Выбери любимый жанр

Перун
(Лесной роман. Совр. орф.) - Наживин Иван Федорович - Страница 24


Изменить размер шрифта:

24

— Ага! — подумал профессор. — Вот они знаменитые короба-то…

Он сел на большой, точно отполированный, валун, вкруг которого блестела своими крепкими, лакированными листочками брусника, и залюбовался широким, зеленым безлюдьем. А тишина какая!. Вон неподалеку медленно, важно — «точно профессор какой по аудитории расхаживает…», подумал старик, — идет зеленым берегом высокий журавль, то и дело опуская свою длинную шею в траву, где копошились лягушки и всякая другая мелкота; вон, выставив вперед грудь и вытянув длинные ноги, похожая на древнюю острогрудую ладью, медленно и плавно летит над озером серая цапля; где-то в глуши стонут дикие голуби, гремит кем-то потревоженный могучий красавец-глухарь, в порозовевшем от вечернего неба озере громко, пугая, бултыхается крупная рыба. И плавно колышутся на воде и, как привидения, как сон, тихо-тихо плывут вдаль зеленые, тихие, жуткие корабли-островки…

В тихом воздухе вдруг протяжно и тонко зазвенела боевая песнь комара. Крупный, рыжий, проплясав серой тенью перед лицом профессора ровно столько, сколько это требовалось его стратегическими соображениями, он опустился ему на руку, аккуратно расставил свои тонкие, как волосики, ножки и торопливо и жадно погрузил свое острое жало в тело профессора. Тот осторожно поднял руку и следил, как быстро наливалось красной кровью это маленькое, серо-желтое тельце. Вот оно так распухло, что еще мгновение, казалось, и маленький хищник лопнет. Но комар вытащил жало и, перегруженный, совсем обессиленный, поднялся было на воздух и тут, же бессильно, в непередаваемом блаженстве повалился на пахучий, мягкий мох. В комариной душе его было полное довольство жизнью, маленькое тело его плавало в сладкой истоме и дремотно мечтал он, как завтра, сильный, бодрый, будет он плясать в вечернем солнечном луче боевую пляску, и мечтал он о сладостной любви в свежей тени густого куста калины…

А перед профессором плясал уже другой комар, но рука старика неприятно зудела в укушенном месте и поэтому он тихонько отгонял маленького хищника. Тот слегка отлетал в сторону и снова победоносно, самоуверенно трубил и снова нападал… Профессор любовался им… И вдруг острый укол в шею заставил его инстинктивно мазнуть рукой по укушенному месту, но напрасно: лесной воин, подкравшийся с тыла, с победными трубными звуками отлетел в сторону и оба крошки аэроплана пошли на профессора в атаку уже прямо в лоб. Комарам казались опасными и в то же время смешными порывистые, тяжелые движения этого нелепого, огромного создания, неизвестно откуда взявшегося в лесной глуши: такого животного они еще не видывали. Но запах от него шел, хотя и затхлый немного, но теплый и вкусный…

Привлеченные боевыми трубами товарищей, слева неслись еще три сереньких аэроплана, а справа сразу пять. Застоявшийся лесной воздух, казалось, сразу ожил и зазвенел приятным серебристо-нежным, певучим звоном… Профессор сорвал с молоденькой березки несколько веток — от них шел упоительный запах свежей зелени… — и легонько отстранил ими плясавших вкруг его головы свою боевую пляску комаров. Те, как-то насмешливо проделав самые головоломные мертвые петли и падения и на хвост, и на крыло, отлетели в сторону, но тотчас же снова пошли в атаку, вызывая трубными звуками резервы…

Профессор поднялся с валуна и спустился ближе к берегу. Зеленые кочки зловеще закачались. Из густого тальника поднялась серая цапля и, выставив грудь и вытянув длинные ноги, медленно полетела над озером и во всей ее апокалиптически изломанной фигуре профессору почувствовался укор и недовольство: зачем пришел? Что тебе еще тут надо?

Над головой его уже звенело целое облачко комаров и острые уколы то в ухо, то в шею, то в руку заставляли профессора нетерпеливо дергаться и энергичнее махать душистыми веточками. Нисколько того не желая, он сокрушил уже несколько этих изящных малюток-аэропланов, которые тихо валились на влажную землю, но место павших бойцов быстро занимали другие, ловкие, жадные, смелые… Бултыхнулась в озере огромная старая щука и мелкие волны красивыми золотыми и рубиновыми кругами пошли к берегам и зашептались о чем-то старые камыши. Красноголовая желна звонко протрещала в глубине леса. Резкий укол в левое ухо, невольное движение и на руке капелька крови, и серенький комочек раздавленного лесного воина. Профессор ожесточенно закрутил над головой березовой веткой и много лесных воинов исковерканными упали в траву, но на место их в сером, пляшущем облаке стали тотчас же другие и колонна за колонной шли в атаку на это чудное, злое существо, которое, скажите, пожалуйста, даже и пососать немножко нельзя!

Вверху, в небе, и внизу, в глубине совершенно затихшего озера, рдели и таяли золотистые, перистые облачка — казалось, то летали над землей и не могли улететь, не могли достаточно налюбоваться ею божьи ангелы. И встали над безбрежными синими лесами, торжественно сияя, огромные, золотые столпы заходящего солнца и все чаще и чаще бултыхалась в воде крупная рыба, и шли по озеру от нее красивые круги к берегам, то огненно-золотые, то ярко-красные, то нежно-голубые… И нарядная песня осторожного дрозда, усевшегося на самой верхушке заоблачной ели, звонко отдавалась в лесной чаще…

Острые уколы в ногу, в спину, в шею и в лоб разом… Профессор не на шутку рассердился и березовой веточкой своей произвел в серой звенящей туче над его головой невообразимые опустошения. Но бойцы тотчас же сомкнулись и, послав один отряд бить по ногам в полосатых носках, другой — в спину, прикрытую желтоватой чесучой, главными силами взялись за эту волосатую, злую голову. Десятки, сотни тонких жал кололи его всюду. Бойцы, придя в невероятное озлобление, не жалели себя, гибли под ударами березовой веточки сотнями, но — силы их все прибывали и прибывали. Все тело профессора горело, как в огне. Душу охватывало раздражение тем более тяжелое, что бессильное совершенно.

— Ах, черт вас совсем возьми… Ах, черт… Нет, это что-то совершенно невозможное… Ах, черт!..

Над почерневшими вершинами зажглась уже серебряная лампада вечерней звезды. На том берегу, в сиреневом сумраке вспыхнул яркой звездой одинокий огонек — то Липатка Безродный, полу-рыбак, полу-нищий, оборванный, серый, как дух какой лесной, пришел половить рыбки. И много было в этом одиноком огоньке среди лесной пустыни какой-то кроткой и сладкой, берущей за душу грусти-тоски… И накидал на огонь Липатка сырых веток для дыму, от комаров, и пробежала от огня золотая дорожка по озеру и в тихое небо поднялся сизый столбик дыма: точно приносил там безродный нищий какую-то жертву богам лесной пустыни….

Но профессор не видел уже ни серебряных звезд, ни кроткого одинокого огонька, ничего — весь в огне раздражения, окруженный необъятной тучей комаров, он быстро выбирался с берега к лесной дороге, яростно отбиваясь березовыми ветками направо и налево. Но лесная пустыня и прекрасное озеро это слало на него полки за полками и тысячи острых жал под торжествующие звуки трубачей гнали его лесом все дальше и дальше, прочь, с его широкополой панамой, с его полосатыми носками, с его чесучовым пиджаком. Он задыхался в этих серых, звенящих тучах, он не знал, куда деться, он прямо робел…

— Ах, черт… Ах, дьявол… Нет, это решительно невозможно! — бормотал он задыхаясь. — Это что-то совершенно непонятное…

Он споткнулся об узловатые корни старой сосны на опушке, упал, уронил очки, едва нашел их в сумраке и, ощупав их, убедился, что одно стекло разбито, и снова, под грозный звон комариных полчищ, весь в огне, побежал к деревне.

Он вбежал в избу. Страшная жара и духота сразу перехватили дыхание.

— А мы совсем заждались вас… — с очаровательной улыбкой встретил его Кузьма Иванович. — Хорошо ли изволили разгуляться?

— Да что вы, смеетесь?… Совсем сожрали прямо…

— То есть… как это собственно?

— Да комары, черт бы их совсем побрал! Комары! Это что-то совершенно невероятное… Даже на севере не видал я ничего подобного…

— А, да… Действительно, их у нас весьма значительное количество…

24
Перейти на страницу:
Мир литературы