Бойцовский Клуб - Паланик Чак - Страница 20

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая

Когда я добираюсь до отеля «Регент», в коридоре меня встречает Марла в купальном халате. Марла позвонила мне на работу и спросила, не буду ли я любезен пропустить тренажерный зал, библиотеку или прачечную, или что там у меня запланировано на сегодня, и срочно явиться к ней.

Марла позвонила мне потому, что она меня ненавидит.

Она не обмолвилась ни словом насчет своего коллагенового фонда.

Итак, Марла спрашивает меня, не окажу ли я ей услугу? Марла пролежала в постели весь день. Марла ест то, что служба доставки доставляет ее соседям, которые уже умерли. Марла говорит, что они спят, и принимает за них заказы. Короче говоря, Марла лежала в постели в ожидании службы доставки, которая обычно прибывает между двенадцатью и двумя часами дня. У Марлы уже пару лет как нет медицинской страховки, поэтому она давно перестала осматривать себя, но этим утром она обнаружила в груди уплотнение, и лимфатические узлы под мышкой оказались плотными и болезненными, но она не могла сказать об этом никому из тех, кого любит, чтобы не испугать их, и к доктору не могла пойти – вдруг там ничего нет, – но ей все же нужно было кому-то об этом рассказать и нужно было, чтобы кто-нибудь посмотрел.

У Марлы – карие глаза такого цвета, как у зверя, которого раскалили добела в печи и швырнули в холодную воду. Как это называется, не помню: то ли вулканизация, то ли гальванизация, то ли закалка.

Марла говорит, что она простит мне коллаген, если я осмотрю ее.

Я понимаю, что она не позвонила Тайлеру, потому что не хотела пугать его. Я же ей безразличен.

Мы поднимаемся в ее комнату, и Марла объясняет мне, что в природе не встречается старых животных, потому что они умирают раньше, чем состарятся. Если они заболевают или просто становятся медлительными, их пожирает кто-нибудь моложе и сильнее. Животным не положено стареть.

Марла ложится на кровать и развязывает поясок на купальном халате. Наша культура исказила смысл смерти, говорит она. Старые животные – это исключение из законов природы.

Это – уродство.

Марла обливается холодным потом, пока я рассказываю ей, как в колледже у меня вскочила бородавка. Не где-нибудь, а на члене. Я отправился на медицинский факультет, чтобы мне ее удалили. Потом я рассказал об этом отцу. Через год. Отец рассмеялся и назвал меня дураком, потому что бородавки вроде той жутко нравятся бабам, так что Бог оказал мне большую честь, наградив меня ею.

Я стою на коленях возле кровати Марлы, ощупывая холодную кожу Марлы пядь за пядью, сжимая ее холодную плоть между пальцами, а Марла говорит мне, что эти бородавки, которые так жутко нравятся бабам, вызывают у них рак шейки матки.

И вот я сижу на одноразовой салфетке в смотровой комнате медицинского факультета, и один студент прыскает жидким азотом на мой член, в то время как восемь его сокурсников наблюдают. Вот до чего случается дойти, когда нет медицинской страховки. Только они не говорят «член», они называют его пенисом, но, как ни назови, они льют на него жидкий азот, и это так же больно, как щелочь.

Марла смеется вместе со мной, пока не замечает, что мои пальцы останавливаются. Словно что-то нашли.

Марла перестает дышать, и живот у нее становится тугой как барабан, и сердце бьет в эту тугую, как барабан, кожу изнутри. Но я остановился не поэтому, я остановился, потому что болтал и потому что почувствовал на какой-то миг, что ни меня, ни Марлы в комнате нет. Мы очутились на медицинском факультете, в том далеком прошлом, мы сидели на липкой бумаге, и мой член горел огнем от жидкого азота, когда один из студентов увидел мою босую ногу и вылетел из комнаты в два прыжка. Он вернулся с тремя настоящими докторами, и доктора отпихнули от меня в сторону студента с жидким азотом.

Один настоящий доктор схватил мою босую правую ногу и сунул ее под нос двум другим настоящим докторам. Все трое помяли ее, потыкали пальцами и сняли ее на «поляроид». Они вели себя так, словно остального меня, полуголого, полузамороженного, не существовало вовсе. Существовала только эта нога, и все студенты-медики столпились в кружок, чтобы рассмотреть ее получше.

– Как долго, – спросил доктор, – у вас это красное пятно на ноге?

Доктор имел в виду мое родимое пятно. У меня на правой ноге – родимое пятно в форме (как шутил отец) темно-красной Австралии с маленькой Новой Зеландией справа. Именно это я им и сказал, и все сразу же повеселели. Мой член потихоньку оттаивал. Все, кроме студента с жидким азотом, ушли, да и он бы ушел, поскольку ему было стыдно смотреть мне в глаза. Но он остался, взял мой член за головку и потянул к себе, а затем прыснул тонкой струйкой жидкого азота на то, что еще оставалось от бородавки. Такая боль, что если представить себе, будто длина моего члена – несколько сотен миль, и боль – на его дальнем конце, то она все равно будет ужасной.

Марла смотрит на мою руку и на шрам от поцелуя Тайлера.

Я сказал студенту-медику, что видно ему нечасто здесь попадались родимые пятна.

Да не в этом дело, сказал студент. Все подумали, что это не родимое пятно, а рак. Сейчас такой новый вид рака, который, в основном, поражает молодежь. Просыпаешься одним прекрасным утром и видишь красное пятно у себя на лодыжке или ступне. Пятно становится все больше и больше, покрывает тебя с ног до головы, и ты умираешь.

Студент объяснил мне, что все пришли в такое возбуждение, потому что подумали, что у меня этот самый новый рак. Он еще редко встречается, но постепенно распространяется все шире и шире.

Это было так давно.

Рак – он такой, объясняю я Марле. Случаются ошибки, поэтому если у тебя где-то что-то, не дай Бог, не в порядке, не надо забывать обо всем остальном.

Не дай Бог, говорит Марла.

Студент с азотом закончил, он сказал, что остатки бородавки отпадут сами собой через несколько дней. На липкой бумаге рядом с моей задницей валялся снимок моей босой ступни, который никому не был нужен. Я спросил, можно ли мне забрать фотографию.

У меня она до сих пор висит в комнате в рамочке, на уголке зеркала. Я причесываю волосы перед зеркалом каждое утро, собираясь на работу, и думаю о том, как однажды у меня ровно десять минут был рак – куда там, хуже, чем рак.

Я говорю Марле, что в этот День Благодарения мы впервые не пошли с дедушкой кататься на каток, хотя лед был толщиной почти в шесть дюймов. Моя бабушка всегда наклеивала маленькие кусочки пластыря на лоб и на руки там, где родинки, которые были у нее всю жизнь, выглядели некрасиво с ее точки зрения. Края пластыря задирались, а родинки окрашивались в странные цвета, вроде голубого.

Когда моя бабушка в последний раз отправилась в больницу, дедушка нес ее чемодан и жаловался, что его скособочит – таким тяжелым был чемодан. Моя франко-канадская бабушка была такой застенчивой, что никогда не показывалась в купальнике перед посторонними, а, направляясь в туалет, открывала кран в ванной, чтобы никто не услышал никаких звуков. Выписываясь из больницы Лурдской Богоматери после частичной мастэктомии, она сказала:

– Это тебя-то скособочило?

Для моего дедушки это было чем-то вроде итога всей жизни: моя бабушка, рак, их женитьба, вся жизнь. Он смеется каждый раз, когда рассказывает эту историю.

Марла не смеется. Я хочу, чтобы она смеялась, чтобы у нее поднялось настроение. Я хочу, чтобы Марла простила мне коллаген, я говорю, что ничего не нашел. Если ей что-то почудилось сегодня утром, то это ошибка. Как в истории с родинкой.

На тыльной стороне ладони Марлы – шрам от поцелуя Тайлера.

Я хочу, чтобы Марла улыбнулась, поэтому я не рассказываю о том, как я в последний раз обнимал Клои – лысую Клои, скелетик, обмазанный желтым воском с шелковым платочком, обмотанным вокруг лысой головы. Я обнял Клои в последний раз перед тем, как она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она похожа на голубя, и Клои засмеялась. На пляже я всегда сижу, спрятав правую ногу под себя или зарыв ее в песок. Схоронив Австралию с Новой Зеландией. Я боюсь, что люди увидят мою ногу, и я начну умирать у них в сознании. Рак, которого у меня нет, начнет расползаться. Я не стал рассказывать это Марле.

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая