Младший советник юстиции
(Повесть) - Карелин Лазарь Викторович - Страница 40

— Как же придумать такой гибкий график, Леонид Петрович? — призадумался Кузнецов. — Ведь шутка сказать — сотня тонн!

— Придумаем. Регулировка движения по штрекам — уже шаг вперед. Ну, а если перепланировать кое-какие маршруты да проложить новые пути, как думаешь, поможет это нам или нет?

— Еще бы! — оживился Кузнецов. — Мы тут с ребятами прикинули. Если, к примеру, по пятому штреку только порожняк гонять, а по третьему — вывозить, то одно это большой выигрыш во времени даст.

— В том-то и дело, — сказал Швецов. — После смены приходите ко мне со своими предложениями — потолкуем.

Электровоз шел сейчас по штреку, в глубине которого, все нарастая, стоял несмолкаемый мощный гул работающей машины.

— Что это? — прислушался Федор Пантелеевич. — На врубовку вроде не похоже.

— А это и не врубовка, — сказал Швецов. — Это новый комбайн трудится, Федор Пантелеевич.

В камере, где был установлен комбайн, ослепительно горели два небольших прожектора. Их упругие, точно спрессованные, лучи били в глубину пластов и, казалось, намечали своими прямыми огненными стрелами путь для стальной громады, содрогавшейся всем своим длинным, вытянутым телом. Машина вгрызалась в пласты прозрачно-золотого на свету карналлита и с веселым неистовством дробила и резала его лопастями-ножами, отваливая глыбу за глыбой на ленту транспортера.

Машинист комбайна, ухватившись за рычаги управления, ничего не видя, кроме своей машины, и слыша лишь ее могучий голос, коротко, с азартом что-то выкрикивал находившимся в камере крепильщикам, и те, с полуслова понимая его, быстро и споро ставили свои пахнущие лесом и солнцем сосновые крепы.

Кузнецов вывел состав на погрузку, а Швецов и Федор Пантелеевич пошли в камеру.

Обгоняя Швецова, старик, спотыкаясь о рельсы, подбежал к комбайну и замер, уставившись на его огромные лопасти и на непрерывный поток карналлита, который шел и шел по ленте транспортера, пока не достигал закраин медленно движущихся ему навстречу порожних вагонеток.

В камере все было в движении — комбайн, транспортер, крепильщики, вагонетки. Да и сама стена выработки точно все отступала и отступала перед неумолимой силой машины.

Возле машиниста, неуклюжий и толстый в брезентовом костюме, стоял Оськин. Он первый увидел Швецова и быстро подошел к нему.

— С приездом! — крикнул он. — Как в Москве? Как с осушкой болот? А у нас тут!.. — и Оськин горделивым взмахом руки указал Швецову на комбайн.

— Да-да! — тоже стараясь перекричать шум, отозвался Швецов. — Здорово! Как добыча?

— Сто пятьдесят!

— Сколько? — не расслышал Швецов.

— Сто пятьдесят, говорю! — увлекая его за собой и выходя в штрек, сказал Оськин.

Здесь, всего лишь в нескольких метрах от камеры, было сравнительно тихо и можно было разговаривать, не повышая голоса.

— А ведь мне, Леонид Петрович, с вами о многом поговорить надо, — сказал Оськин. — Да и не мне одному.

— Знаю, товарищ Оськин, — озабоченно поглядел на него Швецов. — С чего же начнем — с жилищного строительства?

— С него, — кивнул Оськин.

— Хорошо, — сказал Швецов. — Но прежде я должен разобраться кое в чем сам.

И он снова вошел в встретившую его несмолкаемым гулом камеру.

— Ну, как? — крикнул он, подходя к Федору Пантелеевичу.

— Молодею, Леонид Петрович, право слово, молодею! — расплылся в улыбке старик. — Сашка-то уж уехал! Торопыга! Молодец!

— А как у вас с новым домом? — неожиданно задал старику вопрос Швецов. — Помнится, вы собирались строить новый дом.

— Что? С домом? — мрачнея, переспросил старик. — Намучились мы с ним — дальше некуда. Вот только недавно фундамент осилили. — Старик обиженно пожевал губами и вдруг, лукаво подмигнув Швецову, широко повел вокруг своей сморщенной, сухонькой рукой. — Разве сравнишь? Тут тебе шахта — тут и заботы все и начальство все, а на моем-то участке одни куры соседские гостюют.

Федор Пантелеевич с неожиданным для его лет проворством сорвался с места и, подбежав к споткнувшемуся крепильщику, помог ему удержать бревно.

— Подсоблять надо! — озабоченно крикнул он.

И Швецов так и не понял, о чем подумал сейчас старик, — о бревне ли, которое благополучно встало в гнездо, или же о своем новом доме, в строительстве которого, судя по всему, не очень-то ему подсобляли.

Марина и Степан Чуклинов вошли в большую светлую комнату, уставленную детскими кроватками.

— Тише! — сказала Марина. — Ребята спят!

Высокий Чуклинов, в коротеньком, как пиджак, халате, робко остановился в дверях.

— Ну зачем мне сюда ходить, Марина Николаевна? — шепотом взмолился он. — Я же вижу и отсюда. Хорошо. Чисто. Отлично вижу.

— Нет, вы уж за дверь не прячьтесь! — строго сказала Марина. — Идите, ребята вас не съедят.

Чуклинов покорно двинулся за Мариной. Он шел между кроватками, так осторожно переставляя свои большие ноги, что, глядя на него, Марина невольно улыбнулась:

— Тише! Тише!

Чуклинов, балансируя, как канатоходец, все же наткнулся на одну из кроваток.

— Да я, уж и не знаю, как тише, — застыв в самой невероятной позе, сказал он. — Ну, говорите, мучительница, что вам от меня надо?

— А вы посмотрите на этих ребят, посмотрите внимательно, — сказала Марина.

— Смотрю. Хорошие ребята.

— А чьи они, чьи эти дети, Степан Егорович?

— Как чьи? Наши дети. Вон тот, что у окна спит, даже знакомый мне. Забойщика Степанова сынок. Как же, Колькой зовут!

— Да, это наши дети, — сказала Марина. — Не комбинатские и не городские, а наши. Почему же вы, товарищ Чуклинов, когда мы шли сюда, упорно утверждали, что горсовету до этого сада нет никакого дела?

— Так ведь сад комбинатский! — пожал плечами Чуклинов.

— Ну вот, опять вы за свое! — возмущенно сказала Марина. — А дети чьи?

— Дети наши…

— Почему же вы отказываетесь озеленить для наших детей этот пустырь? — Марина указала рукой на видневшуюся за окном площадку, заваленную строительным мусором. — Почему вы не думаете об их здоровье?

— Но ведь детсад принадлежит комбинату, и это должен делать комбинат, — снова попытался возразить Чуклинов.

— А комбинат говорит, что горисполком. Пустырь-то ведь городской.

— Городу пустырь пока не мешает.

— А детям? Весь этот строительный мусор, вся эта грязь им не мешает?

— Согласен, мешает, — раздраженно ответил Чуклинов. — Но…

— Опять «но»! — сказала Марина. — Не кто иной, как ваш отец Егор Романович Чуклинов берется за месяц превратить этот пустырь в фруктовый сад. Будете вы нам помогать или нет?

— Но, Марина Николаевна, комбинат…

— Пусть комбинат вас не волнует. Говорите, будете вы нам помогать или нет?

— Я?

— Нет, не вы, Степан Егорович Чуклинов, а городской совет, председателем которого мы вас избрали.

— Поможем.

— Смотрите, Степан Егорович, — серьезно сказала Марина. — Нам нужна настоящая помощь: транспорт, рабочие, лес для изгороди.

— Дадим, дадим, Марина Николаевна. — Чуклинов уныло махнул рукой. — Что с вами поделаешь?

— Комбинат тоже поможет. Заставим.

— Обязательно надо заставить, Марина Николаевна! — оживился Чуклинов. — Безобразие же — свалка возле детского сада!

— Конечно, безобразие!

— Что они там смотрят, на комбинате?

— И в горисполкоме!

— Верно, — рассмеялся Чуклинов. — И в горисполкоме.

Они вышли из здания детского сада и, перейдя через дорогу, очутились в неглубоком овражке.

— Ваш отец говорит, что здесь можно даже абрикосы мичуринские посадить. — Марина с шутливым состраданием посмотрела на Чуклинова. Он все еще был в коротеньком белом халате и двигался осторожно, словно и здесь, на пустыре, боялся кого-нибудь разбудить.

— Вы думаете? — все так же шепотом спросил он. — Абрикосы? Он у меня фантазер.

Марина расхохоталась.

— Можете говорить громко. И даже халат можете снять. Здесь вы его только запачкаете.