Моногамия. Книга 3 (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 2

Мне вспомнились слова Алекса про развод «ЕГО НЕ БУДЕТ»… Господи, как непостоянны мужчины! Мы, женщины, знаем об этом, но всё равно верим им. Что же это? Ведь я-то не верила, все эти годы я ждала приближения этого события как неизбежной катастрофы, ждала но не готовилась, знала, что бесполезно. Я почти уверена, что это Габриель. Чёрт, будь я на его месте, я сама бы не удержалась — столько секса и желания было в её смуглом теле и рыжеволосой голове. Конечно, это она: моложе меня ровно на 14 лет, свежа, как первая майская роза. Куда мне, три раза рожавшей с больными почками и ещё кучей проблем, до неё! Мы бегуны на разные дистанции!

И вот, в тот вечер Алекс внезапно вернулся. Его не было больше месяца. Вошёл на террасу и сел напротив меня. Он смотрел мне прямо в глаза, и я не могла понять, что в них. Я ждала, что он заговорит о разводе, но он молчал. Я тоже. Честно говоря, мне было, что сказать, но боль так истерзала мою душу, что я боялась разрыдаться, а это уже унижение. Для меня нет ничего хуже унижения. Поэтому мы молчали оба. Я забрала свой взгляд первой, не выдержав этой пытки, и устремила в сторону моря, а Αлекс встал и ушёл к детям. Ночью он не приходил в спальню, уснул в детской в одной постели с Лурдес.

Я поняла, что это конец. Но как уйти и не поговорить, так же нельзя! Написала ему SMS с датой и местом нашего судьбоносного разговора. Он ответил тем же способом, что явится непременно.

И вот мы сидим у окна за столиком ресторана «Париж», за окнами спешит быстротечная городская җизнь, но у нас, в нашем маленьком мире, нависшем над кованым столом с белой льняной скатертью, время остановилось.

Я никак не могу начать разговор. Я — одна гигантская, выжженная кислотой рана и сейчас меня начнут посыпать солью. Изо всех сил стараюсь не делать собачьи глаза.

Алекс жалеет меня и начинает первым:

— Ты изменилась.

— Ты изменил меня.

— Я не хотел этого.

— Никто не хочет, некоторые вещи происходят сами собой.

— Это верно.

Молчание, опять долгое и густое, как кисель.

Наконец, я собираю всю свою волю в кулак, самое главное для меня сейчас — держать под контролем слёзы:

— На самом деле всё изменилось и пришло время, я думаю, менять правила игры.

Его лицо вытягивается.

— О чём ты?

— Ты знаешь, о чём.

Опять молчание. На этот раз снова он начинает:

— Почему?

— Мы уже озвучили это: всё изменилось.

— Я не позволю.

— Боюсь, я не вижу надобности спрашивать.

— А Лурдес?

— Конечно, она будет с матерью, ты же знаешь.

— Οшибаешься.

— Детям с матерями лучше.

— Не в нашем случае.

Я не поняла, на что он намекает, так как вроде бы я была ей неплохой матерью, и решаю, что, вероятнее всего, он говорит про деньги, ведь все его жёны уходят ни с чем. Отвечаю на этот намёк:

— Мне ничего не нужно. Я заберу только дочь.

— Я не отдам.

— Это бесчеловечно.

— А ты сама человечно поступаешь?

Я снова не могу понять его намёка. Может он хочет, чтобы я терпела его измены, и мы жили как рыбки в аквариуме у всех на виду, женатые, но не муж и жена — ради ребёнка? Говорю:

— Это не мой вариант.

Двусмысленный ответ, до меня это доходит только потом. Вдруг Алексу приходит SМS, он читает, на лице его невероятное напряжение и злость. Он встаёт и, уходя, бросает мне:

— Бери, что хочешь, дочь не получишь!

Я в ужасе и шоке. Если я от кого и ожидала такое, но только не от Алекса.

Thom Yorke — Hearing Damage

Бреду по Сиэтлу. Мысли, мысли, мысли. Захожу в большой парк, тащу себя по аллеям, пытаюсь принять очень важные решения и выстроить цепочку своих действий, обдумываю их последовательность, очерёдность. Это очень важно сейчас, сделать всё правильно. Сажусь на скамейку и слушаю восхитительную музыку. Ρебята поют под гитары с усилителем старые романтические песни. У них выходит красиво, необычайно красиво для уличных певцов. Внезапно решение приходит ко мне само: «Гори синим пламенем эта Америка! Я еду домой! Домой! Домой!» У меня будто тяжкая ноша сорвалась с плеч и сразу в пропасть. Мне стало легче, я вдохнула воздух ртом, Господи, я задыхаюсь ментально, эмоционально и физически. «Поделом тебе, дура, прочувствуй, наслаждайся! Теперь ты знаешь, что ты сделала с Артёмом! А ведь дети ещё при тебе!». Льются слёзы, заливают меня. На меня смотрят прохожие, а мне так плохо, что даже не стыдно. Ловлю себя на мысли, что это не любовь, это болезнь, а от неё надо уже лечиться, и тут лучше работают радикальные методы.

Именно такой, иррационально-радикальный метод и пришёл мне на ум пару мгновений назад. Я знаю, что сделаю: вернусь к бывшему мужу, ведь запасной аэродром уже заготовлен перепиской в Фэйсбуке. Артём так и не переехал в Штаты, гордость не позволила, и я уважала его за это. Дети ездили к нему 2 раза в год, Артём не женился, жил один, и когда я поделилась с ним своими невзгодами, он сам написал: «Возвращайся домой. Я буду ждать тебя и детей. Пусть это будет нам уроком».

Так я и сделаю. Хватаю только детей и сразу в аэропорт. Пока этот сукинсын опомнится, я буду уже дома, и пусть попробует забрать ребёнка оттуда. В больном или радостном угаре я и думать забыла, что у Лурдес только американский паспорт, и что Алекс может затребовать её по закону в любое время.

Артём встречает нас тепло, теплее некуда. Похоже, все довольны. Мы успокаиваемся и, лёжа в постели после акта любви, обнимаемся. Артём говорит:

— Настройся отдать ему Лурдес.

— Почему это?

— Ты же знаешь, он всё равно заберёт её, у него столько денег, что он купит всех.

Тут я подумала о том, что, наверное, не стоило оставлять свои карточки на кровати у Αлекса. В тот момент мне хотелось бросить ну хоть один гордый жест. Теперь я уже жалела об этой глупости — сама же лишила себя обмундирования и снарядов в предстоящей войне. Да, конечно, он заберёт Лурдес, и ничего я с этим не сделаю. Тогда какого чёрта я сбежала и припёрлась сюда? Почему не стала разводиться с ним в Штатах? Там, мне хотя бы назначили график встреч с дочерью по суду, и, может быть, досталось бы какое-нибудь жильё. Я поняла, каких глупостей натворил мой воспалённый от обиды и ревности мозг. Меня снова залили слёзы и злость на саму себя, на свою бесконечную глупость.

Kodaline — High Hopes

Дни ползли в полнейшем страхе, буквально в оцепенении: я ждала, что люди Αлекса из его службы безпасности во главе со знаменитым своей жестокостью Пинчером явятся в своих чёрных костюмах за моей дочкой, заберут её, и я только беспомощно буду рыдать им в след. Так прошла неделя, но чёрных костюмов не было. Я подумала, может, Αлекс не вычислил меня. На самом деле, конечно, он мог догадаться, но, чтобы проверить, нужно было съездить в Кишинёв, а он ведь так занят. Прошла ещё неделя, и тишина. Я стала успокаиваться и решилась впервые выйти с Лурдес на прогулку. Мы забрали Соню из школы, потом поели мороженого, отметили её первый день в учебном заведении, потом погуляли в парке. Соня сокрушалась, как ей всё тут не нравится, и как же ей хочется домой, что в школе дети злые и учительница накричала на неё в первый же день. Я всерьёз не знала, что отвечать ребёнку: масштабы последствий моих необдуманных поступков разворачивались передо мной с неумолимой стойкостью.

Мы уже почти подошли к дому, когда к нам приблизился чёрный Porsсhe. В груди всё сжалось и окаменело. Алекс вышел и двинулся мне навстречу, я рванула что было сил к дому, он поймал меня, но я вырвалась, он снова поймал, на этот раз только за руку, и не сразу я услышала:

— Не бойся, мы только поговорим. Успокойся, остановись. Я НИЧЕΓО не сделаю.

Мой эмоциональный фон был раскалён до предела, душа вопила звериным воем, всё смешалось во мне: страх потерять ребёнка, младшего, родного, любимого, животная радость от лицезрения объекта моих сексуальных и душевных чаяний, боль от унижения, потребность касания и любования, ненависть за предательство, жажда его любви и ласки, его внимания, злость за крах моего мира. Всё это кипело во мне, как в котле ведьмы …