Переселенцы Трансвааля - Рид Томас Майн - Страница 34

• Предыдущая
• 34/37
• Следующая

Готтентоты и кафры не отличаются особенною чувствительностью. Отчаяние птиц нисколько не трогало их черствых сердец.

Немного далее их ожидала другая встреча, послужившая им как бы справедливым возмездием за их поступок.

По мере того как они подвигались вперед, зной становился все сильнее и сильнее. Наконец он сделался прямо невыносимым. Темнокожим было уже не до беготни за какою-либо добычею. Они примолкли, насупились и еле передвигали ноги… В этом раскаленном воздухе самое незначительное напряжение становится не под силу, и люди вместо того, чтобы тащить бечеву, вяло волочили ее за собою по песку.

Плот поэтому тоже еле-еле тащился. Заметив, в чем дело, бааз прикрикнул на бечевщиков. Темнокожие нехотя натянули канат и прибавили было шагу, но тут вдруг случилось нечто странное. Дикари внезапно выпустили из рук канат и с громкими криками принялись прыгать, точно сумасшедшие, потрясая изо всех сил ногами и руками. Казалось, все они внезапно подверглись пляске святого Витта.

Очевидно, эти конвульсивные движения и крики вызывались болью — другого объяснения быть не могло. Одни из бечевщиков попадали на землю и стали кататься по песку, другие стали бежать вдоль берега, а некоторые прямо бросились в воду и поспешно поплыли к плоту, точно спасаясь от невидимого врага.

— Что с ними?.. В чем дело? — спрашивали путешественники, изумленно поглядывая друг на друга.

Но когда пловцы приблизились к плоту и вскарабкались на него, загадка объяснилась. Оказалось, что на них напали целые мириады пчел.

Это случилось вот как. Канат, тянувший плот, задел за громадный улей, устроенный в песке, и разрушил его. Рассвирепевшие насекомые в один миг с остервенением накинулись на бечевщиков всею массою и моментально изжалили им все тело. Особенно досталось готтентотам, у которых голова не защищена такою густою растительностью, как у кафров, напоминающих своею волнистою, шерстевидною шевелюрою шерсть баранов. Вот почему все готтентоты и бросились в воду. Хотя часть пчелиного роя и полетела за ними, но, боясь воды, ничего не могла им сделать.

Жужжание разъяренных пчел было так сильно, что напоминало собою шум мельничных колес.

Глядя на комичные прыжки, кувырканье и гримасы оставшихся на берегу дикарей, молодежь хохотала до слез. Даже чувствительная и добрая Катринка не могла удержаться от смеха, говоря, что Бог вполне справедливо наказал этих дураков за бесполезное убийство бедных слангфретерчиков.

Но скоро и всем остальным стало не до смеха.

Последовавшие за пловцами пчелы набросились на плот и энергично атаковали всех находившихся на нем. Защищаться от этой крылатой и так хорошо вооруженной армии не было никакой возможности. Все заметались взад и вперед, как угорелые. Испускали крики, отмахивались чем попало, закрывали лица руками, платками, шляпами, но спастись от назойливых насекомых было трудно. Даже старшие боеры поневоле вышли из своей всегдашней флегмы и, забыв свои лета и достоинство, прыгали и скакали не хуже дикарей.

Смятение и шум на плоту достигли таких размеров, что издали можно было подумать, не едет ли это целая колония сумасшедших или бесноватых, так как причину, вызвавшую эту отчаянную суетню, можно было видеть и понять только вблизи.

Битва с пчелами продолжалась минут двадцать. Наконец, удовлетворенные неприятели удалились, празднуя веселым жужжанием свою победу, а побежденные принялись оглядывать друг друга и с трудом узнавали знакомые черты. Результаты нападения пчел были несравненно хуже последствий атаки москитов. У всех вспухли щеки, носы и подбородки. Глаза из-за этих опухолей были едва заметны, и с трудом открывались. Лбы украсились громаднейшими волдырями. Шеи, руки и другие открытые части тела представляли собою нечто вроде багровых подушек. Зуд был нестерпимым.

Даже Грэ, обезьянка Катринки, не была пощажена: на обеих щеках у нее красовалось по громадной шишке. Желая хоть кому-нибудь отомстить за свое ранение маленькими неприятелями, с которыми она во все время их нападения вела яростную битву, обезьяна вцепилась в волосы Андрэ и изо всей силы дергала за них.

В прежнее время молодой человек обязательно отколотил бы ее за эту проделку, но теперь он удовлетворился только тем, что высвободил свои волосы из ее цепких лапок и прогнал от себя. Обезьянка укусила ему руку и, показав язык, удалилась прочь, но даже и это он оставил без внимания.

Вообще, молодой человек в последнее время сильно изменился к лучшему, и это замечалось всеми его спутниками.

Никто однако не заметил, с какого именно времени начала совершаться в нем эта благодетельная перемена. Но мы по секрету можем сообщить читателю, что перерождение его началось именно с того самого дня, когда он конвоировал женщин по пути от оврага к моване и дорогою долго беседовал с Мейстьей.

С этого дня он старался быть как можно чаще в обществе белокурой красавицы и сделался даже лучшим другом Пита. Ревновать его к Катринке он уже перестал.

Через сутки все слишком заметные следы укусов пчел пропали, и никто не вспоминал бы о нападении насекомых, если бы Катринка по временам не находила нужным напоминать темнокожим дикарям, как строго наказывает Бог за всякую бесполезную жестокость, выбирая орудием для своей справедливой кары даже таких незначительных с виду насекомых, как пчелы. Хотя это насекомое и очень мало, но бороться с ним, как оказалось, гораздо труднее, чем с буйволами и слонами, даже львами.

Вероятно, кафры и готтентоты поняли толкование молодой девушки. Больше они уже не трогали беззащитных и беспомощных существ.

После опасного происшествия с крылатыми воинами бечевщики стали осторожнее и зорко всматривались, не попадется ли опять колония пчел или других таких же свирепых насекомых.

Им, впрочем, недолго пришлось тянуть лямку. На следующий же день плот снова попал в глубокий фарватер, бечевщики были призваны обратно на плот, и быстрое течение как и раньше понесло его по направлению к устью Лимпопо.

Свертывая канат, готтентоты и кафры мысленно молили своих богов избавить их от горькой необходимости тянуть на нем плот. Тяжелая работа эта им страшно надоела, особенно после истории с пчелами.

Желание их, казалось, должно было исполниться. Плот несся с удивительною быстротою. Берега так и летели мимо взоров путешественников. Сначала это их очень радовало, но, по мере того как плот начал нестись все скорее и скорее, возрастающая быстрота течения реки заставила их наконец задуматься. Явление это могло быть очень опасным.

— Правду говорят, что человек никогда не бывает доволен, — сказал Клаас Ринвальд Яну ван Дорну. — Давно ли мы жаловались на слишком медленное течение, а теперь вот наоборот… Просто наказанье с нами: никак нам Бог не угодит!

— Да, мы попали из одной крайности в другую, — заметил бааз, — а крайности, как известно, редко бывают хороши. Слишком много хорошего и слишком много дурного одинаково скверно. Этому нас чуть не ежедневно учит житейский опыт… Мы, действительно, летим чуть не со скоростью птицы, а это становится очень… подозрительным. Как бы нам не налететь на что! Мне очень хотелось бы несколько затормозить наш бег.

— Нет ничего легче, — сказал Карл де Моор. — Прикажите упираться баграми. Это не очень трудно.

— Так-то так, — задумчиво произнес ван Дорн, — но это едва ли поможет. Все-таки попробуем.

Он отдал приказание тормозить ход плота с обеих сторон.

Однако это плохо помогало. Плот продолжал мчаться со страшной быстротой.

Таким образом пролетели более двадцати миль.

— Это словно курьерский поезд железной дороги, — заметила госпожа ван Дорн. — Но я не думаю, чтобы это могло повредить нам. Что же тут дурного? Чем скорее мы будем двигаться, тем раньше достигнем цели нашего путешествия.

Оно и правда, пока все шло хорошо. Раз только плот налетел на подводный камень, но все ограничилось одним сильным толчком: кокер-боомы и канаты из баавиан-тува могли выдержать еще и не то.

• Предыдущая
• 34/37
• Следующая