Раз, два, три (СИ) - "Deiko" - Страница 40

— Я тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, — незамедлительно произносит Сережа. А затем Олег чувствует, как его сжимают крепче. Раз, два, три. После чего объятия расслабляются. — Если не хочешь, чтобы я рыдал прилюдно на вокзале, то вали уже в свой вагон, — Сережа усмехается, но улыбка выходит какой-то грустной.

— До встречи, Сереж, — Олег в последний раз скользит по плечу.

— До встречи, Олежа, — произносит Сережа, Сережа касается его руки. А затем делает шаг назад.

Отпустив.

Олег поправляет рюкзак, разворачиваясь, идет к вагону.

Олег заходит в поезд, проходит до нужного места. Кидает рюкзак на полку, прилипая к окну, за которым стоит Сережа. Его яркий, любимый и больной на всю голову Разумовский. С разбитым сердцем по его же словам. И сейчас со слишком выразительными глазами, в которых читается слишком много тоски, особенно на контрасте с его улыбкой.

Олег кладет руку на стекло. Сережа делает шаг навстречу, кладет ладонь с другой стороны, повторяя положение пальцев Олега. Кажется, так проходит минута. Еще одна. А затем поезд трогается.

Олег заправляет постельное белье, снимает куртку, кидает свои вещи в угол, падает на свою нижнюю полку, закрывая глаза.

Стук колес поезда убаюкивает и без того сонного Олега, не спавшего из-за Сережи почти двое суток, поэтому совсем скоро он проваливается в сон.

И, засыпая, перед глазами Олега все еще образ Сережи на перроне. Грустный взгляд, искусственная улыбка, нервно закушенная губа. Постепенно отдаляющийся силуэт. Одинокий, выделяющийся из толпы Сережа своими ярко рыжими волосами и фиолетовыми пальто. Не машущий ему вслед, а ритмично пытающийся оттереть руку после стекла, прежде чем надеть перчатки.

Комментарий к Созависимость

Мне всегда приятно видеть ваши отзывы ♥️

========== Эпилог ==========

Олега будит шум воды. Он жмурится сквозь сон, выдыхает, тянется на кровати с довольным стоном и лишь затем открывает глаза. Он откидывает правую руку в сторону, где обычно спит Сережа — постель остыла, а значит Сережа торчит в ванной не пять минут. О том, что он завис там уже давно, говорит и бесконечное дергание крана, которое слышит Олег сквозь дверь — раз, два, три.

Раз, два, три.

Сережа открывает и закрывает кран быстро три раза, потом повторяет процедуру, и Олегу остается только гадать, в который раз Сережа это делает. Такими темпами через пару месяцев придется опять менять на новый. Благо теперь на подобные вещи денег более чем достаточно, не то что в студенческие годы.

Олег довольно жмурится спросонок, тянется еще раз, усаживаясь на кровати и поправляет растрепанные волосы. Проводит рукой ниже по груди, едва ощутимо касаясь шрамов от пяти пуль, которые давно уже не болят и за которые уже не больно и не обидно, хотя они все еще вызывают много смешанных эмоций.

Олег встает с кровати, шлепает по прохладному полу босыми ногами к ванной, мягко открывает дверь, когда Сережа в очередной раз дергает кран.

— Опять плохо спал? — спрашивает он хрипло, стоя у порога. Голос у Олега теперь куда тише, с легкой хрипотцой, но он уже привык.

Сережа при его появлении вздрагивает, тут же еще более резко чем до этого, без пауз, дергает кран три раза подряд туда обратно — уже более отрывисто, но менее заметными движениями, словно стесняясь, что Олег видит и медленно убирает руки, опуская их на раковину.

— Да, не очень, — кивает он, поворачиваясь к Олегу и едва улыбается уголками губ. — Ты как? — спрашивает он, поправляя ворот белоснежного халата, который более чем органично смотрится в идеально белой ванной.

— Нормально, — кивает Олег, подходя сзади, обнимая за талию, прижимает к себе, утыкаясь носом в шею, прикрывая глаза и вздыхая знакомый аромат кожи, а еще запах сережиного геля для душа. Разумеется, успел с утра намыться, как же иначе. Сереже в этом году тридцать и, кажется, к его одержимости чистотой и прочим обсессиям и компульсиям уже давно было можно привыкнуть, но это все равно непросто. Ситуация Сережи заметно улучшилась за время, но определенные моменты все еще остались.

— Хочешь полежать еще? — спрашивает Сережа, понемногу расслабляясь в объятиях, когда Олег скользит руками по груди, плечам. Заметив, что Сережа слишком сильно сжимает пальцами раковину — разумеется, такую же белоснежно начищенную — Олег ведет вниз по рукам и аккуратно проводит по кистям, накрывая их своим ладонями — мягко, без давления, пока Сережа не ослабляет хватку, медленно выдыхая, подаваясь назад и облокачиваясь на Олега.

— Не разбудил, — мотает головой Олег. — Все равно собирался в это время вставать. Пустишь меня в душ? — продолжает он размеренно говорить — Сережа столько раз говорил, что голос Олега его успокаивает — поглаживая мягко по рукам.

— Да, конечно, я почти закончил. Я оденусь и буду ждать тебя на кухне, — ловко высвобождаясь из объятий, Сережа поворачивается к Олегу лицом, улыбаясь уже более уверенно, заглядывает в глаза, проводит по щеке. Олег смотрит на Сережу, отвечая своей едва заметной улыбкой. Потому что невозможно не улыбаться в ответ, когда Сережа так искренне улыбается, когда в знакомых голубых глазах не те жуткие янтарные отблески, а привычное доверие и понимание. Никакого безумия, только спокойствие. После Венеции Олег думал, что никогда не сможет доверять Сереже. Не сможет доверять никому. Но тем не менее вот он стоит здесь, обнимая Разумовского в их доме, давая их отношениям еще один шанс. После бесчисленных разговоров, сомнений, объяснений, эмоций с обеих сторон, оба приходят к выводу, что разобраться во всем и оставить неприятное в прошлом легче, продолжая бороться вместе, чем страдать порознь. Главное, без созависимости. Впрочем, с последней был явно прогресс: Сережа научился жить самостоятельно, да и сам Олег встал на ноги, так что теперь куда проще было идти по жизни рядом, а не тащить друг друга.

Олег чувствует себя гораздо лучше, чем год назад, и, зная причины действий Сережи, наконец-таки отпускает боль и обиду. Потому что это уже не тот сумасшедший Разумовский, с которым он говорил в Венеции. Это его Сережа, которого он знает с детства: разумный, адекватный, хоть и зацикленный на своих повторах. Это Сережа, с которым он готов вновь строить их «вместе». И на данный момент Олег не видит причин ему не доверять. Он уже один раз обжегся в Венеции, поэтому он внимательно следил за Сережей, пока тот был заперт в подвале, узнавал детали, нашел всю информацию на Разумовского и его болезнь, которая только была доступна. Выпустив, он все еще присматривался, пока не убедился. Это Разумовский. Его невозможный, но такой родной Разумовский, а не кто-то Другой.

Сереже можно было доверять.

Сережа чуть приподнимается на цыпочках, положив Олегу руки на плечи, мягко и не торопясь целует в губы, а затем отстраняется и выходит, закрывая за собой дверь. С первой попытки.

Двадцать три года повторов, срывов, ссор, примирений, эмоций, встреч и расставаний. И все же они снова рядом. Кажется, Сережа — это его обсессия, от которой ему невозможно избавиться. Впрочем, Олег решает, что и не стоит. «Не самая ужасная навязчивость», — думает он, поправляя раздерганный кран, с которого капает.

Когда Олег выходит из ванной, в спальне пусто. Накинув черную футболку и натянув черные спортивные штаны, Олег спускается на кухню, где Сережа под музыку колдует над завтраком. На Сереже такие же спортивные домашние серые штаны, красная толстовка с закатанными рукавами. Волосы собраны в хвост, глядя на который Олег вспоминает, что был период в универе, когда Сережа идеально зачесывал волосы в хвост и если хоть прядь выпадала, то его просто выносило. Или в школе, когда он не мог собирать волосы вообще — потому что у него случился бзик, что если собрать их резинкой, то все что скажешь, подумаешь или сделаешь будет неправильно, испортится, хер знает как обернется и придется исправлять. Поэтому тот факт, что Сережа стоит с хвостом, собранным криво на скорую руку, да еще и с выбившейся прядью — огромное достижение.