Карантин (СИ) - "Майский День" - Страница 29

Логику и тех, и других я понимал. Землян ведь никто не лишал достижений прогресса, и стоило ли торчать в нашем захолустье, чтобы наблюдать за пытающейся выжить планетой? Наверняка искусственный интеллект, которым управлялась станция, отлично обходился без надзора биологических хозяев. Всё происходило закономерно, правильно. Опять же и суда гонять в такую даль нужда отпадала.

— Да, у вас появились серьёзные основания подумать так, как вы подумали, — согласился я, — но что это даёт? Автоматы точно так же, как и живые работники заметят летящую с планеты ракету и просто-напросто расстреляют её, а потом доложат об инциденте своим господам, и кто знает, какова окажется окончательная расплата. Логично допустить, что полномочия станции достаточно велики. Нас могут размазать вообще без санкции с Земли.

Чайка кивнул, посмотрел зачем-то на Гессе, предано слушавшего разговор и благоразумно в него не вмешавшегося, а потом продолжил откровения:

— Да, мы обсуждали этот момент и неоднократно, и, думается мне, нашли возможность скрыть старт и все последующие события. Если действовать слаженно и правильно, то можно выдать взлёт ракеты за аварию на производстве, то есть взрыв и вспышка получат объяснение, а сделать сам объект до поры невидимым, хотя и сложнее, но осуществимо.

— То есть план уже на стадии детализации?

— Можно сказать и так. Некоторые люди, включённые в проект, полагают, что режим автоматической работы может оказаться не вечным и, выжидая слишком долго, мы рискуем потерять всё. Даже если наверху нет пока землян, они ведь обязательно прилетят для ремонта и профилактики с которой не справятся роботы, для пополнения каких-то запасов. Прогнозисты утверждают, что бездействие опаснее действия. Чем дальше мы расходимся с землянами во времени, тем выше риск полного отчуждения, а не своих и уничтожить проще — меньше моральных терзаний.

Он замолчал, его настроение изменилось, и прорыв новых чувств отразился ни лице: ярче обозначились скулы, суровее сжался рот, глаза заблестели азартом. Ожесточение, охватившее моего собеседника, очаровало само по себе, и я подумал, что именно эта одержимость не позволяет людям сдаться в самых кислых, казалось бы, обстоятельствах, толкает на дерзости вопреки рассудку, позволяет выживать там, где это вообще немыслимо. Люди — это иногда прекрасно, потому и вампиры не полновесное зло: ведь они унаследовали, хоть отчасти, человеческий дух борьбы.

— Знаешь, Северен, наверное, есть некий предел, за которым смирение становится уже слишком тягостным, почти невозможным. Можно выжидать ещё годы и века, дать шанс следующим поколениям, успокаивать себя мыслью о том, что вот де заселим всю планету, наработаем силовой запас и тогда… Дождёмся более благоприятных, чем нынешние обстоятельств и начнём проект, обеспечив его безупречно и полно. Всё можно оправдать и обосновать, но, во-первых, нет гарантии, что дальше будет лучше, а не хуже, а во-вторых, да сколько можно смиренно сидеть в углу?

Пожалуй, я разделял его мысли, не только чувства. На миг холодный страх охватил душу, моё сытое тихое существование могло закончиться, пойти прахом от человеческих игр, но я задавил нахлынувшую слабость. Если люди решились на прорыв, то и вампирам пришла пора повылезать из нор и поддержать тех, кто пусть и на определённых условиях, но позволил нам жить дальше.

В чём-то, как я уже говорил, положение изменённых напоминало ситуацию, в которую поставили земляне местных людей. Вампиров обрекли на нижний город, а тех на жизнь, ограниченную поверхностью. Наверное, следовало припомнить унижение, и развить в назидание его политический аспект, но я подумал, что иногда следует некоторые вещи забыть, подавая тем хороший пример другим.

Можно долго обиженно надувать щёки и припоминать давние оскорбления, а можно отринуть старые счёты в надежде на новые отношения. Ведь и нас загнали в норы скорее в угоду надзирателям с орбиты, чем ради собственного блага. Люди спасались как могли, и кто бы их за это осудил? Только не я.

Дерзость грозила дорого обойтись всем, но ведь существовал шанс на успех. Станет Земля стирать в порошок тех, перед кем оказалась так сильно виновата или придут наконец времена светлого разума?

— Вы ведь пытались как-то договориться с землянами? — спросил я.

Чайка кивнул.

— Да, чуть ли не с той поры, как поняли, что вампиризм не захлестнёт всех поселенцев, потому что ограничен лишь первым городом, и нет нужды вас бояться. В других местах изменений не случается.

— Но вам так ни разу никто и не ответил?

Он снова кивнул, резко, словно поставил точку.

— Ты совершенно прав, Северен. Ни разу. Никто и никогда.

Я знал, что люди строили прежде планы по перенесению столицы, раз место выпало неудачное, но они понимали, что вампиры пойдут за едой и проблема лишь сменит дислокацию. Опять же никто не давал гарантий, что заботы не возникнут там, стоит им исчезнуть здесь. Быть может, изменения случаются только в столице — пока, до поры до времени. Стоит задавить известный источник и пробудятся спящие. Мы ничего не знали о причинах эпидемии. Она переиграла и нас, и карантин. Но мы приспособились.

Многозначительное «мы» я, конечно, слышал с самого начала, но не уточнял, какое содержание вкладывает в него Чайка. Во-первых, догадывался, во-вторых, не интересно мне было. Работать ведь предстояло с теми, кто рядом, и я уже смекнул, с кем конкретно. Разговоры наверху могли притормозить процесс, да и заниматься лично дипломатической белибердой не считал нужным. Я и среди своих не любил командовать, потому что находил это занятие довольно скучным. Здесь мне уже нравилось, а там давно надоело.

Чайка же, как выяснилось, мыслил в другом направлении, произнёс проникновенно:

— Северен, если ты простишь нам случившееся досадное недоразумение, то, быть может, поможешь с привлечением…

Он замялся, но понять куда клонит, труда не составило:

— С подопытным кроликом? А те ребята, что работают на вас в игре, пока сыроваты?

Чайка изобразил сложную мину, которая подтвердила мои первоначальные выводы о непригодности молодняка, потому слов я дожидаться не стал. Реально не доросли до большого дела те вампирята. Я сказал внушительно:

— Полагаю, ты прав и нет нужды втравливать в это дело лишних, когда уже присутствующий здесь изменённый подходит по всем параметрам.

— Да не обиделся он, — встрял Гессе. — Ему самому интересно.

Здоровяк ухмылялся и надо же не выглядел при этом смешным или нелепым. При такой великолепной мышечной облицовке это, наверное, вообще не предусматривалось проектом.

— Не стану возражать, — милостиво ответил я. — Хотя в первую очередь имел в виду выгоду для всего предприятия. Как вы совершенно правильно осведомлены, я — изначальный, а значит помню не только запах тех первых людей, но манеры, интонации. Быть может, при переговорах, если таковые воспоследуют, мои сбережённые знания пригодятся больше чьих-то новодельных мускулов.

Чайка широко улыбнулся, как видно вполне довольный, что ситуация разрешилась так мило и никого в сущности не напрягла, а потом, словно спохватившись, сделал страшные глаза, глядя при этом на Гессе.

В первое мгновение я заподозрил попытку несвоевременного интриганства, хотя заговоры проще строить за спиной объекта обмана, а не у него под носом, но затем сообразил, в чем дело и пояснил таращащему недоумённые зенки атлету:

— Твой начальник намекает, что пора бы освободить меня от этих браслетов, раз мы пришли к соглашению. Полезно закрепить договор пожатием рук и некорректно, если одна из них будет в кандалах.

Гессе понятливо кивнул, быстро нашёл ключ в одном из ящиков стола и отомкнул уродливые украшения, запихав потом всё вместе в тот же самый ящик.

— Мир и дружба! — сказал он. — И спасибо тебе ещё раз.

— Не за что, — ответил я. — Ничего личного. Я опасался гибели выставочного образца такой многообещающей серии.