Радеж превыше всего (СИ) - Анданченко Светлана - Страница 23

Я не мог видеть глаза Вельдары, уже основательно стемнело, а света проявившихся на небе звёзд было для того недостаточно. Но её голос звенел от напряжения.

Я накрыл холодные руки Вельды своими. Она не стала их отнимать. Молча ждала моего ответа.

— Если тебя на то вынудили, — предположил я, ощущая зарождающуюся в сердце пустоту.

— Верно мыслишь, — усмехнулась Вельдара.

— Что он сделал?

— Пытался отравить тебя.

— Глупая выдумка. Когда бы он мог? — рассердился я.

Вельдара всё же отняла у меня свои руки. И словно унесла с собой остатки моего рушащегося мира.

— Он же мой брат, — как-то жалко прозвучало, голос повиновался мне с трудом, осознание ужаса происходящего ледяным холодом сковало душу.

— Вот только он об этом забыл, — горечь в родном голосе заставила меня опомниться.

— Я не обвиняю тебя.

Я потянулся к Вельдаре, но она не позволила себя обнять.

— Обвиняешь. Но я не стану оправдываться. Не я лила яд в вино. А он. Я лишь незаметно поменяла ваши с ним бокалы.

Уронив голову на руки, я попытался осмыслить услышанное. Так значит, всё произошло вечером накануне моего отъезда? Но ведь прошло много времени. И если брат всё ещё жив, ему можно помочь.

— Я говорил тебе, что Льен не смирится с унижением. Так и вышло. Я сам во всём виноват. Пожалуйста, помоги ему, Вельда. Он уже достаточно наказан. Пожалуйста. Ты ведь можешь? — Я схватил потянувшиеся ко мне руки княгини, сжал их своими.

— Он мой брат. А я не только отнял у него всё, что он привык считать принадлежащим ему по праву, а ещё и потоптался по его гордости, — продолжал уговаривать я свою непреклонную ведьму. — Прошу тебя, родная. Я не могу его винить.

— А я могу, — голос княгини был холоден и твёрд. — Он не только тебя не пожалел, но и меня, и нашего ребёнка. Это ведь не я сама, а князь Льен спровадил меня в Тихую обитель. И выпускать не собирается. Как и позволить пережить роды. Много ли мне в тот час нужно будет. И к силе своей я в обители прибегнуть не могу. Твой брат всё хорошо просчитал. И даже дочь его, месяц назад рождённая Софиной, в этом самом монастыре дожидается своего часа, чтобы быть выданной за нашего с ним ребёнка. Князь всё предусмотрел. Зачем ему возвращать Ассии принадлежащие мне деньги? Ребёнок Софины, согласно его расчёта, решит эту досадную проблему. Ну, как тебе такой вот расклад? Всё ещё желаешь его спасти?

Я молчал. Страшно. Отчаянно страшно принять услышанное. И хотя в словах Вельдары я ничуть не сомневался. Только ничего это для меня не меняло. Чудовищная правда, подтверждающая вину Льена, не уменьшала и моей вины.

— Даже так? — догадалась о моих мыслях Вельдара. — Не могу сказать, что не боялась чего-то подобного. Ты жалеешь о своём выборе.

Холод в её голосе, ставшем, вдруг, таким отрешённым и чужим, отрезвил меня подобно хорошей пощёчине.

— Вельда, нет! — бросившись перед ней на колени, я целовал её безвольно опущенные руки. Прости меня. Родная моя, не надо, не думай так… Вель-да.

Она долго оставалась безучастной. Её боль, которую я сейчас отчётливо чувствовал, рвала мне душу. Предал. Я снова её предал. Поддался слабости, когда моя женщина и мой ребёнок нуждались в моей силе. Думал о своих переживаниях, а не о смертельной опасности, которой стал для них мой брат.

— Я услышала тебя, — голос Вельдары был тусклым и безучастно спокойным. — Ты таков, какой есть. И я могу либо принять тебя таким, либо … Молчи. Ты уже всё сказал… Не будет у нас с тобой счастья, если я позволю себе судить твоего брата. И с этим ничего нельзя поделать. Видеть, как ты угасаешь, терзаемый виной, я не хочу. Это убьёт и тебя и меня. А ведь есть ещё и Радеж. Который — превыше всего. Что будет с ним? Борьба за освободившийся престол — страшное дело. А правление Льена? Не на благо ли Радежа устранение князя Льена от власти? Ты сомневаешься и в этом? Так может спросим у Богов? Доверимся их решению? Ты готов принять их волю, Ян? И как бы они не решили, обещаешь больше не мучиться виной и сожаленьями?

Вельдара так и не позволила мне прикоснуться к себе. Услышав моё «да», ушла, запретив искать с ней встреч и пообещав, что послезавтра всё решится.

Я ещё долго сидел в саду, предоставленный сам себе, наказанный одиночеством. И всё так же не видел выхода. Я не знал, что задумала Вельдара. А у меня самого всё никак не получалось совместить несовместимое.

А к вечеру следующего дня Серафима привезла в Тихую обитель князя Льена.

Глава 18.

Льен.

Последнюю неделю я чувствовал себя так скверно, что закрывать глаза на происходящее со мной, считая всё случайным недомоганием, не получалось. И Серафима ко всему прочему во дворец ещё не вернулась. А должна бы была уже привезти в Райт теряющего силы Даста. Самое время.

Самое время? Мне вдруг стало так страшно, что я пошатнулся, подумав, предположив… Нет! Чушь, и нечего себя пугать, я не мог …не мог я выпить предназначенный Дастарьяну яд. Или мог? Холодная испарина выступила у меня на лбу, горло саднило и мучительно хотелось пить. Внутри меня разгорался пожар, внутренности скрутило в тугой узел. Да что же это со мной происходит?!

Ближе к вечеру прибыл посыльный, привёзший весточку с Гастской границы. Всё там у них образумилось: с хворью справились, порядок навели, виноватых в беспечности и лености наказали. На мой прямой вопрос о самочувствии канцлера, гонец только плечами пожал, мол, что ему сделается? Но послушно доложил, что его светлость ненаследный князь Дастарьян пребывает в добром здравии, и собирался в ближайшее время вернуться в столицу, но его в Видиче дела задержали.

Я тут же отправил другого гонца с приказом канцлеру и травнице Серафиме поторопиться с возвращением в Райт.

Всю следующую неделю я места себе не находил от снедающей меня тревоги и всё усиливающейся слабости, потерял аппетит, не выходил из своих покоев, часто проваливался в не приносящий отдохновения сон, не мог подолгу ни на чём сосредоточиться. Я всё ещё отказывался верить в напрашивающуюся причину моего нынешнего состояния. Хоть и сомневаться в том с каждым днём становилось всё сложнее. К моменту появления в моей спальне Серафимы я с трудом воспринимал происходящее, а в моменты редких просветлений прощался с жизнью, уже не надеясь подняться с постели.

— Выпей, — велела травница, поднося к моим обмётанным язвочками губам какое-то отвратительно пахнущее зелье. — Пей, не кривись, полегчает.

Закашлявшись я чуть не расплескал её вонючее пойло, но она удержала его и, не позволив мне отвернуться, твёрдой рукой влила лекарство мне в рот.

— Спи, — голос Серафимы едва коснулся моего меркнущего сознания. Я погрузился в целительный сон, и когда проснулся, чувствовал себя вполне отдохнувшим и даже бодрым.

— Что со мной было?

— Да, вот твои лекари, — Серафима указала на стоящих рядом с моей постелью княжеских целителей, — считают, что порча или яд, как сам думаешь, князь?

— Яд? — зацепился я за испугавшее меня слово.

— Вот и я думаю, кто бы посмел и кто бы смог? Княжеские дегустаторы все живы. Не сам же ты себя отравил, князюшка?

— Все вон, — потребовал я, садясь на постели. — Серафима, прошу, останься.

Холодная насмешка в глазах травницы меня бесила и пугала. Не любит она меня. Давно знаю. Как и то, что никогда не стану с ней воевать, себе дороже выйдет. Мой отец, на что властным, нетерпящим своеволия правителем был, а и он признавал за Серафимой право поступать, как ей заблагорассудится. И никогда травнице ничего не приказывал. А просить о помощи не раз просил.

И я сейчас о помощи молить стану. Может сжалится? Серафима больным никогда не отказывает.

— Ну что, князь, догадался, что с тобой приключилось?

Пытливый осуждающий взгляд впился в меня, выворачивая душу наизнанку.

Я кивнул.

— Сок цикуты? — усмехнулась травница. — Не ошибаюсь?

— Он, — выдохнул я. — Поможешь?

— А зачем пил? Неужто жизнь весёлая княжеская так опостылела? У сока цикуты нет противоядия. Не знал?