Проклятие древних жилищ
(Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 14

— Я не оценил вас по-настоящему, Баллистер. Еще виски?

Виски — мое слабое место. Я тоже улыбнулся. На столе появилась новая бутылка, и разногласия рассеялись, как дым от трубки.

— Вернемся, — сказал я, — к экипажу. Посмотрим: Тьюрнип. Странное имя, но его носит весьма достойный человек и хороший моряк. Правда, хм, в его недалеком прошлом есть контрабанда, но, надеюсь, это не препятствие?

— Ни в коей мере.

— Отлично. За разумную цену, особенно если возьмем на борт побольше рома, Да, рома. Качество его не волнует, была бы хорошей мера. Есть также фламандец Стевенс. Он никогда не разговаривает, но для него столь же легко порвать якорную цепь, как для вас откусить кусочек голландской трубки.

— Тоже смешная история контрабанды, полагаю?

— В его краях такого не существует, но сравнение не выглядит невероятно.

— Сойдет… Как его?

— Стевенс.

— Стевенс… Дорого?

— Вовсе нет. Он отыграется на соленом сале и галетах. И на брусничном джеме, если возьмете на борт достаточный запас.

— Если хотите, куплю полтонны.

— Он будет вашим рабом. Еще могу предложить вам Уолкера. Но он очень уродлив.

— Вы настоящий юморист, Баллистер.

— Дело в том, что на его лице нет половины носа, части подбородка и оторвано ухо. Не очень приятно на него смотреть, если вы не любитель музея ужасов мадам Тюссо. К тому же эта операция была проведена из рук вон плохо итальянцами, которые куда-то спешили.

— А кроме этого, дорогой друг?

— Еще два превосходных парня: Джеллевин и Фрайар Такк.

— Вальтер Скотт после Диккенса.

— Не хотел об этом говорить, но поскольку вы заметили… Итак, Фрайар Такк. Я знаю его только по имени. Он немного кок и мастер на все руки в морском деле.

— Очаровательно, — сказал он. — Мистер Баллистер, не устаю себя поздравлять с тем, что встретил вас. Вы человек умный и образованный.

— Джеллевин и Такк никогда не расстаются. Одного без другого не увидишь. Кто нанимает одного, обязательно берет его компаньона. Эти два существа дополняют друг друга.

Я наклонился к нему, словно собираясь поделиться конфиденциальной информацией.

— Люди немного таинственные. Говорят, что у Джеллевина в жилах течет королевская кровь, а Фрайар Такк его преданный слуга, не расставшийся с ним в несчастье.

— И цена заложена в этой тайне, не так ли?

— Совершенно верно. Много шансов за то, что падший принц водил некогда свой автомобиль, а потому может заняться вашим вспомогательным двигателем.

Именно в этот момент случилось нежданное происшествие, вмешавшееся в течение этого рассказа, но о котором я вспоминаю с некой неприязнью. Какой-то бродяга ворвался в бар, словно его пихнул в спину порыв ночного ветра. Тощий клоун, мокрый, словно вымокший под дождем пес, настоящий поблекший хулиган, отмытый всеми бедами моря и портов. Он потребовал стакан джина и с наслаждением поднес его к губам. Вдруг я услышал звон разбитого стекла и увидел, что бродяга, воздев руки к потолку, уставился на моего собеседника с несказанным ужасом, потом одним прыжком выскочил из бара в ненастье, даже не взяв сдачу с полкроны, которую бросил на стойку. Не думаю, что школьный учитель заметил, что произошло. Во всяком случае, он и виду не показал, но я до сих пор спрашиваю себя, какая ужасная причина заставила этого бедняка из бедняков забыть о своих деньгах, залить пол невыпитым джином и удрать на ледяную улицу, хотя бар был наполнен приятным теплом.

В первые дни очень мягкой весны Северный Минч открылся перед нами, как для дружественного рукопожатия. Еще оставалось несколько скрытых предательских течений, но их можно было узнать по зеленым спинам, которые извивались, как части искалеченных рептилий. Один из необычных юго-восточных бризов, которые дуют только в этих местах, донес до нас ароматы первых цветов и ранней ирландской сирени, хотя до них было около двухсот миль, и помог вспомогательному двигателю погнать нас к Большому Копыту. А там все резко изменилось. В воду с ревом паровых сирен ввинчивались вихри. Мы с трудом обходили их. Плотный шар водорослей, зеленый, как пузырь пены, поднявшийся со дна Атлантики под подводную часть бушприта, понесся к ближайшей скале и взорвался, ударившись о нее и разлетевшись вонючими клочьями. Раз двадцать мы рисковали тем, что Майнцский Псалтирь лишится мачты под ударами мощных порывов ветра. К счастью, парусник был великолепный. Он держал курс, как истинный джентльмен океана. Затишье на несколько часов позволило нам включить двигатель на полную мощность и пройти узенький вход в Большое Копыто в то мгновение, когда новый приступ ярости прилива взревел нам вслед, окатив брызгами зеленой ледяной воды.

— Не очень гостеприимные воды, — сказал я своим людям. — Если здесь находятся парни с побережья, нам придется давать объяснения. Пока они не вникнут в ситуацию, они будут стараться выгнать нас прочь. В таком случае, помощь нашего оружия не будет лишней.

Действительно, парни с побережья появились, но на свою беду, хотя беда эта смутила нас и осталась непонятной для всех членов экипажа.

Целую неделю мы стояли на якоре в этой крохотной бухточке, столь же спокойной, как утиное болото. Мы вели приятную жизнь. Запасы пищи и напитков были достойны любой знаменитой яхты. Двенадцать брассов плавания или семь ударов весел йолы доставляли к крохотному пляжу красного песка, по которому бежал ручеек пресной воды, ледяной, как истинный «швепс».

Тьюрнип ловил на удочку маленьких палтусов. Стевенс уходил в горы, где бродил по диким пустошам. Иногда, когда дул подходящий ветер, до нас доносились выстрелы, похожие на щелканье кнута. Он приносил перепелок, лесных куриц, иногда зайца с мощными лапами и всегда кроликов с нежным и ароматным мясом.

Школьный учитель не появлялся. Нас это не заботило. Мы получили аванс — шестинедельную зарплату в прекрасных банкнотах по фунту и по десять шиллингов. Тьюрнип уверял всех, что не покинет борт, пока на судне есть хоть одна капля рома.

Но однажды утром все пошло наперекосяк.

Стевенс только-только наполнил бочонок свежей водой, как над его головой раздался пронзительный свист и в футе от его лица в пыль разлетелась часть скалы. Он был человеком флегматичным. Без особой спешки вошел в воду, заметил голубой дымок, поднимавшийся из расщелины скалы, и, не обращая внимания на фонтанчики брызг вокруг, доплыл до судна. Вошел в кубрик, где просыпался экипаж, и сказал:

— В нас стреляли.

Его слова подчеркнули два или три удара пуль в борт судна. Я взял с подставки мушкет и вышел на палубу. Инстинктивно наклонился, и пуля просвистела надо мной, как стрела из лука. Еще через секунду в воздух взлетела туча деревянных щепок, а бронзовый диск гика зазвенел, когда в него попала свинцовая пуля. Я поднял ружье в направлении расщелины, на которую указал Стевенс и откуда поднимался дым от доброго черного пороха, как вдруг стрельба разом прекратилась. Послышались вопли ужаса и призывы о помощи. Над коричневым пляжем пронесся зловещий звук удара. Я пошатнулся от ужаса: на песок рухнул мужчина. Он упал с высоты трехсот футов отвесной скалы. Его изломанное тело почти полностью погрузилось в песок. По грубому кожаному костюму я узнал одного из парней Враса, промышляющих грабежом терпящих бедствие судов. Едва отвел глаза от неподвижного тела, как Стевенс тронул меня за плечо.

— А вот и второй, — сказал он.

Изломанная масса летела из синевы неба к земле. Это походило на беспорядочное падение громадных морских птиц, буревестников, которых на большой высоте настиг смертельный залп свинца, и они, потеряв опору воздуха и увлекаемые своим весом, неслись вниз. И опять песок вздрогнул от глухого удара. На этот раз человек несколько раз вздрогнул и поднял к солнцу окровавленное лицо. Стевенс медленно поднял руку к вершине гор.

— Еще один, — голос его слегка изменился.

С высоты скал донесся дикий вопль. Мы увидели мужчину, торчавшего по пояс над скалой, который отбивался от кого-то невидимого, отчаянно размахивая руками, потом он взлетел в воздух, словно выброшенный катапультой. Его тело разбилось рядом с двумя другими, хотя его крик еще реял над скалами, медленно спускаясь к нам, словно затихающий вихрь отчаяния.