Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 59

88

Вот теперь можно расслабиться и не думать о времени, безустанно посматривая на сцену. Сейчас туда поднялись джазисты и снова исполняют ненавязчивые ритмы. Ксавьер с его матушкой, одетой в яркое красное платье, кружатся под голоса парня и девушки, что-то очень красиво распевающих на испанском языке. Том, Эли и я присоединились к семейному столу Майеров. Дед, отец и зять Ксавьера ни черта не смыслят в музыкальном строе, мы — в военном, однако все продолжаем о чём-то горячо спорить.

— Ну, дак, ты растолкуй мне, зачем армии музыка? — испытующе смотрит дед на Тома и через мгновение сам же начинает объяснять.

— Revenons à nos moutons! — прогундосила Инес, громко рассмеявшись. — Деду только дай повод! Ей-богу, словно вам и говорить больше не о чем! — театрально закатила она глаза.

— О чём речь? — Плюхнулся на стул рядом с дедом Ксавьер, уступив свой пост на танцполе отцу.

— Хорошо выступили, — проигнорировав вопрос, обратился к нему муж Инес. — Видел, как племянники отплясывали под Элвиса?

— Значит, пойдут по моим стопам! — Запихнув в рот жирный кусок стейка, расплылся он в нахальной улыбке. За те несколько часов, что я тут, уже не раз успел услышать от мужей сестёр о том, что их сыновья — будущее армии Германии. Ксавьер же, зная это, намеренно дразнит сейчас Рольфа.

— Последняя песня была необычной, — подхватывает Инес, разряжая напряжение между братом и мужем.

— То есть, тебе не понравилась? — подключается Том. Инес ничего не отвечает, лишь берёт бокал шампанского и делает многозначительный глоток.

— Мне понравилась! — хлопает Ксавьера по плечу дед. — Молодец!

— Сыграй он хоть на ложках, ты был бы в восторге! — потрепав брата по макушке, уходит она вместе с мужем к танцующей толпе.

А через мгновение к нам присоединяется Сабина со своим мужем. На сей раз мы заводим разговор о подаваемой здесь еде и напитках. Деду становится скучно, и он отправляется на поиски своей старушки. Какие-то люди опять подходят к нашему столику, и Ксавьер вместе с мужем второй сестры исчезают за дверью с табличкой «Служебный вход».

— Завтра во сколько выезжаем? — потягивая виски, спрашивает Том. И я вспоминаю, что совершенно запамятовал и не предупредил его, что беру Эли с собой. — Рене предлагает поездом в ночь, на одиннадцать, там и отоспимся. И брата можно не напрягать. А утром — сразу на съёмки. Какие-то проблемы? — смотрит он на озадаченного меня, взвешивающего возможные варианты.

Я говорю ему, что как раз таки хотел бы выехать в обед, сразу после записи хора детишек, чтобы у нас с Эли было хотя бы пару часов на то, чтобы погулять вечером по городу, посмотреть главные улицы, ведь в понедельник, как только клип будет отснят, нужно уже возвращаться домой. — В таком случае, мы поедем без вас. Я занят до семи.

— Ну, а мы — в полдень. Да? — обратился я к Эли, но она была увлечена беседой с Сабиной и моего вопроса не услышала. — Эли?

— М? — взглянула она на меня, продолжая слушать Сабину.

— Завтра в двенадцать? — повторил я.

— Как скажешь, — сверкнула она загадочной улыбкой.

— Я — курить, — сообщил Том и, прихватив бокал с недопитым виски, направился к выходу.

— Не понимаю, когда они уже вынесут торт, — пританцовывая на ходу и весело щёлкая пальцами, появился Ксавьер в окружении громко смеющихся и тоже пританцовывающих деда и бабки. — Voulez-vous danser, mademoiselle? — протянул он руку Эли, приглашая на танец, и она в замешательстве посмотрела на меня. — Месьё не возражает, ведь так, мон-шер? — похлопал он меня по спине, я кивнул, и они растворились в толпе покачивающихся под музыку тел.

— Выпьешь? — протягивает мне бокал с шампанским Сабина.

— Я за рулём, — отрицательно мотаю я головой.

— Красивая у тебя девочка, — говорит она так, словно я привёл дочь на утренник в садик, и пересаживается на стул рядом со мной. — Тебе не о чем беспокоиться, — хлопает она меня по колену, следуя за траекторией моего взгляда, застывшего на ладони Ксавьера, которая, опускаясь по шёлку платья вниз по спине и останавливаясь на бедре, подталкивает Эли в нужном ритме, — вы — как брат и сестра.

— Может, вернее было бы сказать «братья»? — уточняю я, не понимая этого ободряющего сравнения.

— Может. Тебе виднее, — вырывается из неё хриплый смешок. — Но я говорила о Дэниэль. Вы с ней похожи, точно брат и сестра. — Теперь глупый смешок вырывается из меня.

— Всё равно не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Вы подходите друг другу. — Вскидывая руку, подзывает она мелькнувшего в толпе мужа. — И правду говорят, что рядом с красивой женщиной мужчина из пастуха превращается в барана, — звучит её смех и, взяв мужа под руку, они сливаются с танцующим залом.

А я сидел и смотрел на вальсирующих Ксавьера и Эли, и где-то глубоко в моей в груди, внезапно вспыхнувшая искра злобы разгоралась всё сильнее, вырываясь наружу жгучей ревностью. Какая-то часть меня в этот миг возненавидела Эли за ту лёгкость и непринуждённость, с коей она позволяла Ксавьеру любезничать с собой. Сколько ещё в её жизни было мужчин, которым она вот так кокетливо улыбалась, сколько из них вот так запросто могли касаться её бёдер?

Есть женщины, которые переступая порог какой угодно комнаты, тотчас же заставляют обратить на себя внимание всех: молодых, зрелых, старых, мужчин, женщин, мебель. Они обладают удивительной способностью делать из одного своего появления настоящий праздник. Эли была полной противоположностью им. Её присутствие всегда невесомо, незаметно. Она передвигается по комнатам, точно тень, скользящая по стене, но если твой взгляд случайно упадёт на неё, ты уже не сможешь ни отвести глаз, ни думать о чём-то другом. Она была красива. Сегодня особенно. Казалось, она даже никогда и не догадывалась о своей магнетической силе. Но страшнее твоих минутно одурманенных мыслей, был момент встречи ваших глаз. Женщины, как она, умеют швырять лишь одним только взглядом. А потом они испаряются, а ты находишь себя валяющимся в пыльном углу зала.

— Пойдём, — кончики её пальцев коснулась моей шеи. — Ты весь вечер где-то не со мной. — И шёлковый шарф голоса утянул за собой на танцпол.

И всякий раз, что она прижималась своей щекой к моему плечу, и всякий раз, что я позволял своим рукам конституционную вольность, мир обретал совершенную гармонию. Музыкальное сопровождение часто менялось: то ускоряясь, то замедляясь, то кто-то пел, то звучало лишь фортепиано, то вдруг ошеломительно громко взвизгивали саксофоны или вздрагивали струны контрабаса; а уже хорошо захмелевшая публика бодро отзеркаливала каждый новый ритмический рисунок, то и дело врезаясь в нас, едва танцующих, скорее лишь топчущихся на месте.

Мне кажется, этот разговор я буду помнить всегда. Никогда прежде я не нёс такой несуразной банальщины, смахивающей на неумелый флирт. И это внезапно возникшее во мне робкое смущение! Бог мой, будто первокурсник! Эли держалась в стократ увереннее меня. Кто-то виртуозно заиграл на саксофоне, заполнив залы истинно вечерней мелодией.

— Ты выглядишь уставшей, — сказал я, когда она окончательно повисла на моей шее. — Мы можем уйти, если хочешь.

— Просто… я рано встала, — сонно пробормотала она куда-то мне в плечо. — Ты назвал бы это «законом иронии», но народ его зовёт иначе — «законом подлости», — кинула она короткий взгляд и улыбнулась. — Рабочий день начинается в десять, а я на ногах с семи.

— А я с пяти. Я выиграл.

— Разве мы в чём-то соревновались? — вновь улыбнулась она. — Во сколько ты лёг спать? — Пробрались её руки под мой пиджак, как-то по-домашнему устроившись на спине.

— В то же самое время, что ты проснулась. Только вечера.

— Что? — звонко засмеялась она. — Неправда! Значит, я только пришла с работы, а ты там уже спал?!

— Угу, — согласился я, усмехнувшись. — Точно порядочный школьник. — И после этих слов мне вдруг вспомнилось детство: — Знаешь, это были поздние семидесятые и мои ранние ученические годы. Мне было что-то около семи, и по телевизору, тоже что-то около семи, шла детская программа «Песочный человечек». Ждал я её всегда с нетерпением, но стоило только мелодии-заставки зазвучать из старенького динамика, на душе тут же щемило грустью: совсем скоро меня уложат спать.