Переселенцы Трансвааля - Рид Томас Майн - Страница 13

• Предыдущая
• 13/37
• Следующая

Смех Пита вызвал другой смех — резкий и пронзительный. Это был голос гиены, из-за которой Пит лишился своей лошади.

— А, проклятая бестия! — воскликнул он, прикладывая ружье к плечу. — Ты теперь дорого заплатишь за зло, которое мне причинила.

Гиена осторожно прокрадывалась между кустарником, но Пит заметил ее и прицелился. Одним метким выстрелом он навсегда прекратил противный хохот этого отвратительного животного.

Молодой боер с удовольствием увидел, как гиена упала мертвою, но он даже не подошел к ней и, продолжая путь, думал:

«Из-за этой гадины я лишился своей прекрасной Гильди! Ну, теперь я отомстил за нее!.. Однако нужно спешить в лагерь, иначе не попадешь туда к ночи».

Но сказать это было легче, нежели сделать. Солнце начинало скрываться, следы стало трудно различать, а до лагеря, очевидно, еще неблизко, едва ли удастся добраться до него до наступления полной темноты. Во всех окрестностях должно быть много хищных зверей: львов, гиен… Ночевать в таком обществе, под открытым небом, не могло быть приятно и вовсе не входило в планы Пита.

Молодой человек перевел дух и пустился бежать что было сил.

Между тем солнце закатилось, прежде чем он успел разглядеть на горизонте хоть какой-нибудь признак, по которому можно было бы судить, что лагерь недалеко.

Небо стало покрываться мраком, а Пит все бежал, не давая себе ни минуты отдыха, лишь по временам он останавливался, чтоб перевести дух и взглянуть на следы, но по мере наступления темноты различать их было все труднее и труднее.

На пути попался высокий муравейник. Молодой человек взобрался на него и начал смотреть по направлению к лагерю — не видать ли бивуачных костров, раскладываемых, по обыкновению, каждую ночь для защиты от хищных зверей. Но ни огня, ни дыма он не замечал.

Пораздумав немного, Пит решил, что благоразумнее будет остаться на месте, нежели продолжать путь в полной темноте и неизвестно куда, потому что его путеводитель — следы совершенно исчезли. Но где найти мало-мальски сносное и безопасное убежище на ночь?

Решение этого вопроса заставило сильно задуматься молодого человека.

Но посмотрим, однако, что делается в лагере.

Ночь эта была очень тревожна для некоторых лиц в лагере боеров. Многие не спали, у многих сердца сжимались тоскою. Госпожа ван Дорн мужественно старалась подавить слезы, не желая усиливать горя дочерей, которые были в полном отчаянии, убежденные, что с любимым братом случилось несчастье. Обе девушки умоляли Гендрика отправиться на поиски Пита, но тот на все их просьбы твердил только одно:

— Отец приказал мне не предпринимать ничего, пока он сам не распорядится.

При этом молодой человек глубоко вздыхал и закрывал руками искаженное горем и стыдом лицо. Ему теперь было страшно стыдно, что он не отправился тогда на помощь брату.

В повозке Блома отец выговаривал Андрэ за то, что тот покинул своего друга. Андрэ оправдывался увлечением охотою. На самом же деле он отлично помнил, что был даже доволен, когда Пит отделился от товарищей. Не то чтобы он желал зла сыну бааза, — нет. Но он положительно был бы в восторге, если бы Пит возвратился с охоты пристыженным из-за какой-нибудь оплошности. Дальше этого, разумеется, его ревность не шла. Отсутствие Пита, доказывавшее, что с ним могло случиться несчастье, встревожило и самого Андрэ.

Упреки отца задели его за живое и возбудили в нем раскаяние. Он теперь охотно поспешил бы на помощь Питу и нетерпеливо ожидал решения бааза.

Чувства, тщательно скрываемые, бывают обыкновенно сильнее тех, которые вырываются наружу.

В повозке Ринвальда в этот вечер тоже только и говорили о бедном Пите. Людвиг Ринвальд искренне бранил себя за то, что не последовал за Питом ван Дорном, своим другом детства, а остался с Андрэ. В случае опасности последнего мог бы защищать Карл де Моор.

Господину и госпоже Ринвальд оставалось только утешать сына и внушать ему надежду на скорое возвращение Пита. Мейстья выражала ту же уверенность, что и ее родители, и уверяла, что Пит, отъехав довольно далеко от лагеря, просто замешкался в пути и возвратится здоровым и невредимым. Одна Катринка молча сидела в стороне от всех.

Это происходило вовсе не от равнодушия к Питу ван Дорну. Напротив, она молча уткнулась в темный угол, чтобы не показать слез, которых не в силах была сдержать при мысли об опасностях, на каждом шагу окружавших бедного заблудившегося охотника.

Беспокойство о молодом человеке только теперь объяснило ей самой ее чувство к нему. До сих пор она воображала, что относится к Питу так же, как к своему брату, Людвигу, или другу детства, Андрэ Блому. Но теперь, с этого момента, она поняла, что ее собственная жизнь была неразрывно связана с жизнью Пита.

Если бы молодой ван Дорн подозревал, что творится в сердце Катринки в эту ночь, то часы, проводимые вдали от девушки, показались бы ему хотя не менее длинными, зато не такими томительными.

Он тоже не спал. Боль от царапин, причиненных ему колючками акации, и грустные мысли не позволяли ему ни на минуту забыться.

Решившись остаться ночевать вне лагеря, он стал принимать все меры предосторожности, доступные при тех условиях, в которых он находился. Ночи в тропических странах очень холодные. Чтобы предохранить себя от холодной росы и хотя бы несколько гарантировать от нападения диких зверей, молодой человек хотел сначала развести костер. Это было необходимо еще и потому, что он во время усиленного бега сильно вспотел и легко мог схватить лихорадку.

Но, к несчастью, все, как нарочно, было против него. Поблизости не было ни дерева, ни куста, годных на топливо. Вокруг были разбросаны целые колонии муравейников и много конусообразных пустых жилищ термитов. Следовательно, в очагах не было недостатка, но топливо отсутствовало.

Наконец, после долгих поисков, Питу удалось найти несколько густых пучков высокой засохшей травы. Для костра ее было мало, но для устройства постели достаточно.

Достав из кармана свой складной охотничий нож, Пит стал действовать им как серпом и быстро срезал всю траву. Убедившись, что в одном из муравейников нет ничего подозрительного, он сложил в него всю траву и зарылся в нее, оставив снаружи только голову. Защищенный таким образом против холода, он мог, по крайней мере, не опасаться простуды.

Когда он улегся, ему очень захотелось есть. Охота и прогулка пешком возбудили сильный аппетит, но об удовлетворении его, конечно, и думать было нечего.

Пословицей «кто спит, тот ест» он воспользоваться не мог, потому что заснуть был не в состоянии, но ему припомнилась другая: «кто курит, тот ест». Он вытащил из-за пазухи трубку, — эту утешительницу одиноких охотников, набил ее табаком и принялся курить.

Выкурив одну трубку, он закурил другую. Это на него подействовало так, как прием наркотика. Мозг его отуманился, и он, наконец, заснул с трубкою в зубах.

К счастью, трубка было плотно закрыта крышкою, иначе от одной выроненной искры могла бы загореться трава, и Питу предстояло бы во время сна изжариться живьем или задохнуться от дыма.

Во сне ему казалось, что его снова преследует буйвол и он слышит за собою его грузные шаги. От ужаса он проснулся и напряженно стал прислушиваться. Действительно, это был не сон — вдали слышался усиленный бег какого-то животного, но не буйвола, а скорее лошади.

Вскоре жалобное ржание не оставило ни малейшего сомнения, что это бежит лошадь. Питу даже показалось, что он узнал голос своей Гильди.

Он быстро вскочил и оглянулся.

Поднялась луна и осветила всю прерию. При свете луны Пит увидал, что, действительно, его Гильди мчится во весь опор, преследуемая стаей диких собак.

Эти собаки имеют много сходства с гиеною, и потому их иногда даже называют гиенами-охотницами.

Крупнее гончих, пестрые, с большими черными стоячими ушами, они напоминают своим видом и наших охотничьих собак. Привычка преследовать свою добычу целыми стаями делает их опаснее обыкновенной гиены. Они часто нападают и на людей.

• Предыдущая
• 13/37
• Следующая