Долг и верность (СИ) - "Малефисенна" - Страница 35

— Какого черта ты творишь?! — закричала я, на половину показательно вытаскивая из ножен меч. Мужчина застыл и со сдержанным презрением сбросил мою руку. — И ты! Тебе велено было охранять пленного, какого дьявола тебе понадобилось на этом этаже?! — взъелась я на ошарашенного и запыхавшегося Маука. Стражники быстро поднялись и отпустили его уже скрученные за спиной руки. Оттолкнувшись от пола, Маук почти что подпрыгнул и с ненавистью одернул запачканную сухой грязью одежду.

— Он не солдат! — отрезал стражник, толкнув Маука в плечо, и желудок вмиг скрутило в тонкий жгут. Все пропало. Нет. Нет! Не отступлюсь.

— Безусловно, раз смеет не выполнять приказы! — скалясь рявкнула я и замахнулась, отпечатав ладонь на его скуле. Маук пошатнулся и, с отчаянием взглянув на меня, опустил глаза в пол. Играть почти не приходилось: ненависть затапливала изнутри, наполняла, не уступая место страху, только направлена была не на того человека.

— Я искал вас, госпожа. Просить разрешения… — начал он, но был остановлен истерическим смехом и звуком хлопков.

Не ожидая увидеть кого-то еще, я пугливо обернулась за спину и инстинктивно отпрыгнула в сторону, увидев стоящего почти ровно за моей спиной куратора. Видимо, крик и его потревожил. Он привалился к стене, хищно прищурившись и обнажив неровные зубы с чуть выпирающими клыками.

— Какой спектакль, если бы я выпил чуточку больше… — он покачал головой и, прекратив наконец хлопать в ладоши, сделал шаг вперед. Так, что теперь я смотрела на него снизу вверх, и в его глазах не было ни капли хмеля. На лбу выступил пот, а по коже пробежали мурашки. Неужели притворялся, заставляя поверить, что у нас все может получиться?

Он молчал, играя на моих нервах, как на музыкальном инструменте, а я не решалась ничего ответить, боясь сказать лишнее. Но куратор смотрел выжидающе.

— В каком смысле?

Стоящие за мной стражники вместе с Мауком поникли, помимо своего собственного я чувствовала и их липкий страх. Сквозь его пелену я различила неразборчивые цепочки мыслей Маука. Что-то о Феларе и возможности отвести от меня подозрения.

Куратор сделал еще один шаг вперед, вставая почти впритык. Начинало сводить шею от такого напряжения, но лицо оставалось расслабленным. За сдержанным раздражением я очень старалась спрятать настоящие эмоции. А он все продолжал улыбаться, как будто видел меня насквозь, опустил сложенные на груди руки и спросил:

— Ты правда думала, что я не замечу?

— Чего? — с искренним непониманием спросила я. Хотелось узнать, в какой момент нам подписали смертный приговор. Показалось, что воротник вдруг начал медленно сдавливать горло, дышать стало нечем, воздух больше походил на густую субстанцию. Густую и слишком горячую, чтобы не обжечься на вдохе.

— А ты думаешь, солдаты у трактира стоят просто так и считать совсем не умеют, да? И я на столько пьян, что не замечу твоих попыток меня разговорить, выудить что-то о завтрашней казни?

— Не стоит намекать на подобные вещи, — отрезала я, сжимая кулаки.

— А что тогда это было? Женское любопытство? — ехидно спросил он, поднимая руку к моему подбородку. Но я не позволила, резко схватила его запястье на полпути и заглянула в глаза. Нельзя поддаваться напору, нельзя показать слабость. Я ищейка, и он сильно задел мое самолюбие.

Прикосновение принесло боль, и в сознании четко отпечатался его так и не услышанный в реальности рык: «Давай, опусти глаза! Признайся!». Абсолютно неконтролируемое безумие, обволакивающее каждую клеточку его тела. Следом перед глазами пронеслись недавние воспоминания, и я ощутила, как в тот момент телом куратора завладела истома от вида и запаха крови.

Осознанно, но абсолютно хладнокровно я крепче вцепилась в его руку, впиваясь ногтями в кожу.

— Я не собираюсь оправдываться. И не позволю никому сомневаться в своей верности, — куратор вырвал руку и отступил, зло сверля меня взглядом. Доказать он ничего не сможет, но хватит и домыслов, чтобы спустить с меня шкуру, а потом в отчете коротко назвать меня предателем. — Я не на стороне ополченцев.

— Тогда какое тебе дело до смертников?

— Никакого.

— И поэтому твой человек бродит по тюрьме и что-то выискивает? — я не нашлась с ответом, но продолжала стоять на своем. Если я позволю себе сомневаться, конец всему.

— Я заслужила свое положение и продолжу выполнять свой долг перед Империей. А что до моих людей… не стоило винить в его любопытстве меня, — предостерегающе, но в то же время холодно произнесла я. Куратор был не доволен сопротивлением, и я понимала, что ему достаточно отдать приказ, и я окажусь в той же камере, где был Ариэн. От старых воспоминаний, так и не покрывшихся слоем пыли, пахнуло смертью.

Он медлил.

— Хорошо держишься. Во время казни на лице тоже будет невозмутимость? — полуутвердительно кивнул он, приподняв брови.

— Как и всегда.

— Что же… — фыркнув и чуть склонив голову, он вновь в упор посмотрел на меня, и мне с трудом хватило сил не отвести глаза. — Вот и проверим твою верность, ищейка. А после я лично провожу тебя и Темного в столицу.

Развернувшись, он медленно побрел в сторону кабинета начальника, не оставив мне никакой защиты. Один шаг, и все закончится. Я смотрела и смотрела на широкую спину, уверенную походку и горделивую осанку, продолжая сжимать в руках так и не выскользнувший из ножен меч.

Неподвижно стоя в коридоре, я не отвлекалась на копошение за спиной и любые другие звуки. Глядела вслед куратору, даже когда за ним закрылась дверь. И пообещала себе одну вещь: когда все начнется, он умрет первым.

Ариэн

Солнце ослепляло. Горячее утреннее солнце, расстелившееся золотом на чистом небе. Я видел только его и слышал только шепот ветра, почти не замечая, как кто-то держит меня за руки и направляет. Только бескрайний небосвод и теплый-теплый воздух, почти ничем не колышемый. Как перед грозой. Редкие хилые сосны стояли неподвижно, люди стояли неподвижно — бестелесные тени, боящиеся хоть чем-то выдать себя.

Мысли были далеки от настоящего. Боль уже не била по нервам, не напоминала о частичной слепоте. Надежда не стеналась в клетке раненым зверем, погребенная под несколькими слоями почвы. Страх не сковывал желудок, не перехватывало дыхание.

В какой-то момент — но я не помнил, в какой именно — все перестало иметь смысл. Может быть, когда сквозь гул и звон послышался хриплый голос Киана. Может, раньше. Все это больше не имело никакого значения.

Толпа не шевелилась, толпа безмолствовала, с ужасом глядя на нас, замкнутых в живое кольцо. Толпа боялась… Громкий отчаянный крик ненадолго вырвал из собственных мыслей, заставил дернуться и оставшимся глазом попытаться выхватить из толпы посмевшего подать голос человека. Но крик не повторился, и рябь, прошедшаяся по толпе, прошла, уступая место воцарившейся и уже привычной тишине.

Нас вели на казнь.

По вспотевшему телу растекалась слабость, от которой не смогла избавить даже слабая регенерация. Медленно и неловко я переставлял ноги, почти повиснув на руках, но боли в суставах не чувствовал. Только какую-то нерушимую безмятежность — последнее, что я не позволю никому отнять.

Преодолеть ступени было сложно. Каждый шаг вверх напоминал о почти не затянувшихся ранах, но больше эхом, назойливым шумом в ушах, который еще можно было вытерпеть. На помост нас поставили в ряд. Впереди серо-песочная масса, удерживаемая городской стражей. Их начищенные вертикальные щиты, касающиеся земли, ловили лучи солнца. На ровных крышах прятались размытые силуэты. Тень от петель виселиц падала на наши лица, крепкие наскоро сколоченные столбы все еще пахли смолой, и от этого запаха начинала кружиться голова. Пахло лесом, пахло свободой. Я знал: скоро мы все ее получим.

Задрав голову вверх, я приоткрыл рот и закрыл глаз. И не услышал больше ни одного звука. Слез не было, всхлипов и рыданий — тоже. Женщины и дети. Они собирались достойно принять позорную смерть. Пошатнувшись, я едва не оступился, но кто-то аккуратно удержал меня за плечи.