Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 30

Несколько суток спустя мне велят подняться с постели и самостоятельно дойти до туалета. Думать о потерях некогда – пережить бы насущные проблемы. Боль в животе адская, ноги ватные, медсестра – жестокая филиппинка, тащит меня как живодёр на плаху, невзирая на мои слёзы и упирающиеся в резиновый пол ноги:

- Давай-давай, доктор сказал ходить! Быстрее затянешься! Давай! Давай! Шевелись!

В один из дней звонит Лурдес и сообщает «грандиозную новость»:

- Я беременна! Ты представляешь? Двойней! Только что сделали первое УЗИ, и я сразу же тебе звоню, не могу не поделиться, Ева! Я никогда не думала, что у меня будут дети, и тут на тебе – сразу двое! Уф… Это же надо!

- Поздравляю тебя. Прости, я сейчас не могу говорить, перезвоню позже, - заканчиваю разговор.

Аккуратно кладу телефон на прикроватную тумбочку, поправляю лежащие на ней бумаги – результаты моих обследований и анализов.

- Надо же, а я думала, ты не умеешь разговаривать! – приободряет темнокожая Хлоя.

Она хорошая, здесь все хорошие, это только я плохая. Это только я у всех как бельмо на глазу.

- Вы не могли бы выйти? Я хочу отдохнуть, - прошу её.

- Тебе сейчас положены инъекции, милая. Вот сделаю и сразу же оставлю тебя в покое! – улыбается, изо всех сил игнорируя мою грубость.

Я жду, пока она откупорит порт на моей руке, введёт положенные миллилитры и скроется с глаз.

Как только это происходит, беру «нечаянно» оставленные моим лечащим врачом бумаги, и минут пять спустя нахожу то, что должна была найти: «субтотальная абдоминальная гистерэктомия матки».

Из этих четырёх слов мне известно только одно, но каким-то устрашающим чутьём я знаю, что означают остальные. Пока ищу расшифровку в сети, набирая трясущимися пальцами свой приговор, в душе́ ещё теплится надежда. Но умирает сразу же, как Google переводит медицинский на человеческий – удаление матки.

Ложусь лицом вниз и поджимаю колени к груди, причиняя себе нестерпимую боль. И вою. Вою в подушку, укрывшись с головой одеялом, чтобы не набежали врачи и медсёстры.

Кто-то однажды сказал мне, что всё плохое проходит. Да, наверное, это так, но только с теми, кому хоть сколько-нибудь везёт. Мне же – никогда. Кто-то сверху играет со мной, посылая испытания и каждый раз повышая ставки: а вытерпит ли Ева на этот раз или сдастся?

И я терплю. Вою в подушку, кусаю пальцы, ладони, запястья, стараясь перебить боль в душе́ болью физической, но у меня никак не выходит. Не получается.

Впадаю в транс. В отрицание. В полное и беспробудное онемение души и тела.

Пока филиппинка не произносит следующее:

- Ну не кисни, дорогуша. Матка твоя не отрастёт, что поделаешь, но ты живая, руки-ноги есть, чего ты ещё хочешь?

И меня разрывает эмоциональным коллапсом. Моё тело совершает вдохи и выдохи, но я не дышу. У меня удушье. Ощущения такие же точно, как много лет назад в дремучем парке, когда дебиловатый парень по имени Робот сдавливал моё горло своими большими руками.

- Дыши! Глубокие медленные вдохи и выдохи, Ева! – это Линнет вернулась за своими/моими протоколами. – У тебя паническая атака, это не страшно, просто повторяй за мной!

И она пронзительно смотрит в мои глаза, гипнотизирует:

- Вдооох! Выыыдох!

Дышит сама, усиливая эффект своего гипноза.

И каким-то чудом я выживаю. Опять.

Зачем? Чтобы иметь возможность получить новые дозы, довести этот марафон испытаний до конца?

Я всё ещё держусь! Я всё ещё ползаю по Земле! Я крута!

- Ха-ха! Ну же! Давайте, что ещё там у вас припасено для меня? Болезнь? Мне плевать! У меня нет любимых и близких, обо мне некому горевать. Смерть? Я её не боюсь! У меня остался только Дамиен… его не троньте! Не троньте его! Не троньте! Не троньте! Не троньте!

Меня держат двое молодых мужчин в голубых костюмах. Я знаю только одного из них, с татуировкой дракона на руке – это врач-резидент по имени Руслан. Раньше он мне нравился своим лёгким нравом и доброжелательным лицом, но теперь, когда его рука вкалывает мне лекарство, от которого я снова буду спать, я его ненавижу.

В голове зреет одна зловещая мысль. Но я не позволяю ей расти, развиваться, заполняя мой мозг до отказа, до полного вытеснения другой мысли: что почувствует Дамиен, когда узнает?

Ему будет плохо. Очень плохо. Я помню его скомканное лицо на похоронах родителей. Дамиен, который никогда не плачет, делал это второй раз в жизни. Я не хочу, чтобы был третий, поэтому говорю себе: это нужно пережить, Ева. Стиснуть зубы и пережить. Вначале прожить сегодня, затем завтра и послезавтра. А когда-нибудь потом станет ясно, как существовать дальше.

Я не хочу причинять ему боль. Не хочу. Он единственный, кто любил меня. Он не заслужил.

Я была неосторожна, и там, наверху, видно, меня услышали. Решили, что мне мало дерьма, и показали, «как бывает».

Через неделю вечно торопящаяся медсестра Джо бросает на мой живот папку с бумагами и ставит в известность, что в этот день у меня плановый ультразвук. Извиняется, что нет свободных кресел-каталок, и просит подождать, пока что-нибудь освободится.

Наверное, у меня во время аварии случился «сдвиг по фазе», а может, вело грёбаное «чутьё», но я не стала дожидаться дурацкого кресла. Попёрлась сама: по стеночке, зажав бумаги под мышкой.

Они оба сидели на кожаных диванах перед дверью в кабинет Узи. Он, откинувшись на спинку и склонив голову набок, она - чуть поодаль, ровно настолько, сколько требуется длине её ног, чтобы лежать на коленях у мужа. Её живот огромен, руки Дамиена нежно разминают ей ступни.

Они говорят, но мне не слышно, о чём. Я стою, прилипнув к стенке, слишком далеко, чтобы слышать. Слишком далеко, чтобы стать частью их маленького, счастливого, тёплого мира.

Если бы он хотел меня, он не предложил бы учёбу. Он позвал бы с собой, он дал бы свою руку.

Но выбрал её. Со мной ему нельзя… Или всё давно прошло. Прокисло. Протухло. Испортилось.

Горячие слёзы скатываются по моим щекам: мне больно видеть его руку, перекочевавшую на её круглое, располневшее колено. Он ласкает её, он любит, он бережёт самое дорогое – жену, вынашивающую его ребёнка.

Меня никто не берёг, потому что падшая я и мой «неправильный» с высокой вероятностью больной ребёнок никому не были нужны. Нам сказали «нет» и неловким молчанием указали на дверь.

Можно было любить Криса. Можно было спать с Крисом. Можно было забеременеть от Криса и родить здорового живого ребёнка. Но меня угораздило украсть чужого парня, моего родного брата, любить его годы, невзирая на… ни на что невзирая.

Дверь в кабинет Узи распахивается и выпускает другую довольную пару. Дамиен подскакивает и помогает Мелании подняться, придерживая её за поясницу. Когда она принимает вертикальное положение, он берёт её за руку, и они входят в кабинет. Мне видны только их затылки, но я знаю, что на их лицах улыбки.

Зачем они здесь? Для чего я должна была ЭТО увидеть? Чтобы впасть в безумие?

Подползаю к диванам, сажусь на её место и кладу ноги туда, где до этого сидел Дамиен. Мои ноги похожи на две палки, покрытые ворсом. Это не ворс, это моя отросшая депиляция. Сколько я здесь? Скоро месяц.

Смотрю на свои руки – другие две палки, только тоньше, с торчащими сучками. На мне зелёная больничная рубашка до колен и вязаная кофта сверху. Я не помню, как давно медсестра мыла меня. Если бы не она, я бы вообще не мылась. Она же остригла мои ногти, упрекая в неряшливости. Но какое мне дело до ногтей и волос, если отныне и навсегда во мне не хватает самых важных для женщины органов? Зачем мне изображать женщину, если я больше ею не являюсь?

Алый как мои любимые дикие маки маникюр Мелании был виден издалека, даже от стены, у которой до этого стояла убогая я. Она опиралась своей ухоженной рукой на ладонь Дамиена, другой держала его за шею. Я видела её пальцы в его волосах: она ласкала его затылок так же, как когда-то делала это в школе, не смущаясь публики, но стремясь показать людям, что он принадлежит только ей.