Воспарить к небесам (ЛП) - Эшли Кристен - Страница 11

Я бросила ложку в миску и направилась к двери, видя сквозь затемненные стекла, что там было не одно тело, и одно из них принадлежало не мамаше начинающего боксера, а отцу.

Все ясно, мне бы следовало догадаться.

Мужчины ничего не понимали.

Я щелкнула замками, открывая дверь, изобразив на лице приветливость, а не убийственный вид, а затем встала как вкопанная.

— Привет, — поздоровался Микки Донован, стоя у моей двери и выглядя неоправданно привлекательным в выцветших джинсах, потрепанной рубашке из шамбре с закатанными рукавами на мускулистых предплечьях, очередная пятичасовая щетина украшала его волевую челюсть. С ним были еще два человека, которых я не замечала, потому что, во-первых, Микки ухмылялся, во-вторых, он выглядел незаконно привлекательным в своей повседневной одежде, и, в-третьих, держал огромную коробку, наполненную вещами, которые, как я знала, мне нужно будет пометить и расставить, что означало отмену вина и душа. Времени останется только на то, чтобы прицепить этикетку, поставить все по местам и лечь в постель.

— Господи, неужели на твою гостиную обрушились небеса?

Я пошевелилась, но только для того, чтобы моргнуть.

— Прошу прощения? — переспросила я.

— Амелия, дорогая, что бы ты там ни делала, это пахнет так, будто исходит от рук Господа.

Ого.

Какое приятное чувство. Очень приятное. Необычайно приятное.

Неестественно приятное.

Потому что я любила печь. Я влюбилась в это еще в младших классах средней школы на занятиях по домоводству.

Однако, когда я заняла громадную кухню родителей, чтобы насладиться своим новообретенным хобби, моя мать немедленно пресекла эту деятельность.

— У нас есть слуги, чтобы делать подобные вещи, Амелия, — упрекнула она. — Не говоря уже о том, что леди должна делать все, что в ее силах, чтобы уклоняться от сладостей.

К несчастью, годы спустя, когда эти путы были разорваны, и я могла бы свободно печь на досуге, меня связали другие, потому что Конрад думал то же самое.

— Ты мне так пузо нарастишь, птичка, — сказал он мне после того, как я во второй раз испекла ему печенье. Затем он многозначительно посмотрел на меня. — Тебя это тоже касается.

Я думала, что когда появятся дети, я смогу побаловать себя, дети будут детьми, которым нравится печенье и покрытые блестящей глазурью кексы с цветочками.

Но я ошиблась. Конрад вел себя так, будто любой продукт, содержащий сахар, который потребляли дети, был сродни отраве.

На самом деле, он так и сказал мне, что это яд, «И его следует избегать любой ценой, пупсик».

Таким образом, я была вынуждена тайком таскать им кексы, печенье, пироги и пирожные, когда их отец уезжал на конференции.

Кроме этого, я похоронила эту часть себя.

И должна была признать, что когда несколько часов назад я начала печь, независимо от того, насколько я устала, я потерялась в этом.

Просто теперь, когда усталость дала о себе знать, я уже не получала от этого такого удовольствия.

Как бы то ни было, Микки был прав. В доме пахло пекарней. Приторно и сладко.

И божественно.

Поэтому я сразу решила, что снова буду печь. Для себя. Для детей.

На самом деле, в следующий раз, когда они приедут, может, я заставлю их остаться дома и в моем присутствии больше пяти минут, подкупив их кексами.

— Земля вызывает Амелию. Ты здесь, детка?

Я резко тряхнула головой и сосредоточилась на зовущем меня Микки, в глубоком голосе которого слышалось веселье, и он произносил мое имя этим голосом, делая со мной вещи, которые я отказывалась чувствовать.

— Извини, долгий день.

— Держу пари, так оно и есть, — пробормотал он, глядя на меня веселым взглядом (чего я не хотела видеть). Он на дюйм приподнял коробку, которую держал в руках. — Звонил Джуниор, сказал, что завтра важный день. Ты мне не сказала.

Я этого не сделала, и не потому, что избегала его (что было правдой), а потому, что совершенно забыла.

— Не сказала, Микки, — призналась я. — Мне очень жаль.

Он продолжал ухмыляться.

— Никаких извинений, детка. Я не упустил из виду, что твой дом на прошлой неделе был центром активности. Но мы с детьми пошныряли по дому, и подумали, что могли бы внести свою лепту.

— И получить кекс.

Это было сказано одним из созданий рядом с ним, и я, наконец, обратила свое внимание на мальчика и девочку, стоявших по обе стороны от Микки. Увидев их, я поняла, что Микки и его бывшая жена выбрались из того, что натворили мы с Конрадом.

И это относилось к его дочери, которая явно была старшей и выглядела очень похожей на своего отца, за исключением того, что была девочкой, значительно ниже и очень пышной, все еще обладающая тем, что, вероятно, можно назвать предподростковым детским жирком.

У его сына были темно-русые волосы, но, к счастью, он унаследовал от отца голубые глаза. У него также было тело, которое еще не заявило о своих полных намерениях. По некоторым предположениям, дочери Микки было около тринадцати или четырнадцати лет, а его сыну, возможно, десять или одиннадцать.

— Моя девочка, Эшлинг, — сказал он, кивнув на девочку. — Произносится Эшлинг, но пишется по-ирландски Эйслинг. — Такое практиковалось, и я понимала, что он дал своей девочке красивое имя, но немного все запутал. — Киллиан, тоже пишется по-ирландски, — заявил он, повернув голову в другую сторону, к мальчику. — Первая буква «С», а не «К».

— Поняла, — пробормотала я. — Эш и Килл. Я обязательно напишу вам так на рождественской открытке. — Это заставило Микки улыбнуться, Киллиана усмехнуться, а голубые глаза Эшлинг блеснули, как у ее отца. — Как насчет того, чтобы вы трое вошли, бросили это и взяли по кексу? — пригласила я.

— Потрясающе, — объявил Киллиан и помчалась прямо на кухню, что вызвало у меня острую боль в сердце, скорее всего потому, что я хотела, чтобы это сделал кто-то из моих детей.

— Спасибо, эм… миз… — сказала Эшлинг выжидающе.

— Никаких миз, — ответила я с улыбкой и отошла в сторону. — Меня зовут Амелия.

Она посмотрела на своего отца, он вошел в дом, затем кивнула мне и последовала за ним.

Я закрыла за ними дверь и повторила свое приглашение.

— Угощайся кексами. Или печеньем, если хочешь.

Эшлинг побрела на кухню.

— Просто к сведению, — начал Микки, и я посмотрела на него, чтобы увидеть, что он поставил коробку на пол у края верхней ступеньки, спускающейся в гостиную. — Мои дети не имеют права называть взрослых по именам.

— О, — пробормотала я, чувствуя себя сбитой с толку, думая, что сморозила глупость.

— Это ничего, — сказал он тихо и быстро, а затем снова улыбнулся своей легкой улыбкой. — Она бы все равно не назвала тебя Амелией. Она, вероятно, избегала бы называть тебя как-нибудь, пока не получила бы разрешение называть тебя тетей Амелией, как они обращаются к своим старшим, с которыми у них тесные отношения.

Казалось, Микки был довольно строг со своими детьми.

Я не знала, как отнестись к этому, кроме как напомнить себе, что в любом случае это не мое дело. Поэтому я просто кивнула.

— А еще я хочу сказать, — продолжал он, понизив голос, — что ты вкалываешь как проклятая. — Он махнул рукой в сторону комнаты. — Так что, мы это разгрузим и пометим. Не круто, что мы свалили на тебя этот хлам в последнюю минуту.

Как же прекрасно, что он заметил.

И все же я не думала, что для него было на пользу здесь зависать (для меня было на пользу), поэтому я заверила его:

— Это очень мило, но я в порядке. Ваша коробка маленькая, это не займет много времени.

Изучая меня некоторое время, он не выглядел уверенным.

Потом он спросил:

— Ты в порядке?

Я подумала, что это был странный вопрос, поэтому ответила:

— Конечно.

Он продолжал изучать меня, спросив:

— Ты ешь?

Именно тогда я поняла, что с тех пор, как утром съела хлопья, я не ела ничего, кроме теста для кексов, слизанного с лопаточки.

— Я в порядке, Микки, — сказала я ему.