Мурка. Королева преступного мира - Руссо Виктория - Страница 3

Дядю Мишу она нашла в самой отдаленной комнате, он рассказывал матросские байки, а значит, был не трезв. Мэри с трудом вытащила его из-за стола, не дав закончить очередную «замыленную» историю, слышанную всеми сотни раз. Зеваки радостно кивали, улюлюкали и периодически хлопали, громко смеясь, потому что банкет оплачивал болтун-здоровяк. Оратор был доволен успехом, пусть и фальшивым. Бывший мореплаватель любил внимание и свои заунывные морские песни, которые пел, достигнув апогея алкогольного опьянения.

— Дядя Миша, расскажи последние новости! — произнесла едва слышно Мэри, внимательно оглядываясь по сторонам.

— Отсиживается Тулуп на одной из «малин». Сжимается петля, Маруська, ох, сжимается. Из Москвы ходоки нагрянули — мешают нам. Теснят их там — бегут как тараканы сюда! Дорогу перебегать хозяевам города — нехорошо, а что делать: приходится иногда сдерживать себя, — произнес мужчина совершенно трезво.

Мэри всегда удивлялась этой поразительной способности дяди Миши: валиться с ног в компании пьянчуг, но по сигналу становится в строй. Видимо это закалка осталась еще со времен морской службы.

— До меня дошел слушок, что Пианист ходит на поклон на Гороховую. Правда это? — Мэри пристально посмотрела на своего опекуна. Дядя Миша красноречиво вздохнул и опустил голову, как провинившийся ребенок-переросток. Собственно говорить больше ничего не нужно было.

Ванька Воробьев был прекрасным карманником — за это сотоварищи и прозвали его Пианистом. Он мог вытащить незаметно кошельки из таких мест, что многие профи задавались вопросом: каким образом у него это выходило? Равных ему не было, пожалуй, во всем Петергофе. Это был дар — настоящая божья искра. Мэри делала на него серьезную ставку, ведь по прибытии на новое место им придется присматриваться, разбираться, что к чему. А значит, первое время серьезных заработков не будет. На кошельках и трудовых подвигах Ваньки можно было перетоптаться целую неделю всей онемевшей команде.

— Не в то время ты родилась, мамзель! — с грустью выдохнул здоровяк, обдавая лицо Мэри таким алкогольным смрадом, что в пору было опьянеть и ей самой. — С твоими талантами тебе б до революции… Вот тогда бы ты могла стать… Эх! Проклятые большевики… чтоб им пусто было! Раньше было хорошо — традиции, правила… А теперь что? Выскочки одни. Бредут по бездорожью…

Долгая беседа не входила в планы Мэри, да и время поджимало. Она быстро чмокнула на прощание дядя Мишу и пошла прочь, понимая, что будет скучать по этому увальню. Предательский комок сдавил горло. «Неужели я еще жива?!», — вдруг пронеслось в ее голове.

Золотое правило от дяди Миши, которое она уяснила раз и навсегда: «самый страшный зверь — человек». По дороге в свое последнее пристанище в Петрограде Мэри вспоминала последние годы: свое становление в банде Тулупа — тот день, когда ее взяли «на дело» (тогда еще все были уверены, что Мэри — безусый подросток). Затем ограбление антикварного магазина, принадлежавшего старому еврею, тогда она стояла «на стреме». Следующий этап не назовешь романтичным: молодая женщина, скрывающаяся под мужскими одеяниями, присутствовала на «суде чести». В тот день удавили предателя. Как и всех остальных, ее заставили «расписаться» на теле приговоренного. Она помнила тот ответственный момент очень смутно: нож в руке, хриплый голос в ухо, стимулирующий к действию, удар острия в еще теплый труп. После этого крестного похода она не могла спать несколько ночей. Страхи прошли со временем, Мэри просто освободила совесть с цепи и прогнала ее прочь болтаться, как бездомного пса. Такова была мораль ее нового мира: жить без принципов, не заостряя внимания на лирических отступлениях.

В зале квартиры, где проводила свои последние часы Мэри и ее банда, было темно. Она ждала Фомку, тихо притаившись на диване. Иногда прислушивалась к звукам комнаты ее подчиненных, откуда доносились глухие стуки. Беседовать они больше не имеют возможности, а вот играть в карты, к примеру, вполне — ведь руки у них на месте. «Может им начать рисовать?», — усмехнулась мысленно молодая женщина, представляя, как в ее лихо сколоченной банде появится новый Серов или Суриков, а может Левитан — его атмосферные пейзажи ей очень нравились. Мэри любила живопись и немного в ней разбиралась. Ее мать была художницей. Это было так давно, еще в прошлой жизни… или позапрошлой. Мама запомнилась ей с кистью в руке, будто она с ней не расставалась никогда. То и дело из-за мольберта высовывалось перепачканное краской сосредоточенное лицо.

— Не вертись, Маруся! — почти строго говорила она своей непоседливой дочери. Позировала девочка часто. Сидеть несколько часов неподвижно для ребенка было настоящим наказанием. «Уж лучше разбить вазу и стоять в углу. Там хоть заснуть можно!» — размышляла девочка и иногда проказничала, чтобы избежать нудного времяпрепровождения. Мать все же просекла хитрые уловки дочери и совсем перестала ее наказывать. А после долгих художественных сессий дарила своей Марусе какой-нибудь подарок, что стало хорошим стимулом. Детство — золотое беззаботное время.

— Все бы отдала, чтобы вернуть эти дни, — пошептала вдруг Мэри, ощущая, как к горлу подкатывает ком горечи. В комнату вошел Фомка, и тень маленькой девочки по имени Маруся моментально исчезла.

— Пианист на кухне. Распишись! — глухо произнес молодой человек, после чего стремительно вышел.

Петр Фомин по прозвищу Фомка в семнадцатом году был совсем юным и отчаянным революционером, пока совсем не запутался, кто к чему стремится, и кто против кого борется. В результате выбрал мир преступников, за «четкий угол зрения». Все было просто: нужно уяснять ряд правил и жить соответственно преступной морали. «Выживает сильнейший», «если не ты, то тебя», «ничего не бойся и никого ни о чем не проси» — три главных постулата, уяснив которые, жить становилось почти легко. Образованный и интеллигентный Петр сравнивал существование в среде жуликов с животным миром. На этом фундаменте и строил свои отношения с действительностью того временного промежутка, в котором история великой державы трещала по швам. Мэри сразу отметила в Фомине массу положительных качеств, не свойственных оголтелым блатарям. Его юношеский максимализм и честность располагали к себе, и авторитарная бандитка взяла его под свое крыло, и начала оберегать по примеру дяди Миши.

На кухне в предсмертных судорогах трепыхалось тело Пианиста. Проводить его в последний путь собралась вся банда Кровавой Мэри. По сложившейся традиции каждый оставил «роспись» на теле предателя. Когда огонек жизни в его глазах погас, Мэри бодро и торжественно произнесла:

— Ну что, господа, наш Пианист отыграл свои концерты! По коням! Прочешем гребнем матушку-Россию, погоняем вшей-буржуев. Не слышу восторженного клича «УРА!».

Члены банды недоверчиво уставились на нее.

— Это шутка. Не смогла удержаться! — улыбнулась в ответ на немые вопросы Мэри и отдала распоряжение паковать вещи.

— Яшка-Печник утек, — тихо прошептал Фомка. Мэри нахмурилась. Она была очень удивлена его побегом. Этот добрый улыбчивый крепыш казался самым надежным звеном в командной цепи. Зачем ему бежать и куда? Сироте революции еще не было 20 лет. Крестьянский сын был шулером-картежником. Часто рассказывал, как его отец барина «разул» и на эти деньги выстроил справную избу, а после обзавелся семьей и хозяйством. Картежную науку заботливый родитель прививал сыну с пеленок. Яшка в этом деле заметно поднаторел. Был у него один недостаток — легко отвлекался на противоположный пол. Если какая дама поблизости как бы случайно оголяла ножку, игра у паренька не залаживалась. Кто-то просек его слабость и по городу разнеслись слухи. Его разували игру за игрой, подставляя кокетливых красоток. Добрый и немного застенчивый парень совсем было отчаялся, но тут получил любопытное предложение от Фомки, на которое, не раздумывая согласился. Тот факт, что нужно лишиться возможности говорить, его не смутил. Он часто отмалчивался, потому как был косноязычен.