Берлинские похороны - Дейтон Лен - Страница 29

• Предыдущая
• 29/58
• Следующая

Харви сидел в углу, пил и разговаривал. Харви был типичным дипломатом. Он менял костюм трижды в день, пользовался тальком и мужскими духами. Это был невысокий толстенький городской американец с длинными руками и настолько короткой прической, что она позволяла скрывать нарождающуюся лысину. Цвет его кожи был почти оливковый. Он очень внимательно слушал собеседника, выражение лица его быстро менялось от серьезного к веселому и обратно. Именно живая мимика и делала его привлекательным, не красивым, но определенно привлекательным.

— Не столь жизнеспособный, как мюнхенский проект, — говорил он, когда я подошел к столу. Кивком он пригласил меня садиться. Собеседнику он меня не представил.

Его собеседник кивнул, с необычайной ловкостью снял с пальца кольцо с печаткой, а потом снова надел его.

— Но я все равно за него, — сказал Харви. У него был тот особый бостонский акцент, который приобретают все американцы, работающие на государственный департамент.

Собеседник Харви заговорил тихим шепотом.

— Зарплата все время растет, Харви. Думаешь, что дело изменится, а оно не меняется. И делу это не на пользу. Я снова займусь рекламой. — Он повернулся ко мне. — Пока, — сказал он. Потом попрощался с Харви и выплыл через дверь, словно облако дыма.

— Что за жаргон, Харви? — спросил я.

Харви опрокинул в себя рюмочку сливовицы.

— Мы все теперь так говорим, — сказал он. — Это чтобы англичане не понимали.

Когда официант принес два высоких больших бокала холодного пльзеньского пива, Харви сказал:

— Раньше я думал, что знаю этот город. Мой старик всегда рассказывал мне о земле предков, и, еще не успев ступить на борт корабля, плывущего в Европу, я уже считал американцев чужими мне людьми. Но чем дольше я живу здесь, тем меньше понимаю. — Харви бессильно опустил ладонь на стол. — Мне нужна прислуга, согласен?

— Согласен, — сказал я.

— Вот уже три недели я пытаюсь нанять местную девушку для помощи по дому. Работа не тяжелая, и ты думаешь, что я легко нашел такую девушку? Нет, сэр. Мне говорят, что на домашнюю работу здесь больше никто не соглашается, что такая работа «только для капиталистических стран». Сегодня я сказал одному из них: «Я раньше считал, что одна из задач коммуниста — возвеличивать труд, а не уничтожать его».

— Так ты нашел себе девушку?

— Нет, — сказал Харви.

— Тебе необходимо поучиться у европейских дипломатов, — сказал я. — Цель политических споров — достижение результатов, а не оттачивание аргументов.

Харви одним залпом выпил свое пиво. Снаружи доносились звонки трамваев и свистки дорожной полиции.

— Сливовица, — сказал Харви. — Как насчет рюмки сливовицы до поездки к нему?

— Мне, Харви, не надо, да и тебе тоже. Поехали. Я проголодался. — Харви хотел выпить еще сливовицы, но я уже заметил опасные симптомы. Харви вознамерился напиться. Мы оставили «додж» Харви там, где он стоял, под деревьями в На Кампе, и сели в мою «шкоду», что позволяло мне сесть за руль. Мы проехали сквозь пыльный район стройки, Харви, развалившись на сиденье, изредка командовал: «Направо», «Налево», «Прямо».

Дороги, ведущие в Прагу, обсажены вишнями. Весной вишневый цвет висит над дорогой, словно сизоватый дымок выхлопных газов, а летом можно нередко встретить остановившийся грузовик, с кабины которого водитель лакомится ягодами. А теперь стояла осень, деревья оголились, лишь самые цепкие листочки льнули к веткам, словно обманутые любовники. Время от времени мы проезжали мимо одетых в обязательные брюки девушек или детей, которые присматривали за коровой, козой или несколькими гусями. По узким проселочным дорогам медленно двигались запряженные волами телеги с большими колесами, иногда появлялся грузовик, везущий с полей в кузове оживленных женщин. Одеты они были не в домотканые платья и расписные платки, а в неуклюжие брюки, одинаковые блузки и полиэтиленовые косынки.

Впереди нас ехал старинный автомобиль с луковидным бронзовым радиатором и каретообразным верхом. Я обогнал его и тут же наткнулся на красно-белый шест с надписью «Обжиздка». Объезд.

— Я так и знал, что бесконечно нам везти не может, — сказал Харви. — Теперь мы попадем на дорогу, по сравнению с которой предыдущие три мили покажутся первоклассным американским шоссе.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент мы въехали в первую рытвину. Мы царапали резину о камни, месили протекторами грязь. Потом протиснулись между деревьями и продырявили громадное белое облако пыли. На основную дорогу мы выбрались, как после кораблекрушения.

— Ты знаешь, где мы находимся? — спросил Харви.

— Понятия не имею.

— Хорошо, — сказал он и снова откинулся на спинку сиденья. — Мне бы не хотелось, чтобы сюда ездила вся английская колония. — Дорога стала мощеной. Впереди показалось несколько домов.

— Как они сюда добираются? На тракторах? — спросил я.

— Тебе здесь понравится, — сказал Харви. — Поверни здесь и остановись.

Я остановил машину, пропуская громадный грузовик с двумя прицепами, из тех, что называют автопоездами, и свернул в боковой проезд. Слева тянулась гряда холмов, вершины которых тонули в тумане, перед нами дорога ныряла в лес. На угловом доме висело большое дорожное зеркало в красно-золотистой раме, искаженно отражавшее перекресток дорог. Над ним помещался старый громкоговоритель, вещавший правительственные слова. На фронтоне коричневого каменного дома еще можно было разобрать имя докоммунистического владельца, отодранные деревянные буквы оставили след на стене. Над первым этажом висела вывеска. В тот момент, когда мы смотрели на нее в сгущающихся сумерках, зажгли освещение. Мы прочитали слова «Государственный отель».

У бокового въезда мальчишка в розовом свитере открывал большие ворота. Я въехал через них на мощенный булыжником двор, шум мотора заставил стадо шипящих гусей отойти в бессильной ярости в дальний угол двора, где стояли аккуратные поленницы дров. Мальчишка указал на открытый сарай, и я, въехав туда, растолкал почти заснувшего Харви. Под крышей висели упряжные сани, покрытые паутиной и пылью. Во дворе становилось все темнее, и сквозь задние окна отеля были видны кухня и столовая, залитая голубым неоновым светом. Клубы пара выкатывались из кухонной двери и, прокатившись по булыжнику, постепенно таяли. Кухонный пол влажно блестел, пухлые женщины с туго повязанными головами появлялись и исчезали в клубах пара.

Из ресторана шел тяжелый сладковатый запах пива. На пластиковых столах стояли многочисленные кожаные локти, за прилавком веселая женщина в заляпанном переднике отмеряла каждому стограммовую порцию гуляша. Если не считать официанток, женщин в столовой не было. Харви уверенно вел меня. Наверху стоял отчетливый запах дезинфекции. Харви постучал в дверь на втором этаже и жестом пригласил меня войти.

Комната была небольшой. На стене, оклеенной обоями в цветочек, висели фотографии Ленина и местной футбольной команды. В застекленном кухонном шкафу стояла посуда обычного массового производства, в комнате было пять неудобных деревянных стульев, принесенных сюда из столовой после какой-нибудь мелкой поломки, и стол. На вышитой скатерти нас ждало три тарелки из простого белого фарфора с гостиничным клеймом, три рюмки и две бутылки местного вина без этикеток, вино перед большой керосиновой лампой сияло гранатовым светом.

На дальнем конце стола сидел темный невзрачный человек, к которому привез меня Харви — Счастливчик Ян. Не успели мы сесть за стол, как девушка принесла нам жареного гуся и большие, крупно нарезанные печеные яблоки. Харви налил нам по стакану вина, а все, что осталось в бутылке, выпил сам.

Харви, возможно, и умел разделывать гуся, но на сей раз его подвела координация движений. Каждый из нас оторвал себе по горячему хрустящему сочному жирному куску гусятины, нам принесли большую тарелку с булочками, которые обычно посыпают крупной солью и маковыми зернами. Была там сливовица, которая Харви очень нравилась и маленькие чашечки с турецким кофе, к которым он особого пристрастия не питал. Мы ели жадно и молча. Спросив: «Почему я не могу выпить американского кофе?», он взял керосиновую лампу и вышел из комнаты, а мы тем временем беседовали со стариком о цене масла в Англии, роли профсоюзов в американской политике и о том, что стало с Австро-Венгерской империей. Харви возвратился с криком: «Обзажено, обзажено»[35]. Тыча пальцем в неизвестном направлении, он спросил:

• Предыдущая
• 29/58
• Следующая