Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 45

— Штэф, телефон! — бросил мне Ксавьер мою же трубку, пока я зашнуровывал бутсы.

На дисплее светилось: «Новое сообщение. Эли». Глупо улыбнувшись, я отчего-то решил, что и она смотрела матч и наверняка там написано что-то ироничное о «дырявой защите» «Вольфсбурга». Сообщение оказалось пустым, тем самым поставив меня в тупик. И я задумался, как поступить: написать, перезвонить или вовсе ничего не предпринимать.

— Жду тебя в машине, — протараторил Ксавьер, заметив меня зависшего над трубкой.

— Угу, — промычал я в ответ, всё же нажимая на кнопку вызова.

Длинный гудок. Ещё гудок. Раздаётся тихий отголосок кашля, а потом я слышу до боли знакомое и такое добродушное «привет».

— Как дела? — спрашивает она, и из меня вырывается целый поток речей, описывающий сегодняшнюю игру. Не понимаю, зачем я всё это ей говорю, но мне нравится, слышать её смех, когда я ругаю Факундо Кирога. Уверен, она не имеет ни малейшего представления, кто это такой, не говоря уже о том, на какой позиции он играет.

— Ты знаешь такого игрока? — настороженно интересуюсь, на что Эли искренне отвечает «нет» и заливается звонким смехом. — Твоё сообщение… кажется, по пути ко мне оно растеряло все слова, там было что-то важное? — в трубке повисает молчание.

— Я… эм-м… — и снова тишина.

— Эм? «Эм», конечно же, объясняет многое. Эдакое универсальное словечко, — неуклюже шучу я.

— Просто не придумала что написать, — виновато звучит её голос.

— А что хотела?

— Узнать, пойдёшь ли ты завтра на лекцию, — после недолгой паузы всё же говорит она, как бы между прочим, словно я был её одногруппником-оболтусом.

— Только в том случае, если ты лично встретишь меня утром на вокзале, — сыронизировал я. — Это всё что ты хотела?

— Штэф, — её тяжелый выдох в трубке, вырывается горячим дыханием на моём ухе.

— Ты ещё здесь? — после секунд молчания, спрашиваю я.

— Да, я… я… — слышу её прерывистое дыхание. — Просто соскучилась по твоему голосу. — И я как пёс, которому бросили крошечную кость, расплываюсь в идиотской улыбке.

========== Глава 3-IV. Иллюзорное ==========

Комментарий к Глава 3-IV. Иллюзорное

62

Раненый час выстреливает прерывистым полифоническим сигналом будильника. Заспанное тело, управляемое полупроснувшимся разумом, лениво поднимается с постели. Четыре утра. Не включая света, натягиваю джинсы и, громко шаркая ими же по паркету, бреду в ванную. А дальше, будто опять в какой-то полудрёме: не замечаю, как за сборами уже застёгиваю молнию куртки, проверяю в наличии ли документы, покидаю квартиру и, вышагивая по укрытой тёмной осенней ночью Массенбергштрассе, поворачиваю на Курт-Шумахер-Платц, где над стеклянным светящимся козырьком вокзала приветственно горит «Hauptbahnhof». Проходят ещё минуты, и вот уже с кофе в руке, заняв своё место у окна, я жду отправления поезда.

Пять ноль четыре, вагон сотрясает от слабого толчка, и лента платформы медленно оживает, — мы тронулись. Пассажиров немного, и соседнее от меня кресло так и остаётся пустовать. Я устраиваюсь удобней, достаю из кармана плеер и отрезаю себя от внешнего мира музыкой. А потом и вовсе засыпаю.

Семь шестнадцать. Поезд, проскрежетав колёсами, останавливается под широким сводом родного вокзала, и я вслед за потоком направляюсь внутрь здания.

63

Словно танцовщица на балу, вальсирующая под музыку Шуберта, я кружился по залу в поисках хоть какой-нибудь точки, где можно было бы купить приличный кофе, и всё раздумывал над оброненными вчера словами Майера. «Чтобы ты обрёл счастье, тебе обязательно нужно добавить в свою жизнь приличную горстку соли», — уверенно заявил он после того, как я сообщил о своих планах на это утро.

Причуда Ксавьера — смотреть на жизнь, как на яркое экзотическое блюдо, щедро приправленное всеми специями разом. Его же собственная жизнь напоминала мне пряную мексиканскую фахиту, где превалировала основная «специя счастья» — острый перец чили. А горечь соли можно компенсировать какими угодно разочарованиями, вот только не сердечными, полагал он. Шеф-повар моей же судьбы, вероятно, предпочитал иную кухню. И, пока я наслаждался его кулинарными изысками, мне не хотелось ничего менять.

Я стоял у кофе-автомата (так и не найдя ни одного открытого кафе), разглядывал суетливо шныряющих людей и неторопливо потягивал горячий напиток, выбирая на чём добраться до университета, когда мой взгляд упал на что-то малиновое, промелькнувшее в толпе. Откуда-то внезапно наплывшая масса народа так же стремительно покинула здание вокзала, и у дверей к выходу в город, под круглыми часами, я увидел Эли в знакомой шинели, из-под подола которой выглядывал лиловый рюш платья. Она меня не замечала, только сосредоточенно смотрела строго перед собой, точно солдат караула. Забавный такой солдат: с бантиком-повязкой в стиле шестидесятых на копне русых волос. Нет, не солдат, скорее фарфоровая куколка. Кажется, в погоне за равноправием, женщины стали забывать о том, как должны выглядеть. Судя по всему, на каком-то экстрасенсорном уровне ощутив на себе грузный выжигающий взгляд, Эли обернулась в мою сторону и, встретившись со мной глазами, тепло улыбнулась, так, как обычно это и делала: закусив нижнюю губу, будто смущаясь собственных эмоций.

— Ты как здесь оказалась? — тоже улыбаясь, спросил я, как только она подошла ближе. А она ответила, что это была моя же просьба «встретить меня лично». Правда сказал я так в шутку, в тот момент даже не собираясь никуда ехать. — Откуда ты узнала, во сколько я прибываю?

— Ты же сам сказал, — захлопала она ресницами, не понимая моего замешательства.

— Но я ведь не назвал точного времени? — пытливо продолжал я допрос.

— Штэф, — посмотрела она на меня исподлобья, как на умственно отсталого. — Ты сказал — «утром». Утром, — выделила она понизившимся тоном слово, — всего два поезда: в шесть двадцать четыре и этот.

— Как ты узнала, который из них «этот»? — своим дотошным вопросом окончательно убил я очарование момента от её неожиданного появления.

— Сначала пришлось убедиться, что тебя нет на более раннем.

— Хм? — вновь не удалось сдержать эмоции, и я расплылся в самодовольной ухмылке. — А что это у тебя в руке? — кивнул я на лист бумаги, который она сжимала.

— Это? Это… моя глупая идея, — ответила она, а её щёки налились румянцем.

— Покажешь? — Эли смущённо замотала головой, поспешно пряча бумагу за спину, но из-за слишком суетливых движений выронила листок, и я увидел то, что она так усердно пыталась от меня скрыть: на бумаге заглавными буквами было написано «НИЦШЕ».

— Знаешь, — засмеялась она, — так обычно встречают важных персон или делегации — пишут их имена вот на таких постерах и ожидают у выхода.

— «Ницше»? — хохоча уже в голос, переспросил я.

64

Только когда мы вышли на привокзальную площадь, я обратил внимание на голую сухую брусчатку. Снег растаял. Словно его и не было. Словно ничего не было. Словно мы снова превратились в каких-то приятелей, направляющихся на занятия. Эли продолжала держать дистанцию, идя в полушаге от меня и расспрашивая о погоде в Бохуме, о поездке.

«Зафрендзонить» — именно это словечко использует вся прогрессивная молодёжь для того, чтобы описать подобные отношения. Но портить сейчас настроение разговорами об этом, я не хотел, поэтому, всю нашу недолгую дорогу до университета, мы обсуждали вещи, не затрагивающие события дня нашей последней встречи.

Когда вошли в аудиторию, до начала занятия оставалось ещё совсем немного времени. А сонно-серьёзные «светлые умы» уже чинно восседали по рядам, точно нахохлившиеся от мороза воробьи. Мы же расположились на галёрке.

— Поговорим где-нибудь после лекции? — спросил я уже, наверное, сотню раз прокрутив в голове мысль об идеальном завершении сия «беседы».