Зов Лавкрафта (сборник) (СИ) - Кабир Максим - Страница 3

Голос Уэсуги дрожал, когда он выталкивал из себя странные чужеродные звуки, а океанские глубины откликались едва слышным, далеким, но отчетливым и жутким эхом, предрекая смерть его души. Его решимости хватило лишь на одну молитву, и он отдал приказ немедленно возвращаться в Касугаяму, не дожидаясь рассвета.

Силы Оды Нобунаги превосходили численностью армию Уэсуги в два раза. Об этом на протяжении нескольких месяцев докладывали шпионы. Вылазки шиноби но моно и ниндзя нокидзару не давали результатов: Нобунага хорошо охранялся.

Уэсуги велел своим воинам двинуться навстречу врагу, но приказа о нападении отдавать не спешил. Вместо этого он велел укрепиться на берегу реки Тэдоригавы и ждать.

После заката отряд Отавы Хейдзо едва дождался своей очереди искупаться. Несмотря на близость зимы, погода стояла жаркая, и воины изнывали, проводя дни и ночи напролет в доспехах, всегда готовые к бою. Сейчас же они с радостным уханьем бросились в реку и не спешили закончить. Вода бодрила и расслабляла одновременно. Отава сохранял невозмутимое спокойствие, пока соратники по обыкновению принялись грубо, но беззлобно его подначивать. Его фундоси неизменно было объектом их завистливых шуточек, потому что всегда топорщилось самым возмутительным образом, и солдаты не упускали случая позубоскалить, наперебой делая предположения, что он туда подкладывает — сосновую шишку, маску Тэнгу или корень женьшеня. Последний давал больше вариантов развития событий, и шутники обещали улучить момент и поменять женьшень на корневище васаби. Тут же находились артистичные натуры и принимались под общий гогот подпрыгивать и выть, закатив глаза и схватившись за причинное место, изображая муки Отавы после этой подмены. Если позволяло время, шутники переключались с Отавы на его фаворита, Сато Мамору, и изображали уже его после соития, корча страшные рожи и зажимая якобы пылающий анус.

Их смех грубо тревожил тихие прибрежные заросли. Вода в реке как будто стала холоднее, а в темном небе на востоке блеснула молния.

Когда отряд вернулся в лагерь после купания, каждому воину выдали по лоскуту плотной ткани, наподобие тех, какими лекари перевязывали раны.

Две армии стояли друг против друга по разным берегам реки Тэдоригава. Силы Оды Нобунаги использовали боевой строй «какуеку», журавлиное крыло, войска Уэсуги Кеншина выстроились в виде «герин», змеиной чешуи. На рассвете, когда листья кленов момидзи покрыли изящным красным узором зеленый мох в лесах, отряды одного из генералов Нобунаги, Сибаты Кацуиэ, первыми начали переправу через реку. Когда они вошли в воду, напрасно опасаясь атаки со стороны неподвижной армии Уэсуги Кеншина, что-то случилось. Воздух стал редеть и небо переменило цвет. Солдатам стало трудно дышать. Все почувствовали перемены в атмосфере, словно законы земли подчинились другим законам.

Отряды Уэсуги Кеншина стояли на месте с завязанными глазами, прислушиваясь, ожидая приказа к наступлению. Вместо этого они услышали, как земля задрожала у них под ногами, и со стороны реки двинулась стена ледяного грохота — на них шел тайфун. Гром едва не разорвал перепонки, грянув как будто прямо над головами. Солдаты едва держались на ногах под порывами шквалистого ветра. Сверху их окатывал не просто ливень: как будто небеса поменялись местами с землей, и река лилась сверху непрерывным холодным потоком. Доспехи давили на плечи, а повязки на глазах промокли и прилипли к лицам. Только привычка беспрекословно подчиняться приказам не позволяла сорвать их и взглянуть в глаза своей судьбе. Впрочем, кажется, у кого-то все же не выдержали нервы: послышался дикий крик, потом громкое шлепанье, как будто в гигантском чане месили тесто, а потом крики оборвались.

Сато Мамору, как всегда стоявший слева от Огавы Хейдзо, почувствовал, как до него кто-то дотронулся, по лицу что-то проползло, холодное, мокрое. Чудовищно воняло гнилыми водорослями. Мамору непроизвольно схватился за лицо и успел ощутить под пальцами студенистую плоть и толстую кожу с бугрящимися на ней круглыми шишками размером с миску для риса. Мамору вырос на Окинаве, он с детства с отцом и дедом добывал в море пропитание, он знал, каковы наощупь щупальца осьминога. Только это щупальце на самом своем кончике, коснувшемся лица солдата, было толстым, как сосновый ствол, и уходило, судя по звукам, вверх, под облака, из которых лилась горькая океанская вода и сквозь шум ее падения слышался утробный рокот, подобный вздохам горы Фудзи накануне извержения.

Ума-дзируси, синяя хоругвь с красным солнцем и белые боевые штандарты с черными иероглифами «рю», дракон, и «би», первый в имени бога Бишамонтена, намокли и повисли. Уэсуги стоял на возвышенности, укрытый среди камней и изогнутых сосен и смотрел. Он не завязывал глаз, потому что уже знал, что и кого увидит. Все свою жизнь он обращался к Будде, как к воплощению гармонии и порядка, теперь же он обратился к воплощенному хаосу и был готов потерять разум, как бедный Густаво, или упасть замертво на поле этой невиданной ранее битвы.

Уэсуги смотрел, как из черных туч, покрывших небо за считанные минуты, спускаются хоботы гигантских смерчей, со свистом вонзаясь в речную воду, в которой барахтается отступающая вражеская армия. Ветер выл в соснах и рвал листву с кленов, которая усеяла кроваво-красными ладошками долину реки. Ветер трепал знамена и ломал древки копий, валил с ног воинов в тяжелых доспехах и разносил раскаты грома далеко за поросшие лесами горы. Молнии освещали тучи изнутри, на миг делая видимой возвышающуюся над долиной чудовищную крылатую тень.

Провисшее брюхо урагана разродилось чудовищем. Уэсуги увидел извивающуюся среди водяных смерчей тьму, услышал страшный голос, трубивший где-то высоко в небе, над изливающимися соленым ливнем тучами. Щупальца мрака тянулись к земле и пробовали на вкус этот пропитанный кровью остров, этот странный мир, где смыслом жизни была смерть на войне.

Со стороны войск Нобунаги послышался многоголосый вой ужаса. Рожденные для войны, закаленные в сражениях и не знающие пощады воины вспарывали себе животы прямо в воде, торопливым сеппуку спасая себя от неминуемого позорного безумия, ибо только оно или еще более позорная смерть от разрыва сердца могли последовать за столь чудовищным приступом страха.

По валившимся тут и там в холодную грязь телам собственных воинов, Уэсуги мог судить о количестве тех, кто ослушался его приказа и снял повязку с глаз.

Тэдоригава превратилась в бурлящий котел с соленым кровавым бульоном. Битва была окончена.

Историки оставили нам разные трактовки тех событий. По одной версии, Уэсуги Кеншин разгромил своего очередного врага, благодаря своему исключительному и выдающемуся военному таланту. По другой, битва не состоялась вовсе: генералы Оды Нобунаги отступили, увидев невыгодность своих позиций и выполнив все условия своего благородного противника. Бесспорным остается только тот факт, что в 1577 году в битве на реке Тэдоригава Нагао Кагетора, Уэсуги Кеншин из клана Уэсуги Норимасы, Бишамонтен из Этиго, одержал безоговорочную победу над 40-тысячной армией Оды Нобунаги, вдвое превосходившей численностью его собственное войско, а спустя несколько месяцев его настигла внезапная и загадочная смерть в покоях его любимого замка Касугаяма, откуда открывается величественный вид на море.

Перед смертью он сложил такое стихотворение:

Ни раем, ни адом меня уже не смутить, и в лунном сиянье стою непоколебим — ни облачка на душе.

Мы с Ликой сидели на пустынном ночном пляже у самой кромки воды. Чуть теплые воздушные потоки разливались от остывающего моря, позволяя не прятать лицо в толстый шарф. За спиной стихал городской шум, исчезали редкие огни. Бесконечно далекие звезды отражались в неподвижной глади.