История полковника Джека - Дефо Даниэль - Страница 37

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая

«Вот видишь, Мухат, — сказал я, — белый человек может пожалеть негра! И теперь ты должен рассказать всем неграм, что о них говорят, будто они слушаются только кнута и, если с ними мягко обращаться, они делаются хуже, а не лучше, потому-то белые люди не жалеют и не прощают их. Ты должен убедить негров, что с ними много лучше будут обращаться и будут проявлять к ним снисходительность, если они сами выкажут благодарность за доброе обхождение точно так же, как выказывают покорность после наказания. Посмотрим, сумеешь ли ты на них повлиять».

«Мой пойдет, мой пойдет, — отвечал он, — мой много говорит им, они много доволны будут, как и мой, и будут много работать, захотят, чтобы болшой господын жалел их».

Господин. Ну хорошо, а какое есть у вас свидетельство их благодарности? Вы заметили в них какие-нибудь перемены?

Джек. К этому я как раз и подхожу, сэр. Примерно месяц спустя после этого я устроил так, что по плантации прошел слух, будто бы я сильно рассердил большого господина и за это меня прогнали с плантации и приговорили повесить. Ваша честь, наверное, помнит, что некоторое время назад вы посылали меня по вашим личным делам в Патаксент-Ривер[66], где я пробыл двенадцать дней? Я распространил такой слух среди негров, чтобы посмотреть, как они это примут.

Господин. Вот оно что! Чтобы проверить, как поступит Мухат?

Джек. Да, сэр. И я сделал настоящее открытие. Сначала бедный малый просто не поверил этому, однако, видя, что меня долго нет, он пошел к главному управляющему и встал у его дверей, не говоря ни слова, словно какой-нибудь десятилетний дурачок. Через некоторое время вышел старший надсмотрщик; увидев негра, он сначала ничего не сказал, подумал, что того зачем-нибудь прислали, однако, пройдя мимо него раза два-три, он обратил внимание на то, что негр стоит все так же неподвижно, в той же позе и на том же самом месте, и когда он в последний раз проходил мимо него, он остановился и спросил: «Чего тебе? Почему ты так долго стоишь здесь, тебе что, делать нечего?»

«Мой хочет говорит, мой должен много сказат», — отвечал тот.

Надсмотрщик подумал, что сейчас он узнает какой-то секрет, и согласился его выслушать. «Ну, что ты хочешь сказать мне?» — спросил он.

«Мой говорит, — сказал тот, — очэн прошу говорит, где другой господын?»

Надсмотрщик подумал, что негр спрашивает большого господина. «Про какого другого господина ты спрашиваешь? — говорит управляющий. — О чем ты хочешь говорить с большим господином? Тебе нельзя с ним говорить. Разве ты не можешь мне сказать, какое у тебя дело?»

«Нэт, нэт, мой нэ говорит болшой господын, другой господын», — сказал Мухат.

«С кем, с Полковником?» — спрашивает управляющий.

«Да, да, с Полковнык», — говорит тот.

«А разве ты не знаешь, что его завтра собираются повесить, — говорит управляющий, — за то, что он рассердил большого господина?»[67]

«Да, да, — сказал Мухат, — мой знал, мой знал, мой нэ говорил, мой должен сказать».

«О чем ты должен сказать?» — спросил управляющий.

«О, мой знает, он сэрдил болшой господын». И с этими словами он упал перед управляющим на колени.

«Так чего тебе надо? — спросил управляющий. — Я же сказал тебе, что его повесят».

«Нэт, нэт, — вскричал он, — нэ вешат этот господын, мой на колены просыт болшой господын».

«Ты на коленях будешь просить за него?[68] Неужели ты думаешь, большой господин послушает тебя? Раз он рассердил большого господина, повторяю тебе, его должны повесить, так что твои просьбы ни к чему».

Негр. Мой просыт, очэн просыт болшой господын за нэго.

Управляющий. А чего ты так волнуешься и просишь за него?

Негр. О-о, он просыл за мена болшой господын, тэпер мой просыл за нэго. Болшой господын очэн хорошы, очэн хорошы, он простыл мена, когда тот господын просыл его, тэпер он простыт его, когда мой просыл за него.

Управляющий. Нет уж, твои просьбы не помогут, ведь ты не согласишься, чтобы вместо него повесили тебя? Если согласишься, тогда другое дело.

Негр. Да, да, мой пуст повесят за добры господын, он просыл за мэна, пуст Мухат повесят, болшой господын повесят мэна, бьют кнутом мэна, что хочэт, пуст толко отпускает бедны господын, он просыл за мэна, да, да, пуст.

Управляющий. Неужели ты это серьезно, Мухат?

Негр. Конэчно, мой правда говорыл, болшой господын пуст знает, мой правда говорыл, пуст все видят, что бэлы человэк повесыл Мухат, повесыл бедны нэгр Мухат, бил кнутом, всо дэлал вместо бедны господын, что просыл за мэна.

После этого бедняга горько расплакался, так что не было нужды спрашивать, серьезно он это говорит или нет. Тут я, которого вызвали посмотреть на эту сцену, неожиданно и появился; сначала меня не было в усадьбе, но когда я вернулся, выполнив ваше поручение, я все слышал; пора было кончать эту сцену, ни управляющий, ни я уже больше не могли вынести ее; и вот он выходит и говорит мне: «Идите к нему, вы дали незабываемый урок, теперь никто не скажет, что у негров нет чувства благодарности. Ступайте же к нему, — повторяет он, — я больше не в силах продолжать этот разговор». Тут я предстал перед ним, чтобы он знал, что я на свободе, и завел с ним разговор.

Джек. Надеюсь, рассказ о поведении этого бедняги доставил вам удовольствие, ваша честь?

Господин. Да, да, продолжайте, прошу вас, рассказ меня весьма радует, жизнь негров открылась для меня с новой стороны, и это не может не волновать.

Джек. Какое-то время он стоял как громом пораженный, словно оцепенел, и уставился на меня, не говоря ни слова, потом забормотал что-то невнятное, засмеялся тихонько: «Ай, ай, ай, Мухат видит, Мухат нэ видит, мой спит, мой нэ спит, мой нэ повэсат, мой не повэсат, он живой, совсэм живой». И вдруг как бросится ко мне, схватил, словно малого ребенка, взвалил себе на спину и побежал, насилу я его остановил, пришлось даже прикрикнуть на него. Он опустил меня на землю, опять поглядел на меня, и как пустится в пляс, точно одержимый, вам, наверное, случалось видеть, как они пляшут вокруг своих жен и детей, когда хотят выразить радость.

Потом он, наконец, заговорил со мной и рассказал, как ему сообщили, что меня должны повесить. «Неужели, Мухат, — воскликнул я, — ты бы согласился, чтобы тебя повесили вместо меня?» — «Да, да, — сказал он, — правда, пуст повесат мэна, твой простят». — «За что же ты меня так любишь, Мухат?» — спросил я. «Развэ твой нэ просыл за мэна болшой господын? — сказал он. — Твой спасал мэна, твой сдэлал болшой господын очэн хороши, очэн добры, не бит мэна кнутом, мой нэ забудыт, пуст мой бит кнутом, мой вешат, нэ твой вешат, мой умэрэт, твой нэ умэрэт, мой нэ позволат дэлат тэбе плохо вэс мой жызн».

Джек. Теперь вы можете сами судить, ваша честь, что доброта, проявленная с умом, так же воспитывает этих людей, как жестокость, и решить, есть ли у них чувство благодарности.

Господин. Но почему же нам прежде не случалось в этом убедиться?

Джек. Боюсь, сэр, что пример с Мухатом объясняет все.

Господин. Вот как? Значит, потому, что мы были слишком жестоки?

Джек. Потому, что негры никогда не встречали снисхождения, никогда никто не пытался даже выяснить, могут ли негры чувствовать благодарность; потому, что, если они совершали какой-нибудь проступок, их никогда не прощали, напротив, наказывали со всей жестокостью и они не знали иного чувства, чем страх, за которым, естественно, следует ненависть. Если бы с ними обращались сочувственно, они бы и служили с большой охотой, и это относится ко всем невольникам. Природа всех людей одинакова[69], и разум управляет ею весьма сходным образом. Не изведав, что такое снисхождение, как могли они совершать поступки во имя любви?

Господин. Вы убедили меня. Но скажите, пожалуйста, как же тогда согласуются ваши убеждения с жестоким приговором, который вы вынесли несчастным неграм, — неужели порка дважды в день в течение четырех дней тоже называется снисхождением?

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая