При реках Вавилонских - Демилль Нельсон - Страница 7

• Предыдущая
• 7/106
• Следующая

– Набор самый обычный. Все, что требуется, чтобы нести смерть и разрушение. Два «сайдвиндера», два «спэрроу» и шесть «фениксов».

Ричардсон задумчиво кивнул. Ракеты «сайдвиндер» хороши на расстоянии от пяти до восьми километров, «спэрроу» – на дистанции шестнадцать – пятьдесят шесть километров и «фениксы» – на расстоянии пятьдесят шесть – сто шестьдесят километров. Именно с помощью ракет «феникс» можно рассчитывать поразить «МиГ» на расстоянии, не дав ему возможности подойти ближе и воспользоваться своим преимуществом в маневренности в навязанном ближнем бою.

– Не забудь, Ласков, что на высоте в девятнадцать километров и при 2,2 скорости звука ты не встретишь никого, кроме «фоксбэтов». Оставь двадцатимиллиметровые пушки на земле, они все же кое-что весят. Тебе вполне хватит «сайдвиндеров», если кто-то подберется достаточно близко. Мы уже просчитывали на компьютере. Все получается.

Ласков провел ладонью по волосам.

– Возможно. Но я оставлю пушки на тот случай, если мне захочется сбить «мандрагору».

Ричардсон едва сдержал улыбку:

– Собьешь невооруженный разведывательный самолет в международном воздушном пространстве? – Он говорил тихо, как будто рядом находился кто-то, кому не надлежало этого слышать. – На какой тактической частоте ты будешь работать? И какой у тебя позывной на сегодня?

– На УКВ, канал 31. Это 134,725 мегагерц. Запасная частота будет определена в последний момент. Сам понимаешь, требования безопасности. Назову ее тебе позднее. А мой позывной на сегодня – «Ангел Гавриил». Бортовой номер – 32. У остальных одиннадцати позывной тот же, но с другими бортовыми номерами.

– А «конкорды»?

– У них позывные компании: «4X–LPN» – это «Эль-Аль-01». У второго «4X–LPO» – «Эль-Аль-02». Так мы называем их на частотах «Эль-Аль». На моих тактических частотах у них, разумеется, будут кодовые имена.

– Какие?

Ласков улыбнулся:

– Знаешь, какой-нибудь идиот-чиновник в Цитадели тратит, наверное, целый день, чтобы изобрести нечто оригинальное. Пилот «ноль первого» – очень религиозный парень, так что 01 будет называться «кошерный клипер». Пилот «ноль второго» – бывший американец, и он выбрал «крылья Эммануэля», как я подозреваю, в честь слогана знаменитой авиалинии.

– Какой ужас.

Мириам Бернштейн вошла в гостиную совершенно неслышно. Она уже оделась, и теперь на ней было приталенное платье лимонного цвета. С плеча свисала сумочка.

Ричардсон поднялся. Разумеется, он сразу узнал заместителя министра транспорта, женщину, о которой ходило так много слухов, но, будучи дипломатом, не подал и виду.

Мириам сама подошла к американцу:

– Все в порядке, полковник. Я не девушка по вызову. У меня высшая степень допуска. Так что генерал не нарушил никаких инструкций. – Она говорила по-английски четко, но несколько замедленно, вероятно, потому, что редко применяла этот язык на практике.

Ричардсон кивнул.

Ласков заметил, что появление Мириам вроде бы смутило его гостя. Интересно почему? Может, их следовало представить друг другу?

Пока он размышлял об этом, женщина уже подошла к дверям.

– Я заметила каких-то мужчин на улице и вызвала такси. – Она повернулась к Ласкову. – Меня ждет Джабари. Мне нужно спешить. Увидимся на заключительном брифинге. – Ее взгляд переместился на американца. – До свидания, полковник.

Ричардсон решил, что будет нелишним показать им собственную проницательность.

– Шалом. Желаю удачи в Нью-Йорке.

Мириам улыбнулась и вышла из комнаты.

Ричардсон опустил глаза.

– Знаешь, мне что-то не хочется пить эти помои. Лучше угощу тебя завтраком, а потом подброшу до Цитадели по пути в посольство.

Ласков кивнул и направился в спальню. Там он надел хлопчатобумажную рубашку цвета хаки, которая вполне бы сошла за гражданскую, если бы не две оливковые ветви, обозначавшие его ранг. Вынув из-за пояса пистолет и застегивая пуговицы, он подошел к окну. Стоявшие внизу мужчины, кто бы они ни были, поспешно опустили глаза, внезапно заинтересовавшись своими туфлями. Мириам села в такси и уехала. Ласков бросил пистолет на кровать.

Ему было не по себе. А все из-за ветра. Говорят, в воздухе происходит разбалансировка отрицательных ионов. У этого плохого ветра много имен: в Центральной Европе его называют фен, на юге Франции – мистраль, в Калифорнии – Санта-Ана. Здесь, на Ближнем Востоке, – хамсин, или шарав. Некоторые люди, и Ласков в их числе, восприимчивы к погоде, и такой ветер сказывается на их физическом и психологическом состоянии. Это не имеет значения на высоте девятнадцать тысяч метров, но важно здесь, на земле. Первый горячий ветер наступающей весны.

Ласков посмотрел на небо. По крайней мере, день, похоже, будет идеальный для полетов.

Абдель Маджид Джабари сидел, уставясь в чашку с черным, сваренным по-турецки кофе, в который он добавил арак.

– Не стану скрывать, я сильно испугался. Едва не выстрелил в охранника.

Мириам Бернштейн кивнула. Нервничали все. Время торжества было и временем опасности.

– Это моя вина. Мне следовало предвидеть возможные последствия.

Джабари поднял руку:

– Ничего, все в порядке. Нам везде мерещатся палестинские террористы, хотя на самом деле их осталось не столь уж много.

– А много и не требуется. Вам в особенности нужно быть крайне осторожным. Вы для них настоящий враг. – Она посмотрела на него. – Это, должно быть, очень трудно. Чужой в чужой стране…

Джабари все еще не вполне оправился от утреннего инцидента и остро отреагировал на замечание женщины.

– Я здесь не чужой, я родился на этой земле, – язвительно ответил он. – А вот вы нет. – Сказав это, Джабари тут же пожалел о своей несдержанности и уже мягче, с улыбкой добавил: – Тот, кто ведет с тобой дела, становится твоим братом.

Мириам вспомнилась другая арабская пословица:

– Я пришел туда, где родился, и воскликнул: «Друзья юности, где они?» И эхо ответило: «Где они?» – Она помолчала. – Верно в отношении нас обоих, не так ли? Эта земля не больше ваша, Абдель, чем была моей, когда я впервые вышла на ее берег. Перемещенные перемещают несчастных. Как жестоко.

Джабари понял, что его собеседницей вот-вот овладеет мрачное настроение, как случалось уже не раз.

– Если отбросить политику и географию, то нужно признать, Мириам, что между палестинцами и евреями много общего. Особенно в культурной сфере. Думаю, это наконец-то осознали все. – Он налил в стакан арака. – На иврите вы… мы говорим «шолом алейхем», мир вам. А на арабском мы говорим «салам алейкум», что означает практически то же самое.

Мириам тоже налила себе арака и подняла стакан:

– Алейхем шолом, и да пребудет мир с вами.

Выпив, она почувствовала жжение в желудке.

За завтраком они говорили о том, что может случиться в Нью-Йорке. Ей доставляло удовольствие разговаривать с Джабари. Мириам знала, что в Америке она будет сидеть за одним столом с арабами, глядя им прямо в лицо, и такая перспектива ее немного пугала, так что встреча с Абделем служила как бы переходным мостиком. Она понимала, что последние тридцать лет этот человек стоял в стороне от основного течения политической мысли арабской нации, верно служа государству Израиль, но ведь есть еще и такая вещь, как национальный характер, и Джабари, вполне возможно, являлся настоящим носителем присущих своему народу черт.

Джабари внимательно наблюдал за сидевшей напротив женщиной, хрипловатый голос которой звучал то устало, то странно волнующе. За годы знакомства он узнал ее историю, получая крохи информации из самых разных источников, в том числе и от нее самой. Впрочем, точно так же и Мириам узнала его историю. Они оба на собственной шкуре испытали, что значит быть щепками в закрутившемся водоворотом мире. Теперь оба поднялись на верхние ступени своего общества и имели возможность оказывать влияние на течение событий.

Мириам Бернштейн можно было назвать типичным продуктом европейского холокоста. Наступавшую Красную Армию она встретила в концентрационном лагере, название и предназначение которого понимала крайне смутно, хотя слова Medizinische Experimente крепко засели в ее голове. Она помнила, что когда-то у нее была семья и другие родители и что сама она еврейка. Остальное всплывало иногда островками. Она немного говорила по-немецки, возможно, выучив язык в ходе общения с лагерной охраной, немного по-польски, наверное, потому, что в лагере было много девочек-полячек. Еще Мириам знала несколько венгерских слов, и это давало основание полагать, что именно Венгрия была ее родиной. Но чаще всего она молчала, и ей было в общем-то все равно, какова ее национальность. В какой бы стране она ни родилась – в Германии, Польше или Венгрии, – значение имело лишь то, что она еврейка.

• Предыдущая
• 7/106
• Следующая