Муравейник Russia. Книга первая. Общежитие (СИ) - Шапко Владимир Макарович - Страница 68

     Глаза Кочерги хулигански поблескивали из-под шляпы. Смеялись. Какие болезни? О чём речь? Орёл сидит! Беркут! Кропин подозрительно оглядывал друга, которого оставил вот только на полчаса. Выпил, что ли? Но – где? Когда? Как? Кочерга в ответ хохотал. Однако когда тащили обратно домой, начинал стонать, приседать от боли в спине, растаращиваться. Всё возвращалось к нему. Вся его действительность. Но на крыльце про спектакль «с девками и женихом» не забывал, и старушки гнулись опять от смеха, опять словно собирали в пригоршни падающие свои зубки. И – как мгновенно облысевший вихрь – метался в дверях Кропин…

<p>

 </p>

     Когда Новосёлов впервые позвонил в квартиру Кочерги (всё вроде бы правильно, четвёртый этаж, квартира 35), за дверью началось какое-то странноешебуршание, царапанье. Точно дёргали дверную ручку чем-то. Не рукой.С кряком дверь подалась, приоткрылась. Образовалась тёмная щель, из которой пахнуло затхлым, непроветренным. Странно. Новосёлов давнул дверь дальше, вошёл. Ноги сразу наступили на какую-то верёвку. Верёвка под ногами зашевелилась. Её явно дёргали, тянули куда-то по коридорчику. И она была привязана к ручке входной двери. Ага! Понятно! Новосёлов, прислонив сумку с продуктами к стене, двинулся по этой верёвке. Ощущал себя полярником в пургу. Сунувшимся в темноту полярной ночи. Покакать.

     В окно солнце не попадало, да ещё старые тюлевые шторы съедали свет с улицы, и в комнате было темновато. Вся обстановка как-то отодвинулась от стен, сгрудилась на середине комнаты. Как при ремонте, при побелке— в тихом словно бы испуге была насторожена и как-то давно неподвижна.Торчал испуганно шкаф. Какие-то кругом тёмные ящики, картонные коробки на полу, некоторые раскрытые, некоторые перехлёстнутые бечёвками. Стиснутый со всех сторон, в махровой скатерти – астматик-стол…

     – Есть кто живой?

     Из-за шкафа выглянуло и, как на морозе, на холодном ветру, продребезжало что-то вконец загнутое, старческое, завязанное в тряпки и шали:

     – Вам кого-ооо?

     Новосёлов поздоровался. Невольно закричал, спрашивая, здесь ли живет Яков Иванович Кочерга.

     – Здееееесь. Яяяяя… Здравствуйте… Слесарь, что ли?

     Новосёлов удивился. Вообще-то он…

     – Тогда иди. В ванной. Сливной бачок не в порядке. Сам разберёшься.Я… оденусь… – Старик поддёрнул толстые китайские кальсоны к горбу, обмотанному шалью. Ушёл за шкаф.

     Новосёлов послушно двинулся, куда ему велели. Всё это становилось забавным. Нашарив в коридоре выключатель, щёлкнув им, обнаружил дверь в ванную. Открыл. Тоже включил свет. Так. Действительно вода в унитаз подтекает, журчит. Всё правильно. Смотрел озабоченно на бачок под потолком. Приковылял хозяин. Уже одетый. В какую-то кацавейку и широченные штаны. В три погибели согнутый, он смотрел на Новосёлова как будто с пола. Как будто лежа на щеке. Ну, что? Мастер? Всё понял?

     Входя зачем-то в дубоватую роль то ли слесаря, то ли важного представителя ЖЭКа, Новосёлов похвалил старика. Утечка. Да. Непорядок. Устраним. Излишний расход воды. Значительный перерасход по тресту. Спасибо за сигнал. Молодец!

     – Да нет! – поморщился старик. – Разговаривает. Как телефон. Заднице постоянно выслушивать приходится…

     Старикан-то, оказывается, не без юмора. Всё устройство действительно напоминало гигантскую телефонную трубку. Перевёрнутый телефон. И слушающим ухом его на дню несколько раз – была изнеженная попа старика. На телефоне сижу. Ага. Разговариваю. Алло! Да! Слушаю вас! Позвоните потом! Я занят! Фыр-р-р-р!..

     Минут пять уже ржавыми мокрыми руками Новосёлов пытался что-то сделать в бачке. (Стоял на табуретке.) Поплавок никак не поддавался, не регулировался. Бачок, словно срывая все намеренья слесаря, нагло, во всю мощь начинал фырчать. Новосёлов рукой перекрывал хулиганство, не давая безобразничать, снова мороковал. Старикан не уходил, смотрел.

     – Что же… у тебя и инструмента даже нет? – полувопросительно, полуутвердительно спросил. – Пропил, что ли?

     – А мне не надо. Я руками привык, – честно посмотрел на него слесарь. – Гну. Гайки отворачиваю. Запросто. Пальцами (так и сказал – пальцАми)…

     – Ну-ну. Давай…

     Потом они страшно хохотали на кухне. Узкий горб над кинутой вниз головой Кочерги подкидывался, скакал. Горбик был живой. Горбик верблюжонка. Новосёлову хотелось потрогать его рукой, унять как-то, успокоить…

<p>

 </p>

     Через неделю, когда Кропин поправился и уже приходил к Кочерге сам, решили пригласить Новосёлова на ужин. Заодно и Серова. Чтобы Кочерга познакомился и с ним.

     Особых разносолов не готовили, просто налепили сотни две пельменей и стали ждать с томящейся на плите горячей водой в кастрюле. Кропин приодел как-то Кочергу. В полосатую рубаху. С запонками. Попытался раздвинуть нагромождения на середине комнаты. Чтобы к столу можно было пролезть. Кочерга посмеивался, зяб, растирая руки, бодрил себя. Пришлось надеть на него старую шерстяную кофту (не пальто же!). Он просил освободить запонки. Чтобы видно было. Запонки были как воспоминание. Запонки были как две тропические ночи. Где-нибудь в Макао. Или на Мадагаскаре. Они явно требовали сигары. Пропущенной меж пальцев холёной руки. Не помешал бы и бокал с терпким вином. «Из моих подвалов. А, Кропин?» Посмеивались. Ждали.

     Пришли парни ровно в семь, как обещали. Оба улыбались. Серов подошёл, отыскал внизу правую руку Кочерги. С почтением подержал. Точно влажного змея. Сели. Кочерга обратно на тахту, гости – у стола. Кропин поспешил на кухню, к пельменям.

     Точно забыв про предстоящий ужин, начали говорить. Сразу о литературе. (Какая там ещё погода!) О литературе сразу. Притом, конечно, о текущей. Кочерга постоянно вставал с тахты, чтобы взять и подать парням очередную книгу. Интересную, на взгляд Кочерги. Парни сидели с книгами в руках. Поражало мгновенно меняющееся положение старика в пространстве.Он походил на Ваньку… сядьку. Не на «встаньку», а именно на «сядьку». То есть когда встанет – в крючок разом загнётся, сядет – опять прямой Ванька!

     Серов сосредоточивался: