Сны
(Романы, повесть, рассказы) - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 20

Но было уже поздно.

Подобно снежной лавине с одетых туманом каменных гор, на нее обрушилась Аглавра, и две сатирессы слились в тесном, полном безумной злобы объятии. Пирсотриха почувствовала, как две мощные руки сжали ее почти до потери сознания. Сама так же стиснуть врага она не могла: руки рыжей сатирессы устали от ноши… Ребра ее затрещали. Дыхания не хватило. В глазах темнело. И, не помня себя от боли, Пирсотриха вонзила свои длинные желтоватые зубы в белую руку противницы… Но в этот миг другая рука Аглавры поднялась и сжала ей шею…

Из-под длинных острых ногтей закапала алая кровь. Пирсотриха хотела вырваться, подалась всем телом назад, но мощные руки белой сатирессы снова охватили ее и подняли кверху. Напрасно билась, извиваясь змеей, Пирсотриха. Сделав шаг или два к обрыву, Аглавра с силой бросила вниз свою рыжую противницу… Послышался раздирающий визг… и Гианес, глядевший сверху, из-за кустов, на эту страшную сцену, видел, как, перевернувшись несколько раз и ударяясь о камни головой, свалилось в пенные волны тело когда-то бывшей его подругой лесной героини… Всплеснула вода. Вынырнул неподалеку от места падения толстый тритон и снова скрылся в сине-зеленой воде, где колыхалось, расплывалось темное пятно.

Юный сатир любовался теперь одинокой фигурой, белевшей у края обрыва.

В горделивой позе стояла над морем Аглавра. Солнце ласкало ей лицо и играло в волне золотисто-белых, колеблемых ветром волос. По безупречной руке текли кровавые струйки. На дивных, чуть-чуть тонких устах играла улыбка…

— Аглавра! — послышался из-за кустов звонкий голос испуганной Напэ.

С той же улыбкой, не спеша, повернулась на зов белая сатиресса.

— Неужели нет в душе твоей отклика этой томительной флейте?

— Нет… конечно, есть!.. Только мне немного холодно, и мать будет недовольна, что я так долго не возвращаюсь.

Говорившие так Аглавра и Напэ тихо сидели на одной из горных вершин. Сатиресса только что кончила гимн в честь серебристой дочери Лето.

Юной нимфе действительно было непривычно и холодно на бесплодных, голых камнях открытой ветром горы, куда завела ее во время прогулки белая сатиресса. Водяные нимфы не любят горных вершин. Она прижималась к подруге и думала, что ее мохнатая, теплая шерсть имеет свои преимущества.

— Разве не дорог тебе этот пустынный простор, облитый лунным сиянием, эта тихая ночь в покрывале, усеянном яркими звездами?

— Какая у тебя прекрасная шерсть! — мечтательно произнесла в ответ Напэ, навертывая себе на пальчик шелковистую прядь с волосатого бедра сатирессы.

Аглавра вздохнула.

— Как ты думаешь, теперь больше полуночи? — после некоторого молчания спросила наяда.

— К чему тебе знать это?

— Видишь ли… Посади меня на колени… Камни такие холодные… Моя мать велела мне вернуться домой после полуночи.

— Раньше ты никогда не вспоминала о матери, проводя со мной целые ночи.

— Сегодня такой случай… К ней приплыла с моря сестра. Она замужем за зеленым тритоном. К утру она поплывет обратно, и мы должны будем ее проводить. Обе они стыдили меня за то, что я не хочу выходить замуж…

— За кого? — коротко спросила Аглавра, и брови ее решительно сдвинулись.

— Все предлагают тритонов. Но я сказала им, что не хочу, — успокоила подругу Напэ.

— Если они отыщут тебе жениха, ты немедля сообщи мне об этом, а уж я сама позабочусь, чтобы ваша свадьба расстроилась, — сказала белая сатиресса с жестокой усмешкой.

— Какие у тебя страшные рот и глаза!

И Напэ спрятала лицо на груди у подруги.

Та крепко прижала нимфу к себе, качая ее на мохнатых коленях.

Кругом было тихо.

— Посмотри, как тут хорошо, — сказала задумчивой Напэ ее заботливая мать.

Перед нимфами расстилался необозримый простор спокойного моря. Там и здесь выступали из волн мокрые черные скалы. Вдали красно-бурой полоской виднелась земля. Старшей нимфе, которой не нравилась дружба дочери с белой Аглаврой, удалось наконец уговорить юную Напэ выплыть в открытое море в гости к сестре. Теперь эта сестра сидела рядом с ними на окруженных кольцами пены утесах и рассказывала про свою жизнь:

— Сначала я долго не могла привыкнуть к этому однообразному плеску светло-зеленой прозрачной волны. Когда на море была непогода, мне было страшно, и я пряталась в самую глубь подводных пещер. У нас там жилища гораздо просторнее, нежели ваши, речные. Там есть сады из красных и белых кораллов. Рыб так же много, как птиц, и есть среди них меняющие цвет… У нас нет сатиров и твердокопытных кентавров, но и среди морских божеств есть много разнообразных племен. Наши кентавры меньше земных, и ноги у них гораздо короче. Вместо копыт у них подобные лягушачьим лапы. Они никогда не выходят на сушу, а их характер гораздо смирнее, чем у земных. У мужа часто бывают друзья из этого племени. Лучше же всего то, что нас совсем не беспокоят смертные люди. Иногда они проплывают на своих изогнутых черных судах, мерно шлепая воду длинными веслами; иногда скользят с помощью ветра на желто-пурпуровом парусе… Увидят нас, начинают бегать по палубе, потом запоют что-нибудь и бросают в волны посильную жертву… Мы ведем спокойную жизнь; у мужа большое стадо тюленей. Он их пасет и к ночи загоняет в пещеры… Скоро он должен вернуться. Солнце садится.

Действительно, солнце садилось, и его желто-багряные стрелы ласкали морскую равнину. Чаек не было видно. Скалистый берег казался окрашенным в золото.

Напэ глядела на этот берег и соображала, что напрасно ее прождет в условленном месте белая сатиресса.

«Она опять, вероятно, придет с флейтой и просидит всю ночь в ожидании, — думала нимфа и вспоминала, как меняется всегда лицо у Аглавры во время игры, — каким оно кажется тогда жестоким и вместе с тем грустным. И как она после всегда бешено ласкает меня, словно хочет что-то забыть…»

Напэ чувствовала вместе с тем, что ей нисколько не жаль напрасно ждущей Аглавры…

— Вот и муж! — послышался голос ее тетки. — Только он не один, с ним кто-то еще.

Напэ оглянулась. На горизонте видны были две черные точки.

Точки эти росли, приближались, и обладавшая лучшим зрением морская наяда первая разглядела плывущих.

— С ним его друг, наш морской кентавр Хелон; он хорошо играет на лире…

Подплыл ее муж, зеленый тритон Асмен, а с ним его молодой четвероногий друг, с бесцветными длинными волосами и голубыми хитрыми глазами. Кожа его была темного цвета, лицо задумчиво, а в руках он держал перебитую морской травой небольшую лиру.

— Кто украсил тебе лиру, прекрасный Хелон? — спросила тетка, в то время как зеленый тритон, пыхтя, прицепился своими перепончатыми пальцами к соседнему круглому камню и топорщил свои подобные иглам усы, приветливо глядя на родственниц золотистыми, как у лягушки, глазами.

«Какой у него смешной вид. Ни за что не хотела бы быть его женой. Кентавр Хелон все-таки приятней для зрения», — подумала Напэ.

Кентавр тем временем отвечал, что он сам перевил лиру травой, так как ночью ему предстоит услаждать слух целого хора нереид.

— Сыграй нам что-нибудь на твоей лире, — обратилась к Хелону с просьбой Напэ. Юная нимфа вовсе не испытывала желания слушать игру морского кентавра, и слова эти вылетели у нее как-то невольно.

Она заметила, как переглянулись между собой тетка и мать.

Кентавр, не торопясь, взялся за лиру и начал играть какую-то медленную песню, подпевая негромким, нутряным голосом.

Пел он что-то длинное и монотонное, про море и звезды, про лес из живых, гибких, красных кораллов, где заблудился молодой тритон, погнавшись за чудесной лунной рыбой, про темные норы, где свиваются в тесных объятиях морские черные змеи…

Напэ почти не слушала. Ей было почему-то до смерти скучно… Она чувствовала себя беспомощной и одинокой.

Внезапно она заметила, что Хелон кончил играть, и ее мать вместе с сестрой и Асменом его хвалят.