Проклятие древних жилищ
(Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 16

— Его там нет, — сообщил он, — ищите по всему судну. Здесь нет ни одного укрытия, где мог бы долго прятаться человек.

Мы бросились искать, потом все вместе собрались на палубе и со страхом переглянулись. Школьный учитель исчез.

Ночь уже вступала в свои права, когда Джеллевин подал мне знак выйти на палубу и указал на флагшток грот-мачты. Думаю, я рухнул на колени. Над рокочущим морем висел странный небосвод. Знакомых созвездий на нем не было. Неведомые звезды, новые геометрические фигуры слабо поблескивали в невероятно черной пустыне пространства.

— Боже Иисусе! — прошептал я. — Боже! Где мы?

На небо наползли тяжелые тучи.

— Так лучше, — спокойно сказал Джеллевин, — люди могут увидеть это и сойти с ума. Где мы? Откуда мне знать? Мистер Баллистер, повернем назад, хотя, по моему мнению, это будет напрасно…

Я схватился руками за голову.

— Вот уже два дня, как компас бездействует, — прошептал я.

— Я знал это, — ответил Джеллевин.

— Но где мы? Где мы?

— Успокойтесь, мистер Баллистер, — с ноткой иронии сказал он, — вы капитан, не забывайте об этом. Я не знаю, куда мы попали. Я могу выдвинуть одну гипотезу. Это — слово из обихода ученых, но оно иногда помогает в самых смелых предположениях.

— Все равно, — ответил я, — предпочитаю слышать магические и дьявольские истории, а не «Я не знаю», что лишает морального духа.

— Мы, быть может, в иной плоскости существования. У вас есть познания в математике. Они помогут вам понять. Наш трехмерный мир, вероятно, потерян для нас, я попробую определить этот мир, как мир энного измерения, хотя это весьма смутное определение. Действительно, если бы под воздействием немыслимой магии или чудовищной науки нас перенесло или на Марс, или на Юпитер, или даже на Альдебаран, это не помешало бы нам увидеть в том или ином уголке неба созвездия, которые мы видим с Земли.

— А солнце? — неуверенно спросил я.

— Сходство, совпадение в бесконечности, нечто вроде эквивалентного светила, быть может, — ответил он. — Кстати, это всего лишь предположение, слова, пустые мысли, а поскольку, я думаю, нам суждено умереть в этом странном мире или в мире нашем, надо сохранять спокойствие.

— Умереть, умереть, — сказал я. — Я буду сражаться за свою шкуру!

— С кем? — с усмешкой спросил Джеллевин. И добавил: — Фрайар Такк, правда, говорил о чем-то страшнее смерти. Если и есть мнения или пожелания, которые нельзя отбрасывать, так это его слова.

Я вернулся к тому, что он называл своей теорией.

— Энное измерение?

— Бога ради, — нервно сказал он, — не придавайте моим словам такой важности. Ничто не доказывает, что творение возможно вне нашего вульгарного трехмерного мира. Так же как мы не обнаружим идеально плоских существ из двухмерного мира или линейных существ из мира одномерного, так и нас не отличить от целостностей, если они есть, которые обладали бы чем-то большим, чем мы. У меня в данный момент, мистер Баллистер, ни сердце, ни душа не лежат для чтения вам курса по гипергеометрии, но для меня очевидно, что некое пространство, отличное от нашего, существует. К примеру, пространство наших снов, которое позволяет нам увидеть в одной плоскости прошлое, настоящее и, быть может, будущее. Мир атомов и электронов, звездные вихри, относительные и невероятно большие пространства с головокружительной и таинственной жизнью.

Он устало махнул рукой.

— Какова была цель этого загадочного школьного учителя, когда он привел нас в эти дьявольские края? Как, а главное, почему он исчез?

Я вдруг хлопнул себя по лбу. Я вдруг вспомнил одновременно ужас Фрайара Такка и несчастного бродягу в баре «Веселое сердце».

Я поведал эту историю Джеллевину. Он медленно покачал головой:

— Не стоит преувеличивать это более или менее предсказательное ощущение нашего друга. В первый же день, когда Фрайар Такк увидел нашего пассажира, он сказал мне: «Этот человек представляется мне в виде непреодолимой стены, позади которой происходит что-то громадное и ужасное». Я не задал ему дополнительных вопросов. Это было бесполезно. Он больше ничего не знал. Его оккультное ощущение сводится к образу, который, скорее всего, конкретизируется в его мозгу, но он не в силах провести его анализ. Этот страх Фрайара Такка возник издавна. Он, похоже, стал волноваться, когда узнал название нашей шхуны. И говорил, что в этом кроется какая-то хитрость. Когда я теперь размышляю над этим, мшу вам напомнить, что в астрологии имена людей и названия вещей играют первостепенную роль. Астрология — наука четвертого измерения, а такие ученые, как Нордманн и Льюис, начали с ужасом подмечать, что тайны этой тысячелетней мудрости и тайны современной науки о радиоактивности, а также тайны совершенно новой науки о гиперпространстве являются троюродными сестрами.

Я чувствовал, что Джеллевин так рассуждал, пытаясь успокоить самого себя, словно хотел объяснить миру, который нас окружал, свой умственный подход, свою природную суть, веря, что таким образом сможет победить некий ужас, надвигающийся на нас из черной дали горизонта.

— Как будем действовать? — спросил я, почти отказываясь от своей власти.

— Развернемся левым бортом, — сказал он. — Ветер, похоже, мне кажется ровным.

— А каким курсом?

— Не важно. Просто пойдем по прямой. Возьмем несколько парусов на риф, если налетит ветер, который пока не предвидится.

— Для начала Уолкер встанет к рулю, — сказал я. — Ему только и останется смотреть, не появится ли белая пена у рифов. Если мы наткнемся на низко сидящую в воде скалу, мы быстро пойдем ко дну.

— Ба! — махнул рукой Джеллевин. — Быть может, это будет лучший выход для нас.

Он не мог выразиться лучше. Если замеченная опасность укрепляет власть капитана, то неизвестность сближает его с экипажем. В этот вечер рубка была пуста. Все собрались в моей каюте. Джеллевин подарил нам из своих собственных запасов два бочонка превосходного рома, из которого изготовили сказочный пунш. Тьюрнип, будучи в чудесном настроении, начал бесконечную историю о двух кошках, одной юной даме и о вилле в Ипсвиче, и в этой истории Тьюрнип играл главную роль. Стевенс изготовил фантастические сэндвичи из галет и говяжьей тушенки. Тяжелый табачный дым окружил туманным облаком керосиновую лампу, подвешенную к потолку. Атмосфера была приятной и привычной. Пунш разогрел всех, и я вскоре стал улыбаться, вспоминая сказочки, поведанные мне Джеллевином.

Уолкер унес полагающуюся ему порцию пунша в термосе, захватил с собой фонарь, пожелал всем доброй ночи и отправился на вахту. Настенные часы долго отбивали девять часов. Усилившееся покачивание судна свидетельствовало, что море разыгралось.

— У нас стоит мало парусов, — сказал Джеллевин.

Я молча кивнул.

Голос Тьюрнипа звучал монотонно. Он обращался к Стевенсу, который дробил галеты своими мощными челюстями. Я осушил свой стакан и подставил его Фрайару Такку, чтобы вновь наполнить его, как вдруг увидел замешательство на его лице. Его рука сжала руку Джеллевина. Оба они, казалось, прислушиваются к чему-то.

— Что такое… — начал я.

И в то же мгновение над нашими головами прозвучало громогласное проклятие, затем топот бегущих босых ног в сторону рубки, потом леденящий душу крик. Мы в ужасе переглянулись. Пронзительный призыв, что-то вроде тирольской песни послышалось далеко в море. Мы в едином порыве бросились на палубу, толкая друг друга в полной темноте. На палубе было все спокойно, паруса ровно гудели. Рядом с рулем ярко горел фонарь, освещая приземистую форму забытого термоса. Но у руля больше никого не было.

— Уолкер! Уолкер! Уолкер! — в испуге закричали мы.

Издали, с затянутого ватным ночным туманом моря, опять донеслась тирольская песня.

Великая безмолвная ночь поглотила беднягу Уолкера.

Зловещая заря, фиолетовая, как быстрый вечер тропических саванн, сменила смертоносную ночь. Люди, отупевшие от тоскливой бессонницы, разглядывали бурые волны. Форштевень рассекал пенистые барашки. В квадратном парусном вооружении образовалась большая дыра. Стевенс полез в парусный трюм, чтобы найти запасной парус. Фрайар Такк достал перчатку и собирался чинить ее. Все наши поступки были инстинктивными, механическими и лишними. Я время от времени поворачивал штурвал и приговаривал.