У дикарей
(Рассказы. Совр. орф.) - Носилов Константин Дмитриевич - Страница 6

Как это всегда бывает — после бури наступило теплое, тихое, чудное время; в комнатах было душно, уже и мы отворяли ненадолго окна, наслаждаясь свежим воздухом, как вдруг, однажды, только что раскрыв в кабинете окно, я был удивлен появлением неожиданной гостьи. На окно села ко мне громадная смелая клуша и с таким любопытством заглядывала в комнатку, точно в свою очередь желала узнать, как поживают люди.

— Клуша! — приветствовал я ее невольно восклицанием. — Мишка, клуша прилетела на окно, — крикнул я ему в соседнее кухонное помещение, и мы оба через минуту смотрели на неожиданную гостью, любуясь полной непринужденностью, с какой она заводила с нами более близкое знакомство, как с хорошими и добрыми соседями.

Мишка предложил ей первое угощение, что только попалось в руки, и клуша, словно того и дожидалась, — схватила порядочный кусок хлеба и унесла его на гнездо своим подрастающим, прожорливым детям.

С тех пор нельзя было вовсе открывать окна: она аккуратно появлялась на нашем подоконнике и так привыкла к нему, что, казалось, совсем решила получать от нас вечное пособие, чтобы прокормить свое прожорливое семейство.

Мы было уже мечтали с Мишкой, что и дети ее последуют примеру матери; но случилось то, чего мы не знали.

В один прекрасный день, ранним утром, птенцов не оказалось в гнездовище, и Мишка клялся, что их унесли их родители в своих клювах, еще в пуху, на простор Ледовитого океана, чтобы заставить их питаться там уже самостоятельным образом.

Действительно, в одну неделю клуш не стало видно, и они только порою, словно влекомые воспоминанием, прилетали к нам, сидели на родной скале и снова улетали в открытое, теперь бурное море.

Незаметно, быстро прокатилось короткое полярное лето, наступила осень скучная, как-то неожиданно выпал глубокий снег, и весны, и тепла, и клуш как не бывало. Их не видно было даже в бушующем море, они снялись от нас и улетели куда-нибудь в Шотландию, где всю зиму стоит открытое море.

Зимою в стужу, в полярную скучную ночь, тогда ничто не напоминало даже клуш, мы часто вспоминали своих соседок. Увы, окно обледенело еще с осени, скала давно покрылась снегом, и даже не было любопытного Мишки, который их кормил и считал чуть не родными.

В тот год выпала тяжелая зимовка, зима была ужасно суровая, льды еще с осени затерли наш залив, и мы едва дождались, когда показалось снова солнышко, когда оно снова засияло над снежной равниной.

Был март; но клуши что-то долго не прилетали; показались признаки весны, но их почему-то не было. Но вот в самое Благовещение, идя задумчиво по морю открытым льдом, я неожиданно остановился: как будто до слуха моего донеслись знакомые, дорогие звуки.

Гляжу — клуша высоко, высоко в воздухе и, словно заметив меня на льду, изменила даже свое направление к нашей зимовке, а закружилась надо мною, посылая мне знакомые приветствия: «ку-лы, ку-лы, кло-кло».

Но в этом крике не было уже тревоги, как в прошлую весну: она приветствовала меня другим уже голосом, в котором были довольные, счастливые нотки.

— Клуша! — кричу я в ответ. Она узнала меня и что-то еще прокурлыкала и, словно довольная, полетела дальше к колонии и уселась на родную скалу.

При виде соседки по колонии, у меня невольно даже слезы выступили на глазах, и как-то горько сделалось от этой тяжелой и скучной зимовки.

Нечего и говорить, что клуша в тот же день, как наша хорошая знакомая соседка, явилась к нашему крыльцу за пищей, и мы были так рады нашей гостье, прилетевшей к нам по воздуху с родной стороны, что скормили ей решительно все съедобное, что только попалось под руку.

С этого времени она редкий день не являлась к нам; когда было закрыто море, часто сидела подолгу на крыше нашего домика, и так привыкла к нам, что с громким криком приветствовала нашего кока, по поводу чего матросы смеялись:

— Эй, кок, отворяй харчевку свою, к тебе явилась квартирантка. — И кок спешил с чем-нибудь съедобным к прожорливой клуше, которая поедала решительно все, нисколько не церемонясь.

Мы снова приручили вольную птицу и возвратили ее к человеку.

Этих клуш я потом видел множество в Соловецком монастыре, в Белом море, на острове монахов, где они были почти совершенно в таком же ручном состоянии, как наша соседка на Новой Земле.

Они прилетали туда ранней весной, около Благовещения, и монахи так привыкли к весеннему их появлению, что, кажется, радовались им точно так же, как мы на Новой Земле.

Только они являлись туда в несметном количестве и тотчас же устраивали драку с черными воронами, которые там обычно проводят зиму. Прогнав воронов, они живо там устраивались по домашнему и занимали своими гнездами все решительно, что только было возможно, в самой ограде монастыря или около, чтобы быть спокойными относительно своих гнездовищ.

Нельзя сказать, чтобы это было особенно приятно монахам; но птица эта так настойчиво селилась под их покровительством, так давно привыкла к свободе, что они ее не гнали и терпеливо выносили ее пронзительные крики, терпеливо выносили самое ближайшее ее соседство.

Клуши клали свои пестрые яйца решительно всюду: около дорожек, у самых дверей, на площади, в ограде монастыря, у самых окон монашеских келий, если было возможно — даже на самых окнах и карнизах… И Боже сохрани потревожить такую настойчивую особу: она криком выживет из келейки, она клювом своим будет преследовать вас, если вы тронете ее ногою… А когда выпарятся юные птенцы, когда они подрастут немного и оперятся, — это самые назойливые существа на острове монахов. Они зычно кричат и просят у каждого прохожего пищи, они самым неделикатным образом его останавливают жалобными криками, хлопанием крыльев; они даже тянутся за вами, ухватившись за ваши брюки, требуя пропитания, как будто навсегда покинутые матерью и отцом, улетевшими неизвестно куда в море. И все кормят их хлебом и рыбками, все стараются утолить их страшный аппетит, все подают эту необыкновенную милостыню этим пернатым нищим… А если вы откроете окно вашей комнаты в гостинице — назойливые клуши обязательно тотчас же явятся к вам на окно и, если вы новичок и не знаете, как от них отделаться, они одолеют вас и похитят у вас перед самым вашим носом все съедобное, у самого вашего самовара. А если вы нечаянно тронете хотя одного их надоедливого птенца, то нужно пускаться в бегство от них, налетающих на вас целою оравою, кричащих, угрожающих вам своим клювом.

Монахи этого монастыря рассказывают, что клуши даже спасли однажды монастырь от нашествия неприятельского английского флота. Они буквально все, тучей, собрались над английскими кораблями, как только те приблизились к этому острову в 1854 году и открыли по нему тяжелую бомбардировку, и так напали на неприятеля, не ожидавшего ничего подобного, так закидали его своим пометом, что он должен был прекратить бомбардировку и уйти от острова, так и не поживившись сокровищами монастыря, на которые он сильно рассчитывал.

Интересно то, что эти клуши, покидая остров, передают его словно на сохранение черным воронам, которые слетаются туда в таком же количестве, как и клуши.

Видимо, и черный ворон зимой чувствует себя хозяином на острове, как в летнее время эта чайка.

Вспоминая милых клуш, вспоминая свою зимовку полярную, я часто думаю о том, какая была бы счастливая жизнь, если бы ни птица, ни зверь не видели врага в человеке.

Я уверен, что это может быть так, когда человек полюбит природу.

КЕРИМКО

Рассказ

Это было в Киргизской степи.

Наша маленькая научная экспедиция — я, два моих молодых спутника студента и сопровождающий нас проводник-киргиз, тихонько подвигались по степной, черной, конной тропинке, верхом на киргизских лошадях, которые то ровняли нас между собой, где тропинка шла по гладкой степи, то вытягивали наш караван «веревочкой», когда тропа извивалась между холмиками, то заметно прибавляли шагу, когда перед нами открывалась широко степь, подергивая повода и словно прося позволения пуститься в нее во весь дух, чтобы сократить это страшно-громадное пространство.