Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 10

— Нет.

Мужчина приподнимает уголок губ, мол, нет, так нет, и делает первый глоток. Вблизи его удается хорошо рассмотреть. Лет тридцати, щуплый. Несмотря на то, что он сидит, по длине его рук можно предположить, что он небольшого роста. Темные волосы средней длины зачесаны назад.

Поставив кружку на стол, он начинает.

— Отследить адрес, с которого ты работаешь, было несложно, — объясняет он. — Тем более, последние месяцы он не менялся. Осел, да?

Мужчина долго смотрит на Максвелла, и тот почти ожидает какого-нибудь комментария, но его нет.

— Что тебе надо? — грубо прерывает его лицезрение Бык, и Гатт отводит глаза.

— Отчасти это надо и тебе, — загадочно отвечает тот. — Ты не поверишь, чего мне стоило убедить их в том, что ты не переметнулся на другую сторону.

Бык хмурится. Его лицо багровеет.

— О чем ты говоришь?

Гатт косится на Максвелла, словно решаясь, говорить ли все при нем. Максвелл слишком раздражен, чтобы предлагать при нем обсудить все наедине.

— О твоей драгоценной шкурке, которую ты унес за моря.

— Говори, блядь, по-английски, ни слова не понимаю.

— То, чем ты сейчас занимаешься.

Максвелл вспоминает, о чем незнакомец может говорить. Бык никогда не обсуждает с ним, над чем сейчас работает, даже когда делает что-то по заказу Инквизиции. «Для твоей же пользы», — объясняет он. Впрочем, последнюю неделю он ходил мрачный, бурча, что «тут» ничего нет. А два дня назад притих. Максвелл думал, что он наконец что-то нашел.

— Какое это имеет к вам отношение?

— Непосредственное. В частности к Q.U.N.

Он почти уверен, что встречал эту аббревиатуру, как уверен в том, что Бык никогда об этом ничего не скажет.

— Я… понимаю. Вам нужна информация?

Гатт смеется так громко, словно это по-настоящему смешная шутка. Вскоре ему это надоедает, он снова отхлебывает чая и возвращается к разговору.

— Это забавно, — замечает он. — Нет.

— Тогда что?

— Если я скажу, что ты копнул слишком далеко и теперь слишком много знаешь, будет понятно?

Максвелл встревоженно ерзает. Не пришел же этот хлыщ убить его или их обоих? Он мог бы это сделать, когда они только входили в квартиру. Может быть, наоборот, он хочет предупредить?

— Что ты хочешь этим сказать? Мне нужно перестать работать над этим? — Бык щурится. — Мог бы просто и позвонить.

— Я же сказал. — Гатт хмурится, и его тонкие брови некрасиво изгибаются. — ты уже знаешь слишком много.

— Какого ты несешь? Нельзя сразу сказать, что тебе надо?

— Ну хорошо, хочешь, чтобы я сказал прямо, я скажу прямо. — Мужчина откидывает голову назад, улыбка с его лица исчезает, будто и не было ее никогда. — Ты вляпался, Хис, вляпался по-крупному. Влез, куда было нельзя влезать. И теперь у тебя есть два варианта. Первый — работать на них. Второй… ты знаешь, какой обычно бывает второй вариант.

— Что значит «работать на них»? Чем я интересен, что они вообще предложили варианты?

— Ты здесь.

— Что?

Гатт долго смотрит в окно и молчит. Максвелл начинает беспокоиться и думать, что ему действительно лучше было ничего не знать. Он робко касается колена Быка за столом, а тот вздрагивает, как от удара.

— Последние файлы, что ты смотрел, — говорит Гатт, не поворачиваясь. — Помнишь, чего они касаются?

— Допустим.

— Прием должен осуществить ты.

— На кой хуй? У вас нет своих людей?

Старый знакомый медленно переводит взгляд на Быка и улыбается. Жестокой, ничего хорошего не предвещающей улыбкой.

— У нас есть ты.

Он поднимается из-за стола. Как хороший гость относит кружку к раковине и оборачивается.

— Ответ мне нужен до завтра. Номер у меня не менялся.

Они не провожают его. Он сам находит, где дверь, и неспешно покидает квартиру.

Максвелл выдыхает, словно испытывает облегчение, но внутри, как было тяжело, так и осталось.

Час назад он думал о выходных. О сегодняшнем вечере пятницы. Как они посмотрят футбол, выпьют пива. Чего уж там, он думал, как они потрахаются, и думал довольно много. Или о субботе. Они могли бы куда-нибудь пойти, они часто ходили по субботам во всякие странные места, благо, в Лидсе их было достаточно. А воскресенье они бы провели в праздной лености и ожидании рабочей недели. Ели бы заказанные суши с тунцом, валялись бы в постели и смотрели какой-нибудь из старых фильмов, кассеты с которым в детстве затирали до дыр и знали каждую фразу. Вдвоем все смотрится по-другому.

Но час прошел. И все мысли вместе с ним.

— Бык…

— Я не хочу об этом говорить.

Бык отталкивается от столешницы так резко, что тумба скрипит. Он хлопает себя по карманам в поисках сигарет и, удовлетворившись звуком одного из них, направляется во вторую комнату.

С щелчком он открывает окно нараспашку, и Максвелл ежится от холодного ветра, залетевшего в квартиру. Он поднимается и выходит на лестничную клетку, забирая пакеты, а потом плотно прикрывает дверь. Мало ли.

У него столько вопросов, что любопытство переплескивается через края. Он касается дверного косяка, уже думая сделать последний рывок, войти в комнату и потребовать слов, но отпускает, представляя себя на месте Быка. Ему бы не хотелось, чтобы лезли в его душу, когда это было бы неуместно.

Максвелл почти не вспоминает о матче — всего один раз и то — после случайного взгляда на часы на кухонной стене. Он моет кружку под кипятком, пока вода не становится ледяной, но смену температур едва ли ощущает, с ненавистью оттирая воображаемую грязь. Ее оставил человек, который сделал его Быка несчастным. И это его очень злит.

Он заканчивает и больше не может придумать себе дел на кухне и в коридоре. Робко заглянув в комнату, он регистрирует Быка на старом месте у окна. Тот уже докурил и затушил окурок о стеклянную бутылку, оставленную там ранее. Внутри холодно. Порывы ветра, мечущегося среди верхних этажей, вносят октябрь в квартиру. Не самое приятное, что там может быть.

— Ты как?

— В пределах нормы.

Максвелл думает немного, прежде чем шагнуть вперед и подойти к нему со спины. Хотя Бык вполне точно видит его приближение в отражении на стекле, он ведет лопатками, будто не ждал прикосновения.

— Поговори со мной.

— Нет.

Максвелл трется щекой о его плечо, и Бык сдается, поглаживая его в ответ по макушке.

Вопросы никуда не делись. Слова все еще в голове, но он не знает, как составить из них предложения так, чтобы их не отвергли.

Кто такой Гатт.

Чем ты занимаешься.

На что он тебя толкает.

— Хочешь, просто ляжем спать?

— Мне нужно еще несколько минут.

— Мне идти?

— Останься.

Комок в горле заставляет Максвелла откашляться.

— Я могу что-нибудь сделать?

— Если только минет.

Он хотя бы сохраняет чувство юмора. Или?..

Максвелл поднимает голову, заглядывая в его лицо. По нему сложно понять, шутит он в этот раз или нет. На лбу ни морщинки, глаз уверенно смотрит вдаль, как наверняка смотрит капитан корабля в горизонт. Ни одна мышца не напряжена. И вот это его напрягает.

— Вообще ты можешь кое-что сделать, — через минуту или около того произносит Бык.

— Я слушаю.

— Это прозвучит немного странно. — Он чешет бровь, через силу улыбаясь. — Ты сочтешь меня странным, если я попрошу ударить меня по морде?

Все слова, которые содержатся в лексиконе Максвелла, забываются еще до того, как фраза завершена.

— Пожалуй, — сглатывает он в конце концов.

— Мне было бы проще, если бы ты сделал это, чем ждал, что я что-нибудь расскажу.

— Я не…

— Ждешь. Я знаю. Ты думаешь, что я помолчу, а потом все тебе выложу. Но знаешь что? Я не хочу. И ты можешь меня за это ударить.

— Не буду.

— Слабак.

Максвелл отпускает его и хмурится. Часть его подсознания понимает, что его пытаются вывести из себя, но ее тихий голос глушит смятение.

— Девочка.

— Перестань.

Он разворачивается. Максвелл готов поклясться, таким серьезным он его еще не видел. И этот его лик ему не нравится. Быть серьезным это его прерогатива.