Мед.ведь.ма (СИ) - "AlmaZa" - Страница 22

— А ещё Будда сказал: «Среди привязанностей и страстей нет более сильной, чем похоть. Страсть похоти по своей мощи не имеет аналогов в мире. И хорошо, что она одна такая. Если бы имелась вторая подобная ей, то среди людей под всем небом не нашлось бы того, кто смог бы следовать Пути*****», — процитировал Шуга, подставляя лицо солнышку и зажмуриваясь.

— В тебя Рэпмон вселился? — покосился на него Чонгук.

— Не. Навеяло. Я вообще считаю, что любовь к еде не слабее похоти. А те, кто любят деньги? Алчность ещё хуже, хотя этих людей я вообще не понимаю, которые, чтобы заработать побольше, отказываются от личной жизни и не успевают правильно питаться. А потом больные, одинокие, и богатые. Фу ты ну ты!

— Разве ты до Лога не хотел сделать карьеру? Или теперь сам себя не понимаешь? — усмехнулся Ви.

— Так я для чего её хотел сделать? Чтоб было, что есть, и чтоб на меня девчонки обращали внимание.

— Здоровые потребности, — улыбнулся Гук.

— А ты к чему стремишься? — спросила я его. Должны же быть какие-то желания у человека, который пытается делать мир лучше и борется с преступниками?

— Я? — казалось, он удивился, что я задала ему вопрос. Или не привык говорить о себе. Чонгук пожал плечами. — Мои стремления совпадают с тем, чего ждёт от золотых их предназначение. Я хочу, чтобы люди стали лучше, чтобы не было плохих людей, чтобы можно было жить без страха и без проблем. Может, это и не достижимо уже, но должна же быть цель? Красивая мечта. Мне для себя ничего не нужно… А впрочем, разве мир, идеальный, если бы его получилось создать, не стал бы и моим домом тоже? Да, наверное, я делаю это и для себя. Так нас учили: следи за собой, держи свою жизнь в порядке, и тогда никому не создашь трудностей, и никому не придётся заботиться о тебе.

— Если опять в бочину не пырнут, — напомнил Шуга, ткнув его в бок, который я перевязала во время нашего знакомства. — Твоя жизнь в тот момент явно была не в порядке.

— Случаются промашки, — отмахнулся Чонгук.

— Я не хочу, чтобы такое повторилось бы, — опасливо посмотрела я на ребят и, не выдержав, взяла Гука за руку. — Пожалуйста, береги себя! — Он успокаивающе похлопал по моей ладони, как бы говоря, что ничего не случится. Я взяла себя в руки, отпустив его. — А я… я если что о тебе позабочусь, я умею лечить. Но лучше всё-таки будь целым.

— Точно, ты же медсестра, — щелкнул пальцами Шуга, забыв о том, где они меня нашли и откуда забрали. Ну, и больничный опыт тоже не лишний, но в большей степени я умела лечить и исцелять благодаря тому, чему меня учила бабушка. От неё я набралась знаний куда уж полезнее, чем в терапевтических учебниках.

— Ну что, идём дальше? — поднялся Ви, вытерев руки салфеткой и выкинув её в урну. Я тоже встала.

— А где мы будем ночевать сегодня? Если горы кончились.

— Сегодня мы будем ночевать в монастыре Шаолинь, — подмигнул мне Чонгук, видя, в какой восторг привела меня эта фраза. О Шаолине я видела несколько фильмов, об этом месте нельзя было не знать и не слышать! — Если доберемся без каких-либо задержек. Впрочем, тут недалеко. К ужину будем, — с нажимом на слово «ужин» взглянул он на Шугу.

— В том самом монастыре, где знают секреты самых мощных боевых искусств?! — разве что не хлопнула я в ладони.

— Слухи о Шаолине несколько преувеличены, — присмирил мои эмоции Чонгук. — Шаолиньская школа вовсе не самая лучшая, и даже далеко не лучшая. Она всего лишь самая известная. После Второй Мировой Войны монастырь пришёл в упадок, и ему нужна была популярность, чтобы восстановиться и получить дотации. Там осталось около десяти монахов, которые толком и не знали боевых искусств, но им нужны были ученики, прихожане и те, кто был готов делать пожертвования. Так рождаются легенды. — Мы замедлились, идя по тенистой аллее, чтобы отдохнуть от солнца. — Шаолинь набрал обороты в восьмидесятых годах прошлого века, после успехов кинематографа, и многие настоящие, тайные школы даже рады, что всё внимание оттянуто к нему, что досужие американцы и европейцы не лезут искать что-то ещё. Истинные учения остаются в тени. В Шаолине же, который когда-то был действительно великим, теперь есть свой отдел маркетинга, арт-менеджеры и веб-дизайнеры, ученикам разрешают пользоваться мобильными и сидеть в интернете, а большинство из них борется за место в выездной группе — что-то вроде театрального боевого кружка, который ездит с выступлениями по разным странам. У них есть имя, которое приносит миллионные доходы за счет открытия филиалов школ Шаолинь на других материках, продажи именной продукции, инвестиций в недвижимость.

— Так что же, Шаолинь совсем никчемное место? — разочаровано опустила я уголки губ.

— Ну почему же? — расплылся Шуга, потягиваясь в светло-бирюзовой футболке с надписью «рафинированный» белым ровным шрифтом. Как он объяснил мне в поезде, это означало, что он идёт по пути духовного просветления, то есть очищается, в чем и заключается процедура рафинирования, применительно к сахару. По его интерпретации надпись фактически означала «просветленный». — Там красиво!

До ближайшего к Шаолиню города мы, действительно, доехали быстро. Но Чонгук сказал, что от него до монастыря около двенадцати-тринадцати километров, и лучше бы нам основную часть проделать пешком. После гостеприимства Шэньси я совсем забыла, что не на бал меня везут, и опекать, окружая меня тепличными условиями, никто не будет, так что снова возвращались испытания. Ещё было светло, день, и дорога не обещала быть совсем невыносимой, разве что по-прежнему припекало солнце, и путь стелился вверх. По лицу Шуги я видела, что не одну меня подобная перспектива приводит в расстройство. Ви предложил понести мой рюкзак.

— Да нет, я пока не устала, спасибо.

— Но если что — говори. — Я кивнула, и пошла за Чонгуком, как всегда идущим впереди. Мы договорились, что если будет ехать в нужном направлении какой-нибудь транспорт, в который уместимся все вчетвером, то попытаемся его тормознуть. Но время было уже неудачным, туристы и приезжие к вечеру уехали, а местные нечасто мотались в Шаолинь. Кое-что подходящее появилось, только когда десять километров были пройдены. Небольшой пикап с двумя мужчинами, старым и зрелым (похоже, отец и сын, ехавшие навестить какого-то своего отпрыска, ставшего адептом), подобрали нас и доставили до конца. Вытряхнувшись из салона, в котором было не менее жарко, чем на улице, потому что в старой машине не работал кондиционер, наш квартет пошёл по финишной прямой — крутой лестнице вверх. Там, вдали, виднелись ворота. Первые, за которые ещё пускали туристов и паломников. Потом, как предупредил Чонгук, будут ещё одни, и переступить их порог задача посложнее. Добравшись до ровной площадки, запыхавшись, я грохнула свою сумку на вымощенную плиткой землю и согнулась пополам, пока трое моих спутников осматривались. Высота ещё не полторы тысячи метров, мы всего лишь на подступах к вершинам Суншань — горы, на которой раскинулся монастырь. Воздух посвежел, небо потемнело. Никаких любопытствующих и праздных зевак не осталось, мы были единственными (если не считать нескольких мальчишек разного возраста в серых халатах, и обритых) в небольшом дворике, с которого в разные стороны уводили другие лестницы, тропинки, открывался вид в три стороны на другие возвышенности, обрывы и внушающие трепет вертикальные утёсы.

— Ну, как тебе? — встав в позу иероглифа «середина», с руками в бока, вдохнул полную грудь Шуга.

— Ты… был… прав, — с запинками восстановила я дыхание. — Красиво.

— Если тебе тут нравится, — он наклонился ко мне, чтобы голос его не улетел никуда мимо, — то и от Тигриного лога будешь в восторге. Там не жизнь — песня! Правда, забраться чуточку сложнее. — По одной из лестниц, ведущих куда-то западнее, к зеленым, всё менее различимым от опускающихся сумерек зарослям, спускался монах.

— Я поговорю с ним, — взял это на себя Чонгук и, дав нам передышку, пошёл к налысо обритому буддисту. Я села на корточки, как это уже сделал Ви. Шуга присоединился.