Дети-крестоносцы
(Историческая повесть для юношества. Совр. орф.) - Аксаков Николай Петрович - Страница 6

— Но пусть будет нас много, очень даже много, — пробовал сомневаться Николай, — хватит ли у нас силы против взрослых и хорошо вооруженных воинов? Все же мы еще слабее взрослых людей.

— Хватит ли у нас силы, — возражал с горячностью Ганс, — хватит ли у нас силы? Да разве, когда напал в прошлом году волк на наше стадо, ты, я, да еще Фриц не прогнали его криком и палками и не гнались за ним далеко по полю, так что, если бы не овраг, в котором он скрылся, он наверное пал бы жертвою наших ударов. Положим следом за нами гнались и собаки, но волк, разумеется, бежал не от них, а от нас. Собак он не испугался бы. Не разорвали ли волки, в том же прошлом году, нашего старого Геца. Знаешь ли, сила является как-то сама собою, когда она в особенности нужна. Помнишь: когда, несколько месяцев тому назад, загорелся наш дом, я вытащил один на двор и протащил даже далеко по двору большой сундук с клажей, который в другое время с трудом поднимут и двое взрослых мужчин.

— Да! Сила явится, конечно, сама собою, — задумчиво отвечал Николай. — Ведь нам будет помогать сам Бог; ведь Его воля, чтобы Иерусалим спасен был руками невинных, т. е. детей. Он же, конечно, пошлет нам и крепость и силу.

— Конечно, пошлет! — воскликнул восторженно Ганс. Слушай, Николай, что рассказывал в доме у нас старый священник. Я позабыл только имена, но хорошо помню, в чем было дело. Был когда-то мальчик, которого очень любил Бог. Звали его, кажется, Давидом; он еще впоследствии сам сделался царем. Ну, а тогда он был еще маленьким мальчиком и, кажется, даже, как и мы, простым пастухом. Вот однажды напали на царство то, где он жил, многочисленные неприятели, а вместе с ними и страшный великан… Вот уж как его звали — совсем не помню. И объявили враги царю, что уйдут из его земли только тогда, когда кто-нибудь победит и одолеет их великана. И что же ты думал бы, Николай? Ведь победил его этот самый маленький мальчик-пастух, а большие и сильные люди оказывались бессильными перед ним и не могли победить его. Не будет ли того же самого и с нами и с нашим делом, если Бог будет помогать и покровительствовать нам.

— Да! — повторил воодушевляясь Николай, — каждый из нас может оказаться таким Давидом, и мы победим, и осилим грозного великана, владеющего теперь Иерусалимом.

Но если Ганс и не чувствовал никаких сомнений в силе будущего воинства детей-крестоносцев, другое сомнение тяжелым камнем лежало у него на душе и занимало era мысли. Он не сразу решился даже поделиться с другом своим этим тяжелым сомнением.

— Слушай, Николай! — сказал он наконец. — Нас называют невинными, потому что мы еще дети и что нас не допускают еще к исповеди и причащению, как допускали еще в недавнее время[1]. Только невинны ли мы в самом деле? Мать говорит мне часто, что, когда мне придется через четыре года идти на исповедь к отцу Гервасию, ее духовнику, я утомлю даже уши старого человека своими грехами. Невинные ли мы в самом деле, Николай?

Лицо Николая омрачилось, в свою очередь, тяжелою думой. Он долго сидел молча и опустив глаза к земле, как бы обдумывая что-то и мысленно рассуждая с самим собою. Вдруг лицо его прояснилось; он нашел разгадку мучившему его сомнению.

— Да! — сказал он, наконец, — исповедь, одна только исповедь дает, как говорят, полное отпущение всех сотворенных грехов. Ну, что же? Если мы не можем исповедываться перед священником, исповедуемся друг другу, расскажем друг другу чистосердечно все наши грехи, покаемся в них от всей души и вместе помолимся Господу, чтоб он простил их нам и отпустил все наши прегрешения. Тогда-то, как невинные, примемся мы за исполнение святого дела своего.

И долго длился выразительный шепот за кустами. То будущие крестоносцы, перед началом подвига, исповедывали друг другу свои грехи. И слышны были по временам вздохи и явно было глубокое сердечное сокрушение. И долго стояли потом на коленях оба мальчика с сложенными руками, и долго и горячо молились. Помолившись же, они крепко обнялись и горячо поцеловали друг друга. Так заключен был священный союз между ними.

Только соседние кусты могли бы слышать тихую их исповедь, но и они все время тихо шумели своими листьями, как бы не желая проникать в святую, детскую тайну. А солнце, заходящее за вершину горы, прорезывалось косыми лучами через густую листву кустарников и, как бы ласкаясь, озаряло золотыми лучами обоих детей-крестоносцев.

Часа через два, после описанной нами беседы, железные ворота города Кёльна отворились с шумом и скрипом, послышалось конское ржанье и городской табун оказался на площадке за городского стеной. Город Кёльн был большой город, лошадей в нем было очень много, а потому не мудрено, что вместе с большим табуном за городского стеной оказалось около двухсот мальчиков горожан. Ганс, Николай и другие мальчики из предместья, стоявшие до появления табуна у ворот, тоже вскочили на выведенных им горожанами коней. Старший городской конюх проиграл на рожке условный сигнал, мальчики пришпорили ноженками коней, встрепенулись кони и табун мерною скачью двинулся с места к отдаленному городскому лугу.

Николай и Ганс незаметно и непроизвольно опередили других и едут впереди. Стоит только взглянуть на молодцеватую их осанку, чтобы решить, что это едут не простые мальчики-подпаски, а вожди великого, смелого и воодушевленного одним и тем же порывом воинства.

Тем временем будущее воинство еще не знает великого своего назначения и святости предстоящих ему подвигов. Мальчики весело обгоняют друг друга, весело перекликаются и шумят друг с другом и вообще предаются самой беззаботной, самой беспечной детской радости. Но Николай и Ганс не замечают ничего этого. Они скачут, погруженные в думы, не перекидываясь словами, и, кажется, видят перед собою только одну великую и все более и более выясняющуюся перед ними цель.

Но вот они уже на луговине. Издалека доносится мерное журчание воды — это Рейн плещется своею неугомонною волною; темные вершины гор высоко врезались в темное, синее небо. Серебряная луна ярко освещает луговину и еще более ярко вырисовывается на синеве небосклона. Разнузданные кони разбрелись и щиплют траву, иногда только перекликаясь между собою звонким приветливым ржаньем. Старый конюх и его старшие помощники давно уже улеглись в сторонке и предаются покою. К ржанию и топоту коней иногда примешивается их звучный и здоровый храп. Мальчики уселись кружком у разведенного костра и ведут между собою оживленную беседу. По временам, то Николай, то Ганс становятся в середину кружка, около пылающего костра и что-то говорят, сильно и энергично жестикулируя.

Рассказы вчерашнего странника как бы стушевались и отошли на второй план. Маленькие ораторы говорят от своего лица и от своего имени. Они рассказывают о страданиях христиан в Иерусалиме, о посрамлении гроба Христова, о позоре Христова имени. Все, где бы то ни было и когда бы то ни было слышанное ими об Иерусалиме и о крестовых походах, получает отголосок в их воодушевленных речах. Воображение играло также далеко не последнюю роль. Энтузиазм слушателей рос и увеличивался постепенно. Да и не трудно было возбуждать легковоспламеняющихся детей.

На все речи и убеждения Николая и Ганса, к которым присоединилось и несколько новых ораторов, раздалось одно только возражение.

— Да ведь нас не пустят, — сказал Фриц, самый младший из мальчиков, белокурый мальчик девяти лет.

Возражение это заставило многих призадуматься. Такой исход дела до сих пор еще не был предусмотрен и обсужден. А ну, как в самом деле не пустят — и вся мысль о великом ополчении, сама собой разрушится, рассеется прахом.

— Как же могут не пустить нас, — с живостью возразил наконец Николай, — если мы докажем и растолкуем, что сам Бог призывает нас на исполнение святого Своего дела.