Штуцер и тесак (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 29

Вот ведь пытливая!

– Было дело, – вдохновенно соврал я. – Был брошен в узилище по ложному обвинению. Коллега-лекарь оклеветал – приревновал к моему успеху. Написал донос, в котором выставил русским шпионом – знал о моем происхождении. Несколько месяцев в сырой камере на гнилой соломе… Пока сидел, умер отец. Доказательств в отношении меня не нашлось – ничего, кроме доноса, из тюрьмы меня выпустили, но для того чтобы забрать в армию. Остальное вы знаете.

– Бедный! – глаза графинюшки заблестели. – Вы так страдали!

Кажется, меня занесло. Не хватало, чтобы бросилась на шею на глазах у всех. Любят наши женщины страдальцев.

– Мы с мамой вам поможем! Я поговорю с ней. И еще: примите от меня гитару в подарок. У меня с ней не вышло подружиться, у вас же замечательно получается. Будете играть, вспоминая свою нечаянную знакомую…

Глаза у нее снова повлажнели. Надо срочно отвлечь.

– А это – вам! На память обо мне.

Я достал из кармана и вручил графинюшке медальон с Богородицей.

– Какой милый образ! – воскликнула она, отщелкнув крышечку.

– Освящен в церкви! – поспешил я, с запозданием сообразив, что дарить девушке вещь, снятую с трупа, не слишком кошерно. Еще спросит, откуда у меня медальон… Хотя, о чем я? Английская королева Елизавета I не стеснялась принимать драгоценности от пиратов, а те не у ювелиров их покупали. Кровавые были камешки…

– Я его буду носить! – пообещала графинюшка. – Проводите меня к дормезу.

В том, она не бросает слова на ветер, я убедился в тот же день. Перед ужином графиня предложила мне прогуляться. Оперлась на мою руку, и мы неспешно пошли прочь от стоянки. Графиня молчала, и я не утерпел.

– Как ваша спина, Наталья Гавриловна? Не беспокоит?

– Побаливает, – ответила она. – Но терпеть можно.

– В Смоленске спросите в аптеках спиртовую настойку опиума. Снимает боли.

– Знаю, – кивнула она. – Лауданум называется. У меня был, но вышел, а в Залесье взять негде. Куплю.

– Только не увлекайтесь. При постоянном употреблении опиум вызывает зависимость и разрушает здоровье.

– Ты мне зубы не заговаривай! – хмыкнула графиня. – Медальон, который дочке подарил, с поляка сняли?

– Да, – не стал отрицать я, – но я его в церкви освятил.

– Дочка говорила, – кивнула она. – Потому и разрешила оставить. Все, что с кровью взято, непременно нужно в церковь отнести, грех убийства отмолить, иначе Бог накажет. А теперь слушай меня, Платон! Я за тобой наблюдала и вот, что скажу: ты не тот, за кого себя выдаешь.

Я вздрогнул. И эта!

– Ты почему-то пытаешься притвориться таким, как все, – продолжила она, не заметив, – но это плохо выходит. Инаковость выпирает. Ты учен, но чрезмерно для княжича. Отменный воин, но не рубака – видала я таких. Думаешь и ведешь себя, как офицер. Не случись тебя, Спешнев погубил бы егерей, да и нас с Грушей. Откуда это?

Она встала и вперила в меня взор.

– Я уже объяснял, Наталья Гавриловна, – попытался соскочить я. – Много видел, воевал.

– Темнишь! – погрозила она пальцем. – Продолжу. При всем том ты добрый человек. Когда о Груше за ужином заговорил, сказав, что к таким, как она, грязь не пристает, я глаз с тебя не спускала. Уверилась, что и в самом деле так думаешь. А когда добавил, что будь ты князем и при состоянии, то непременно б посватался… Грушу после этих слов не узнать, сердцем ожила. Как ты ей в стихах высказался? «И для него воскресло вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь»?

Ну, и память у них!

– Никакой ты не лекарь, – сказала графиня, – вернее, не только. Лечить умеешь, это так. Полагаю, что учился, и даже практиковал. Но потом выбрал военную стезю. Не сомневаюсь, что вот здесь, – она коснулась моего плеча, – некогда были эполеты с бахромой из витого шнура[71].

– Наталья Гавриловна!

– Молчи! – нахмурилась она. – Не люблю вранья! Откуда простой лекарь может знать про шашни Бонапарта? Для того нужно в светских салонах бывать. Простому лекарю туда хода нет, а вот офицеру – запросто.

М-да, прокололся.

– Я тебя не осуждаю, – поспешила графиня. – Понимаю, зачем пошел узурпатору служить. В России тебе хода не было, а у Бонапарта сыновья трактирщиков в маршалах ходят[72]. Вот и соблазнился карьером. Одного не понимаю: отчего убежал?

– Бонапарт обречен, – ответил я, поняв, что убеждать ее бесполезно. – Зарвался. Стоит ему потерпеть поражение в России, а это непременно случится, и ему конец. Слишком много у него врагов в Европе, слишком сильно его ненавидят. К тому же я русский человек, Наталья Гавриловна. Идти против своих? Лучше умереть!

– Молодец! – похвалила она. – Правильно тебя родители воспитали. Не ожидала такого от Друцких. Те, кого знаю, мерзавцы и подлецы. (Ага, помним!) В каких чинах у французов состоял?

– Подполковник, – соврал я. – При штабе маршала Виктора.

А чего там? Врать, так по-крупному.

– То-то! – довольно улыбнулась она. – Я хоть и женщина, но понятие имею.

– Не говорите об этом никому, – попросил я. – Не то примут за шпиона и расстреляют.

– Не буду, – кивнула она. – Но историю твою поправим. Коли я несуразность увидела, то и другие разглядят, – она задумалась. – Давай так. Лекарь, но не простой, а личный при маршале. Такие знают, порою, больше генералов. Сопровождают маршала в сражениях, слышат его распоряжения, видят ход боя и наматывают на ус. Как тебе?

– Замечательно! – сказал я искренне. А старушка-то у нас – ого-го-го!

– Так отвечай, коли спросят. Сам с объяснениями не лезь. А я тебе помогу, замолвлю словечко. Мужа моего покойного в армии помнят, да и я многих знаю. В долгу я. Не случись ты в Залесье, не жить бы мне с Грушей – растерзали бы нас поляки. Вдову и дочь генерала, который их усмирял, не помиловали бы. Подлый и мстительный народ. Я-то свой век прожила, но как подумаю, что сотворили бы с дочкой… – она помрачнела. – Не люблю я оставаться должной, Платон, потому и помогу. Да и негоже, чтобы такой человек лекарем при солдатах состоял. Не твое это место, на другом больше пользы России принесешь. Согласен?

– Да, – поклонился я.

– И еще. Не обижай Грушу. Она у меня последыш, родилась, когда мне сорок было. Уж не чаяла детей более иметь: покойный Юрий Никитич нас не часто навещал – все на войнах. Старшая дочь к тому времени замуж вышла, собиралась внуков нянчить, а тут Груша образовалась. Для меня она как свет в окошке, с тех пор как муж умер, только ей и дышу. После конфуза в Петербурге Грушу было не узнать – поникла как цветок на морозе. И вдруг ты случился. На других не похожий, умный, красивый, добрый. Стихи сочиняешь, песни поешь… Она к тебе душой потянулась. Оттолкнешь – увянет. Не вздумай такое! Не прощу!

– Да я…

– Вижу! – отмахнулась она. – Знаешь свое место. Только дураки его блюдут, а умные сами выбирают. Ты у нас не дурак. Слушай меня, Платон! Станешь потомственным дворянином, неважно – через чин или пожалованием императора, отдам за тебя дочь! И приданым не обижу. Пять тысяч душ у меня нету, но тысячу наскребу. Старайся! Год тебе на все, более ждать не буду.

Не фига себе заявочка! Наверное, это отразилось на моем лице, потому что графиня улыбнулась:

– Ты сможешь! Вспомни, каким в усадьбу пришел? Нищий оборванец в лохмотьях и без гроша в кармане. А сейчас? Костюм, добрый конь, который не менее двухсот рублей стоит, часы, – она перевела взгляд на цепочку на моем животе, – деньги имеются. Капитан поделился?

– 250 рублей дал, – подтвердил я.

– Это я ему велела, – кивнула графиня.

Хм! А мне другое говорили. Учтем.

– Ты уже сейчас не пропадешь, а коли случай станешь искать – высоко взлетишь.

Если не убьют…

– Проводи меня к столу, – велела графиня. – И запомни: мы с Грушей будем ждать добрых вестей. Не обмани!

И вот на что я подписался?..

Думаю, пришло время рассказать о себе. Как зовут меня, знаете, о возрасте и профессии – тоже. Почему оказался в прошлом, не отвечу – сам не знаю. Кто-то или что-то избавило меня от печальной судьбы лежать в деревянном ящике, засыпанном полутора метрами земли, возможно, временно. Так что поспешу…