Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна - Страница 48

Все замерли, включая Шино-младшего.

– А ты… – император Маяхата близоруко прищурился, разглядывая светлые волосы, белую кожу, гораздо более похожую на мрамор, чем кожа любого из вамаясьцев, особенно сейчас, и брови его приподнялись: – Я вижу, ты и есть тот самый буси из Рукомото. Приятно познакомиться с тобой.

– И с моей сестрой Ольгой тоже, – дотошно добавил княжич, решивший, что хуже быть уже не может.

– Здрасьте! – почти успешно попробовала Лёлька сделать книксен из положения "лежа на коленях". – Ваше императорское величество!

Брови Маяхаты поднялись еще выше.

– Да, и с твоей благородной сестрой тоже.

– И с нашим сенсеем Отоваро Иканаем! Это самый замечательный учитель в Вамаяси! Он нас учил, как правильно себя вести! – упрямо довершил он. Непонятно, откуда в его голове взялась идея, что нельзя упускать возможность представить сенсея властьпридержащему, но отказываться от нее Яр не захотел.

Брови императора добрались до линии роста волос и там и остались. Самурай же попытался провалиться сквозь землю, и обладай он искусством не только боевым, но и магическим, в следующий раз его можно было увидеть только в районе Нени Чупецкой.

– М-да. Приятно. Очень. И сразу.

– От всей души благодарим за внимание, ваше императорское величество! Желаем хорошего дня! Приятной прогулки по чудесному парку! – решив, что хорошие манеры еще никому не повредили, выпалил Ярослав сразу тройную дозу.

– И вам, и вас, – проговорил правитель Восвояси, постепенно приходя в себя – и остановил взгляд на коленопреклоненном и безмолвном наследнике тайсёгуна.

– Так значит, это были не твои стихи?

– Эти детские строки смешны мне, – презрительно пробубнил в траву Обормоту.

– Да, да, – меланхолично кивнул Негасима. – Припоминаю теперь, что твоя добродетельная мать Змеюки превозносила твои способности и в этом искусстве настоящего самурая. Но и стихи юного буси из Рукомото вовсе не так плохи, как ты о них думаешь. А как вы считаете, мои даймё, – обернулся он на придворных, – не будет ли забавным развлечением для нас увидеть, как эти благородные буси, отложив ненадолго оружие, сойдутся в поэтическом состязании?

Получив полную и безоговорочную поддержку от пестрой шелковой кучки завсегдатаев его двора, император обвел взглядом собравшихся[83].

– Увидимся же с юным Шино и буси из Рукомото в беседке Пяти Драконов через два дня и насладимся изысканнейшей поэзией на тему… – Маяхата на секунду задумался и закончил: – Скажем, безмолвное признание на склонах У-Ди. Победителю я подарю кольцо со своей руки.

Конец второго дня тренировки был таким же, что и первого: еле живые от усталости, княжичи перед закатом доползли до своих апартаментов в единственной башне Запретного города и с наслаждением плюхнулись в фуро с горчей ароматной водой, медленно растворяющей грязь и еще медленнее – усталость. Потом – ужин.

– Ну как, Яр? Чувствуешь, что укрепляешься? – безо всякой надежды спросила Лёлька, уминая вторую порцию риса с рыбой. – Хоть чуть-чутечку?

Ярик печально помотал головой, отложил ложку, которую держал криво, щепотью, и посмотрел на ладони со вздувшимися пузырями мозолей:

– Чувствую, что еще немного – и я вообще умру.

– Умрешь ты позже, от стыда, когда этот сегунёныш тебя вздует при всех, как щенка! – сердито прищурилась Лёка, ладони которой были в едва ли лучшем состоянии.

– Отоваро говорит, что доволен вами обоими, – деликатно вмешалась в разговор Чаёку, сидевшая за низким столиком на татами у окна с чашечкой чая. – Но что успехи Ори-сан его по-настоящему удивляют.

– Да мы с сенсеем Ерофеичем дома такими же шестами уже года два как орудуем, – скромно отмахнулась княжна. – А вот Яр лучше в библиотеке с Дионисием посидит, чем с мечом на задний двор выйдет, пока за руку не вытащишь. Витязь… лукоморский… варёно-сушеный…

– Я учиться люблю! И рисовать! И книги читать! В отличие от некоторых малообразованных! – Яр показал ей язык.

– Если бы еще и драться на книжках можно было – ты бы Обормота одной левой в землю по шею вколотил, ага! – не осталась в долгу сестра.

– Кстати, о книгах! – торопливо вклинилась в культурологическую дискуссию дайёнкю и выудила из своего волшебного пояса кипу бумаги, тушь, тушницу и кисточку. – Яри-сан еще ведь нужно написать стихи на состязание, объявленное императором! И тема – "безмолвное признание на склонах У-Ди".

– Ой, блин компот… – поморщилась девочка, вспоминая утренние события, но тут же приободрилась: – Ну в этом-то как раз наш Ярка дока. Только бумажки чистые успевай подноси.

– Бе-бе-бе! – ответил ей брат, полный достоинства, и повернулся к Чаёку. – А что такое У-ди?

– Это самая знаменитая чайная гора провинции Удзи.

– О! А я песню про чай знаю! – встрепенулась незаслуженно оббебеканная Лёлька. – Можешь ее императору забацать.

Ярик схватился за бумагу и кисточку, и княжна, не дожидаясь одобрения Чаёку, вскочила, взмахнула руками, притопнула и выдала:

Конец куплета ознаменовал звон упавшей чашки дайёнкю.

– Не, ну а че? – обиделась Лёка на безмолвное непризнание на вершине башни. – Про чай же есть!

– А про склоны? – вопросил Ярик.

– И про склоны есть! "Твоя сторонушка"! Это ты к горе обращаешься!

– В смысле, это она меня на чай пригласить должна?

– Ну а кто, я, что ли? Ты шел, заблудился, хочешь выйти на ту сторону, где растет чай, и обращаешься к ней… то есть признаешься…

– Безмолвно?

– Да какая разница? Всё равно же ночь и никто не услышит!

– Почему?

– Потому что все нормальные люди ночью дома спят, а не по горам лазят.

– Слушай, Лё, – княжич скроил зверскую физиономию. – А тебе не кажется, что ночь на улице…

– И че?

– И что всем нормальным людям спать пора!

– Так ведь то нормальным! – радостно ответила Лёлька, уселась по-тамамски на кровати и сгребла в охапку Тихона, пристроившегося на подушке. – А тебе еще стихи писать!

– А может, завтра?.. Два дня же есть у нас.

– Завтра переписывать будешь! – предрекла княжна, натянула одеяло на ноги и в ожидании поэтического катарсиса принялась за сушеные сливы. Ярослав бросил тоскливый взгляд на постель, вздохнул и расстелил перед собой на столе первый лист бумаги.

Первый вариант, зачитанный с выражением минут через пять, гласил:

– Ну как? – спросил автор, не получая восторженных криков и оваций.

– Ну ниче, – повела плечами Лёлька, снайперски выплевывая сливовую косточку в пустое блюдце. – Гора есть. Признания нет. Безмолвности тоже маловато. Зато душевно! Под балалайку петь можно.

Чаёку не знала, что такое балалайка, но судя по выражению ее лица, этот критерий в системе оценки поэзии в Вамаяси не фигурировал даже в первых семи тысячах.

– Яри-сан, – осторожно проговорила она, оправившись от первого впечатления. – Если мне будет дозволено высказать свое скромное мнение…

– Конечно, Чаёку-сан, а как же! – воскликнул княжич.

– Это, как сказала Ори-сан, очень… душевные стихи… если их даже можно петь под… бабалайку… что является, несомненно, их величайшим достоинством…

Лёка прыснула. Девушка смутилась, но получив от своей подопечной подмигивание и большой палец вверх, продолжила:

– Но чтобы стих соответствовал вамаясьскому канону танки, он должен состоять из пяти строк. В первой пять слогов, во второй семь, в третьей снова пять, и в двух последних опять по семь…