Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 61

— Ну, значит, или перенесём съёмки или найдём студию дома, — с сожалением в голосе, произносит кто-то из парней.

— Эх, — сипит Михаэль. — Я хотел именно у тебя, — кивает он мне. — А свободного времени в студии всё не было и не было. Знаю, ты сделал бы сразу так, как надо.

Мне отчего-то становится так безумно стыдно за себя и одновременно жалко их. И тогда во мне рождается какая-то абсолютно фантастическая идея, и я обещаю попытаться свести песни до утра.

— Штэфан, брось. Как говорится: «Shit happens».

— Один звонок, и я дам вам ответ, — набирая номер Ксавьера, выхожу я из студии наружу, туда, где связь не преломляется из-за обивки бетонных стен. Я бы подключил Тома, знаю, он бы согласился, но Том напился сразу же после выступления, посему — напарник из него никакой. — Сейчас займёмся, — говорю я парням, получив от Ксавьера обещание помочь со сведением.

Михаэль долго и недоверчиво смотрит, а потом уточняет, не шутка ли это.

— Давай послушаем, что вы наворотили тут с Тони, — отвечаю я, включив компьютер. И мысль о том, что позвонить Ксавьеру стоило после оценки уже имеющегося материала, приходит с запозданием. К счастью, мои опасения не подтвердились: никаких проблем с записанными дорожками нет. Михаэль предлагает остаться в случае, если у нас возникнут технические вопросы, я одобрительно киваю, и гитарист, Бен, решает заказать еды.

— Большие разборки маленького городка, — задорно произносит появившийся на пороге Ксавьер и усаживается перед мониторами рядом со мной. — Покажи, чем располагаем, — просит он и после тщательного изучения заключает: — Не всё так плохо. И да — это я твой должник. Ты вытащил меня в самый подходящий момент, — хохочет он, снимает пиджак, а затем подзывает парней. Те начинают рассказывать обо всех нюансах, которые хотят, чтобы мы учли при сведении. А дальше следует очень долгая и нудная рутина: выстраивание баланса между инструментами, тембральная коррекция дорожек, понаромирование, эквализация, динамическая обработка — коррекция частот, обработка эффектами: компрессия, иксайтеры, модуляция; формирование акустического пространства и, наконец, последний и самый сложный этап — творческий. Касаемо него, у меня как раз таки нет никаких сомнений — Ксавьер здесь именно для этого. И пока он и Михаэль обсуждают технические аспекты, я, пользуясь возникшей заминкой, поднимаюсь наверх извиниться и перед Эли.

В доме было темно, тихо, оттого и тревожно. Зажёг настенную лампу в коридоре — шинель на месте. Значит и Эли. Волнение сразу же уступило место спокойствию. Эли нашлась в гостиной на диване, где, укутавшись в одеяло, мирно спала. Не включая света, боясь потревожить её сон, я прошёл в комнату, сев на пол рядом, и всё же, каким-то образом, умудрился разбудить.

— Штэфан?! — перепугано вскочила она, пребывая в полусонной реальности.

— Да, — коснулся я её плеча. И к своему удивлению, признаюсь приятному, нащупал там собственную футболку, которую она, очевидно, откопала в куче белья в ванной.

— Что там? — шёпотом спросила, точно солдат в засаде. — К твоему дому подъезжают какие-то страшные машины.

— Пока не услышишь выстрелы — нет причин для паники, — сказал я, но даже в полной темноте ощутил её пристальный взгляд, который красноречиво дал понять, что это была весьма неудачная шутка. — Это Майер, нам нужно поработать.

— Хорошо, — снова прошептала она и упала на подушку.

— Давай, я отнесу тебя в постель? — уже потянулся я за ней.

— Мне и здесь хорошо, — отбрыкнулась она, зарывшись в одеяло.

90

Проработав над песней до трёх утра, Ксавьер и я поставили наш личный рекорд по скорости сведения трека. Что же касается акустических версий — их я пообещал доделать на неделе. С ними возиться в разы меньше. Главное — съёмки клипа группы состоятся, и моя совесть чиста перед собой и парнями. Довольные музыканты, сами уже едва держась на ногах, уехали в хостел. Мы же вырубились прямо перед мониторами на диванах. А в семь часов нас разбудил будильник Ксавьера, который он забыл перевести. И тогда мы поплелись наверх — в дом, поспать ещё пару часов там, до прихода школьников. Но стоило выйти на укрытую снегом и освежающей прохладой улочку — сон как рукой сняло. Выпив по чашке кофе с тостами и переодевшись, мы направились в ближайший тренажёрный зал. Мне нужно готовиться к завтрашним съёмкам, Ксавьеру — восстанавливать форму к предстоящему пятничному матчу. Вместе с тем, я ещё решил убить двух зайцев разом: с трудом растолкав Эли, вдвое больше усилий пришлось приложить, чтобы объяснить, куда я еду и почему мне нужны ключи от её квартиры. Вчера мы должны были забрать вещи, что она собрала в дорогу, но звонок Тони перевернул все планы с ног на голову.

Странная старушка — эта фрау Рубинштейн. Совсем недавно она пригрожала мне тростью, а сейчас, пока я ковыряюсь тут с замком, вдруг приветливо здоровается, заводит разговор о погоде и даже не интересуется, почему я пытаюсь попасть в квартиру Эли. Вот дверь поддаётся, и я оказываюсь внутри. Маленькая дорожная сумка стоит в точности там, где Эли и сказала — у тумбы в прихожей. Но дальше мне не удаётся ускользнуть так же просто, как я и проник. Фрау Рубинштейн, вытягивая шею, посматривает из-за своей двери, чем я всё же занимаюсь в чужой квартире, и, замечая в моей руке сумку, начинает дотошно расспрашивать, куда мы едем и едем ли, и помнит ли Дэниэль, что в обед у неё французский с герром Краусом. Я лаконично и максимально исчерпывающе отвечаю на её вопросы, но на каждый мой ответ у неё уже готов новый вопрос. Грубить ей совсем не хочется, и я начинаю периодически посматривать на часы — половина десятого. Старушка понимает намёк и, извиняясь, скрывается за своей скрипучей дверью.

По пути домой я всё размышляю, как поступить с Тони. Ксавьер советовал не нянчиться с ним — уволить. «Однажды вставивший нож в спину и прощённый, в другой раз не побоится вставить нож в грудь», — его кодекс взаимоотношений, с которым я на все сто согласен. Но я знаю Тони столько, сколько живу в этом районе — почти восемь лет. Он неплохой малый, даже вон записал вчерашних ребят как надо. Не хочу рубить с плеча, стоит поговорить с ним, как знать, на что ему могли понадобиться деньги.

Подъезжаю к дому — дверь в студию открыта — он внутри. Виновато прячет лицо за монитором.

— Ребятня ещё не пришла? — весело спрашиваю я, давая ему понять о своих обдуманных «думах», чтобы он не напрягался так, словно перед казнью.

— Нет, — настороженно поглядывает он на меня со своей лавки подсудимых.

— Ну, позовёшь тогда, — киваю ему и выхожу из комнаты.

Не успел я зайти в дом, как запах чего-то вкусного, вырывающийся из кухонного окна, мгновенно подогрел проснувшийся аппетит. Этим хмурым снежным утром вместо меня у плиты стояла Эли, готовила блинчики, пританцовывая и подпевая вырывающемуся из радио голосу. Этот её образ навсегда впечатается в мою память несмываемым чернильным пятном. Очевидно, она провела рейд по моей разбросанной по всей ванной одежде. Надев на себя мои любимые чёрные спортивные штаны и старую весьма растянутую тельняшку, она умудрилась выглядеть так, словно это и были её вещи, а излишняя мешковатость — это так задумано. На голове — два каких-то хитрозакрученных и всё равно растрёпанных то ли рожка, то ли… нет, это явно что-то, не поддающееся описанию, и это «что-то» было подколото китайскими палочками! Господи, откуда они только взялись в моём доме? Я не понимал слов песни, потому что они были на французском языке, я не понимал, на какую радиоволну был вообще настроен приёмник (определённо какое-то ретро), такое чувство, будто я очутился в чьей-то кухне в Париже. Но вот заиграл припев, и я поперхнулся от смеха, когда Эли невероятно одушевлённо пропела: «Stéphanie муа-же-вуа (что-то смутно похожее на это) comme авю d’Alcatraz».

— Так вот как бы меня звали, будь я французской куртизанкой! — не удержался я и выдал своё присутствие.