та, кто в сладострастных гимнах Киприде пела о муках любви, та, чьи песни порой доносились в царство усопших, вызывая тайные слезы у легких бесплотных теней, заставляя вздыхать даже царицу мрака, ныне сама спустилась в область, где правит грозный, угрюмый Гадес.

И Афродита не заступилась за поэтессу, которая выше блистающих звезд прослабила звонкой песнью имя Рожденной Из Пены, за ту, чьи стройные гимны неслись от скал Митилены далеко, далеко, до стран эфиопов, индийцев и персов!.. Много веков пролетит над покрытой зеленью тканью, многогрудой Геей, много храмов падет, много воздвигнется новых, а смертные все еще будут, слушая звонкие строфы, с тихим восторгом шептать славное имя Сапфо…

— Пойдемте смотреть, — звали друг друга бледные тени, — как будут судить ее душу. Нам говорили, что мрачный Гадес полон бессмертного гнева и, нахмуренный, ждет поэтессу.

И вот Сапфо предстала на суд.

Неподвижно стояла перед троном, где восседал, рядом с бессмертной женой, повелитель Тартара, ее стройная легкая тень.

Лицо поэтессы было печально и строго, сдвинуты темные брови, сомкнуты некогда яркие, знойные неутолимые губы. Из-под развитой косы виднелась веточка лавра… И лишь бесплотные очи мерцали, как черные звезды…

— Мы давно ждем твою преступную душу, — начал Гадес, — давно приходили к нам вести о твоих безбожных делах. Ты чтила одну Афродиту, забыв остальных олимпийцев. Ты позволяла себе то, чего даже боги боятся… Дерзость твоя была беспредельна. Песни твои разрушали счастье супругов; многих они лишили покоя и многим наполнили сердце жгучей болью отравы… Кто, как не ты, покидала семейный очаг, чтобы целую ночь проводить вместо объятий мужа в шумном сонме юных девиц, где рифмовались пляски и ласки? Кто, сидя у колыбели дочери, слагал песни любви, ты сама знаешь кому?.. Оскорблялась даже Киприда. Сам Аполлон Музагет был изумлен и разгневан, когда ты горделиво отвергла искания его любимца, Алкея, добро бы ради верности мужу!.. Нет, слишком много грехов у тебя, чтобы их перечислить!.. Можешь ли ты сказать что-нибудь в сбое оправдание?