Берлинские похороны - Дейтон Лен - Страница 12

• Предыдущая
• 12/58
• Следующая

Он решил, что рыжая девушка, говорившая сейчас с Петчем, и есть та самая, о которой Петч ему рассказывал, — девушка из израильской разведки.

«Боже, о Боже! — подумал Валкан. — Что за город!» И, улыбаясь Петчу, он направился к его компании.

Лондон, четверг, 10 октября

Миновав Парламент-сквер, я размечтался. Вечер только начинался, а дела уже почти все закончились. Маленькие луны плыли по Сент-Джеймс-парку, играя в листве деревьев, скорость на спидометре возросла до шестидесяти миль в час. Радиотелефон возвратил меня на землю. Звонили из управления на Шарлотт-стрит.

— Гобой-десять, для вас есть сообщение из Северного таксомоторного парка[10]. Как слышите? Прием.

— Слышу прекрасно. Давайте сообщение.

— Сообщение от мистера Д. Свяжитесь с мистером Хэлламом, он сейчас в клубе «Беттиз». Как поняли, Гобой-десять? Прием.

— Прекрасно понял.

— Соблюдайте принятую процедуру, Гобой-десять. Ваш клиент попросит у вас разменять десять шиллингов. Запаситесь четырьмя монетами в полкроны. Как поняли? Прием.

— Что за ерунда?! Зачем Хэлламу мои десять шиллингов?

— Гобой-десять. Соблюдайте, пожалуйста, установленный порядок. Я сообщаю вам процедуру знакомства с клиентом. Как поняли? Прием.

— Не понимаю вас, — сказал я. — Позвоните мне позднее домой. По городскому телефону. Хорошо?

Оператор потерял выдержку еще до того, как я доехал до угла Гайд-парка.

— Ради Бога. Гобой-десять. Вы же знаете, что из себя представляют люди из министерства внутренних дел. Он хочет получить от вас четыре полукроны, чтобы знать, с кем имеет дело.

— Что значит, «чтобы знать, с кем имеет дело»? Я только позавчера виделся с Хэлламом. Если я не дам ему четыре монеты, то что, он меня примет за Джеймса Бонда?

— Пожалуйста, дайте ему четыре полукроны, Гобой-десять.

— И не подумаю, — сказал я, но оператор уже отключился. Радиоприемник в машине тускло светился зеленым глазом. Я увеличил громкость, машина наполнилась звуками джаза, сопровождаемыми стуком первых капель дождя по ветровому стеклу.

«Беттиз» принадлежал к тем немногим лондонским клубам, которые вот уже больше двадцати лет принимали к себе разношерстную публику, но постоянно испытывали финансовые затруднения и раз в год едва ли не закрывались, так и не найдя средств хотя бы для того, чтобы заменить обшарпанные обои. Недалеко от газетного киоска мужчина с каштановыми волосами скармливал однорукому бандиту шиллинговые монеты, не выпуская из рук банку с пивом «Туборг». Лязг игрального автомата перекрывал тихую мелодию Фрэнка Синатры. Он почувствовал мое приближение, еще прежде чем увидел меня, но не оторвался от вращающихся апельсинов и ананасов.

— Вы мне не разменяете десять шиллингов? — спросил он. Я еще не успел ответить, как фруктовая машина три раза щелкнула, а затем на металлический лоток хлынул дождь шиллинговых монет.

— Похоже, размен вам уже не понадобится, — сказал я. — Он резко повернулся и схватил меня за рукав. Его водянистые карие глаза долго сверлили меня, наконец он сказал:

— Ошибаетесь, дорогой. Понадобится. — Это был Хэллам, человек из «Байна-Гарденс», только волосы его приобрели сочный каштановый оттенок. Он сгребал шиллинги и рассовывал их по уже топорщащимся карманам.

— Пригодятся для газового счетчика, — сказал он. Я минут пять держал перед ним на вытянутой руке пять полукрон, пока он пытался отделить друг от друга две десятишиллинговые бумажки, которые в конце концов оказались одной. Он неохотно отдал ее мне. Затем долго вставлял сигарету «Плейерс № 3» в очень длинный мундштук. Я крутанул колесико зажигалки, и он сунул свою сигарету в пламя. Прикурив, он спросил:

— Сток и ребята Гелена помогли вам?

— Очень помогли, — сказал я. — А вы нашли Конфуция?

— Да, — сказал Хэллам. — Этот предатель вернулся рано утром во вторник. Весь в грязи, черт знает где его носило. Сиамские коты очень независимые твари. Надо бы купить для него ошейник, да уж больно жестоко. — Последнее слово он произнес почти по буквам.

— Да, — подтвердил я.

У меня с собой была схема улиц Берлина. Отодвинув пару пепельниц и вазу с пластмассовыми тюльпанами, я разложил ее на столе.

— Сток привезет Семицу куда-то в этот район Восточного Берлина. — Я провел слабую ломаную линию карандашом к северу от Александерплац. — Куда точно, он мне скажет позднее. Если место мне не понравится, я смогу указать другое в этом же районе. — Хэллам пил пиво из банки, но я знал, что от него не ускользает ни одно слово.

— Почему бы вам не заставить русских привезти его в Мариенборн и переправить его оттуда через западногерманскую границу? — спросил он.

— Невозможно, — сказал я.

Он кивнул.

— Этот район вне сферы влияния Стока. Мог бы и догадаться. Ладно. У вас есть Семица — или вы думаете, что он у вас есть, вот здесь. — Он ткнул пальцем в карту.

— А отсюда ребята Гелена перешлют его в Западный Берлин специальной почтой.

— И что дальше? — спросил Хэллам.

— Если я что-нибудь понимаю в этой жизни, ребята Гелена задержат Семицу у себя по крайней мере на сутки и выкачают из него все, что им необходимо. Затем с документами, которыми снабдит нас ваше министерство, мы привезем его в Лондон как натурализованного британского подданного, возвращающегося домой.

— Как люди Гелена переправят его через Стену?

— Вы не хуже меня знаете ответ на этот вопрос, — сказал я. — Если бы я спросил у них, то они наверняка наврали бы мне с три короба.

— Вы мне мелочь отдали? — спросил он.

— Да, — сказал я, — четыре полукроны.

Хэллам открыл бумажник и пересчитал свои бумажные деньги.

— Министерство внутренних дел не выдаст документы, пока кто-нибудь из наших людей не увидит живого или мертвого Семицу собственными глазами в Западном Берлине. — Я смотрел на красные прожилки его слезящихся глаз. Он качал головой, подтверждая отказ, рот его снова открылся, чтобы продолжить: — Вы понимаете, почему...

Я вытянул руку и кончиками пальцев осторожно закрыл Хэлламу рот.

— Вам не надо видеть Семицу мертвым, — сказал я. — Что хорошего в мертвечине, Хэллам? Это неприятное зрелище.

Лицо Хэллама моментально побагровело. Я подошел к бару, купил два коньяка и поставил рюмку перед Хэлламом. Он сидел по-прежнему багровый.

— Вы просто приготовьте документы, душа моя, — сказал я. — А я справлюсь.

Хэллам проглотил коньяк, и глаза его увлажнились больше, чем обычно, когда он, соглашаясь, кивнул.

Лондон, четверг, 10 октября

Оставив Хэллама, я двинулся в северном направлении. «Сэддл-Рум» ходил ходуном, рыжеволосая девица с начесом грациозно извивалась на столе, возвышаясь сантиметров на тридцать над остальными. Время от времени она сшибала на пол стаканы. Это, похоже, никого не интересовало. Я подошел к лестнице и заглянул в дым и шум. Две девушки в белых, плотно облегающих свитерах извивались, стоя спиной друг к другу. Я выпил пару двойных порций виски, наблюдая за танцующими и стараясь забыть дрянную шутку, которую я сыграл с Хэлламом.

На улице по-прежнему лил дождь. Швейцар бросился помогать мне ловить такси. Я остановил машину, дал швейцару флорин и сел на заднее сиденье.

— Я первой заметила ее.

— Простите? — сказал я.

— Я первой заметила ее, — сказала девушка с начесом. Она произносила слова медленно и отчетливо. Это была высокая, светлокожая, порывистая в движениях женщина, одета она была с искусной простотой. У нее был достаточно широкий рот с пухлыми губами и глаза раненой лани. Теперь она склонила лицо и недовольно повторила, что раньше меня увидела такси.

• Предыдущая
• 12/58
• Следующая