Без пощады - Рид Томас Майн - Страница 3
- Предыдущая
- 3/94
- Следующая
— Я вполне разделяю мнение вашего величества, — с поклоном заявил министр. — Разумеется, по отношению к этим мятежным болтунам полумеры совершенно непригодны. Среди них есть дюжина голов, которые так и просятся с плеч.
— То же самое говорю и я! — с торжеством подхватила королева. — Вы слышите, супруг мой?
Карл молча кивнул головой, выжидая, что скажет далее министр.
— В самом деле, государь, — продолжал Страффорд, — если вы не дадите отпора, вас скоро лишат всех ваших прерогатив, оставят вам одни обломки королевской власти.
— О, Боже мой!.. Что же будет с нашими бедными детьми?! — плакалась королева, ломая руки.
— Я прямо из палаты, — продолжал лорд. — От одних речей, которые там льются целым потоком, можно прийти в отчаяние. Послушать Гэмпдена, Хезельрига, Вэна, сэра Роберта Гарлея и других им подобных, — так можно подумать, что в Англии уже нет короля, а управляют страной они…
— Слышите, супруг мой, не то же ли самое говорю и я? — настаивала королева.
— Неужели это верно, Страффорд? — возбужденно спросил Карл. — Вы можете подтвердить это?
— С позволения вашего величества, могу, — ответил министр.
— О, клянусь славой Божией, что я заговорю с ними совсем по-другому!.. Я докажу им, что король в Англии еще существует… такой король, который с этого времени будет управлять, как подобает королям: самодержавно и безгранично!
Все более и более волнуясь, Карл почти выкрикнул последние слова.
— Благодарю вас, мой друг, — шепнула королева министру, пользуясь тем, что король отвернулся. — Теперь он, наверное, предпримет что-нибудь решительное.
Глаза и улыбка Генриетты подтверждали ее признательность ловкому министру.
Вскоре королю доложили о новом лице, также просившем аудиенции, о пресловутом архиепископе Лоде. Карл велел ввести и его.
Через некоторое время на террасу стал подниматься своим тихим, скользящим шагом этот медоточивый князь церкви. Его лицемерное смирение являлось резкой противоположностью гордой, самоуверенной осанке лорда Страффорда. Приближаясь к королю, он постарался придать своему грубому лицу, свидетельствовавшему о его низком происхождении и низменной натуре, по возможности кроткое и благодушное выражение. На его скромно поджатых губах играла такая улыбка, точно они никогда не произносили лжи, а сам он никогда не совершал ничего позорного.
Он был таким же министром, как Страффорд, поэтому для него не было ни придворных, ни государственных тайн, и его пригласили принять участие в интимном совещании и в готовящемся заговоре. Он также был на стороне королевы и уже не раз обсуждал с нею поднятый ныне вопрос.
Но Страффорду не удалось развернуть перед своими слушателями полной схемы той жестокой затеи, которая, по всей вероятности, была начертана в Риме. Как всегда по вечерам, к королеве Генриетте, любившей повеселиться, стало собираться многолюдное общество, и на этом интересное совещание прекратилось.
Вскоре дворцовый сад расцвел пышными нарядами дам и кавалеров из представителей высшего дворянства, еще державшегося короля. Мало-помалу собралось, однако, очень смешанное общество как в социальном, так и в моральном смысле, — смешанное даже до карикатурности. Франко-итальянская королева хотя и очень носилась со своими великими идеями о «божественных» правах и прерогативах, была не прочь и поступиться ими, когда они мешали ей веселиться. Она могла играть в равенство в таких случаях, когда этого требовали ее интересы.
Как раз такой случай теперь и представился. Падающая популярность короля требовала поддержки всех классов, сторон и партий, высоких и низких, дурных и хороших. Поэтому на вечернем гулянье в саду королевы носители таких громких имен, как, например, Гарри Джермайн, Гертфорд, Дигби, Конингсби, Скюдамор, шли бок о бок с людьми низкого происхождения и более низких достоинств, вроде Ленсфорда, впоследствии заслужившего прозвище «кровавого», и заведомого разбойника Дэвида Гайда. Среди женщин замечалась такая же смесь, в том смысле, что почтенным дамам, известным своей щепетильностью в выборе знакомств и строгостью нравов, приходилось сталкиваться на равной ноге с героинями театральных подмостков и «профессиональными красотками». Положим, многие из этих красоток тоже принадлежали к знатному дворянству, роняя его достоинство своей распущенностью.
По обыкновению, Генриетта находила любезное слово и улыбку для всех, кто к ней приближался, хотя и более сладкие для мужчин, нежели для женщин, а особенно сладкие — для молодых и красивых мужчин. Впрочем, и между самой золотой молодежью она делала известное различие. Красавец Гарри Джермайн, до этого времени состоявший в главных фаворитах и всегда в полной мере пользовавшийся знаками благоволения королевы, теперь имел полное основание считать свою звезду померкшей. Взоры Генриетты то и дело обращались в сторону более молодого и более красивого Юстеса Тревора и каждый раз вспыхивали хорошо знакомым фавориту огнем.
Юстес, докладывавший о высокопоставленных лицах, искавших аудиенции, освободился от своих дневных обязанностей и также участвовал в вечернем гулянье в королевском саду. Сын уэльского рыцаря, он вел свой род непосредственно от короля Каратака, но не подчеркивал этого и не страдал ни самомнением, ни тщеславием. Менее всего он думал о своей наружности. Кажется, он даже и не сознавал своей красоты, хотя она бросалась в глаза другим. Вполне равнодушно относился он и к благосклонности, выражаемой ему королевой, на горе прежних фаворитов. Нельзя сказать, чтобы это равнодушие проистекало из холодного темперамента или из бесстрастной натуры, — нет; но не Генриетте Медичи, хотя и королеве и все еще прекрасной женщине, суждено было пробудить в сердце юноши первую страсть. До этого дня он даже не знал о любви. Приглашенный ко двору на официальную должность, он думал лишь о том, чтобы как можно добросовестнее нести свою службу.
На первый взгляд, собравшееся вокруг королевской четы пестрое общество казалось веселым и радостным, хотя у многих в сердцах кипели жгучие чувства зависти, ревности, ненависти и глубоких разочарований. Из уст в уста тайком передавался слух, что король решил вернуться к своим прежним способам властвования и даже, — что для многих было совершенной неожиданностью, — намерен энергично выступить против того, что называлось «агрессивной политикой» парламента. Разумеется, это было на руку всем приближенным к трону, презиравшим народ. Там и сям составлялись группы дворян, которые с едва скрываемым ликованием поздравляли друг друга с мелькавшей перед ними радужкой надеждой на прекрасное для них будущее. Эта надежда рисовала им возможность по-прежнему продолжать расхищение народного достояния: вводить новые налоги, делать займы для «секретных» нужд, торговать монополиями и вообще всячески обогащаться за счет народа.
- Предыдущая
- 3/94
- Следующая
