Жена Хана (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 42

  Я кивнула и показала на пробирку.

  – Вот и отлично. Подпиши, и вон туда поставь. Вечером заберут. Я сейчас в город, а ты пока остальных осмотри. Этот с вирусной инфекцией ему нужно температуру померить и лекарство от кашля дать. А так можешь отдохнуть. Сегодня должно быть спокойно. Вечером, когда закончишь, все закрой и ключи на проходной оставишь. Все, я поехал. Если что не так пойдет, с рабочего телефона можешь мне звонить. Номер на бумажке под аппаратом оставил. Справишься?

  – Справлюсь.

  – Вот и ладненько. От Чернышева подальше держись. Он слишком горяч и неуправляем, его тут многие боятся. Если что – на помощь зови, его вмиг в карцер определят. Он там частенько бывает.

  Я усмехнулась про себя. Мне бы поближе к нему, настолько близко, чтобы каждой клеточкой тела чувствовать.

  Через полчаса я зашла в палату, стараясь выглядеть строго и не на кого особо не смотреть. Чернышев лежал на койке, свесив ноги на пол и закинув руки за голову. Он смотрел на меня так же пристально, как и все остальные. В дверях стоял дежурный с резиновой дубинкой наготове. Я подошла к пожилому арестанту с вирусной инфекцией и померяла ему температуру, потом посмотрела в его карточку и увидела, что уже несколько дней его температура и общее состояние в норме.

  – Вас уже завтра выпишут, ваши анализы в норме, температура третий день не повышается, а кашель пройдет очень скоро. Хотя вы можете приходить в санчасть за сиропом.

  Я записала в карточку последние показания термометра и уже хотела отойти как вдруг зэк схватил меня за руку.

  – Не выписывайте меня, богом заклинаю, мне обратно нельзя. Они убьют меня.

  Я посмотрела в перекошенное лицо мужчины и вдруг поняла, что он не лжет – он и в самом деле напуган до смерти.

  – Вам с врачом нужно поговорить. Я ничего решать не могу и...

  – Напишите, что температура высокая – у меня анализы возьмут и еще недельку поживу, умоляю.

  – Простите, но это не по уставу, я не могу лгать Семенычу. Вы успокойтесь, поговорите с ним завтра и я уверенна, что все наладится и...

  – Сучка! В чем ты можешь быть уверенна?! Они меня живьем в параше утопят, ты мне могилу роешь.

  – Заткнись, дед, не закроешь рот – я сам тебе закрою, – Артур говорил спокойно. Но зэк мою руку выпустил и глухо застонав, уткнулся лицом в подушку. А ведь Чернышева и впрямь уважают и боятся. Мне было странно видеть его таким – вжившимся в образ матерого зэка. Хотя в праве ли я его осуждать – он должен был выжить. Или стать такими как они или...

  – Артурыч, за новую лепилу*1 вступился? Так ее кум*2 в оборот очень скоро пустит – он Зинкой не побрезговал, а на такую цыпу у него наверняка слюни потекли. Думаешь, она тебе даст, когда колоть будет или миньет забахает в виде профилактики от спермотоксикоза? – Ветлицкий ехидно засмеялся, ожидая реакции то ли моей, то ли Артура.

  – Ты, сучара, говори да не заговаривайся, а то отвечать придется. Пропишешься в больничке на полгода с гипсом на всех частях тела. Как сам-то от спермотоксикоза избавляться будешь, когда ни левой, ни правой не достать?

  – Потухли там все! Быстро! – окрикнул дежурный. – Не то из санатория повылетаете уже сегодня, подыхать в камерах будете.

  Я посмотрела на Ветлицкого и еле удержалась, чтобы не заехать ему по разбитой физиономии. Видать за дело Артур его избил. Жалко мне его уже не было и слова Семеныча и Рыжова о том с кем я дело имею, начали приобретать более угрожающий смысл.

  – Чернышев, пройдемте ко мне в кабинет. Мне нужно вам задать несколько вопросов и измерить давление и температуру.

  Ляпнула и сама своей смелости удивилась, бросила взгляд на дежурного, но тот уже снова читал газету. Артур встал с койки.

  – Больше ничего мерить не будите?

  – Ваши пошлые шуточки, Чернышев оставьте при себе. Вы тяжело больны и если будете продолжать так себя вести – я откажусь вами заниматься и вы очень скоро начнете корчится от болей.

  – А вы не дадите обезболивающее.

  – Вот именно, – ответила я, – идемте, и прекратите паясничать.

  – Строгая. Я таких люблю.

  – Чернышев, слышал, что Аня сказала? Варежку прикрой.

  – Замолкаю, начальник, замолкаю.

  – Анечка, справитесь?

  Нет, не справлюсь, вот наедине с ним останусь – и с ума сойду.

  – Конечно.

  Как только за нами закрылась дверь кабинета, мы посмотрели друг на друга по-настоящему, и я почувствовала, что глядя в его синие, полные отчаянной страсти глаза, я медленно умираю от любви к нему и безумного счастья снова видеть его так близко.

Глава 19

— Никогда, — сказал он, стиснув зубы, — никогда не встречал я создания более хрупкого и более непобедимого. В руке моей она, как тростник, я мог бы согнуть ее двумя пальцами; но какой толк, если бы я согнул ее, если бы я растерзал, раздавил ее? Загляните в эти глаза, перед вами существо решительное, неукротимое, свободное! Оно глядит на меня не только с отвагой, но с суровым торжеством. Как бы я ни поступил с его клеткой, я не могу поймать его, это своевольное, прекрасное создание! Если я уничтожу, если я разрушу его хрупкую тюрьму, мое насилие только освободит пленницу. 

Шарлотта Бронте 

Хан повез ее на закрытые бои снова. Клялся себе, что больше никогда, клялся, что оставит дома под охраной, но ему всегда казалось, что лучшая охрана для нее – это он сам. Если бы мог приковать к себе цепями так бы и поступил. И даже не предполагал, чем это обернется для него. Хан еще не до конца осознал власть этой маленькой женщины над собой, ее особенное влияние, которое усиливалось с каждым днем. Он говорил сам с собой, приказывал себе прекратить быть тряпкой, приказывал дотерпеть до конца, чтоб сломалась, чтоб от голода ползала на коленях и умоляла его дать хотя бы кусок хлеба…чтобы пришла сама. Чувствовал себя победителем в первый же день. Конечно она сдастся и придёт на ужин, не посмеет ему перечить. Вначале думал опаздывает, потом, когда понял, что маленькая сучка решила сделать по-своему осатанел от злости. Пытался есть, но кусок не лез в горло и эти гости, которые на хер ему были не нужны в его доме, превратившемся в отель для всех желающих. Его крепость, его уединенное убежище вдруг наполнилась каким-то бешеным количеством людей, которых он сам лично не пустил бы на порог. Которых никогда не считал своими родными.

Но все изменилось. Человек весьма ненасытная тварь. Он может долгое время отказываться от роскоши и мнить себя аскетом, но стоит лишь дать ему ощутить на языке хотя бы крошку власти, хотя бы тончайший аромат могущества и весь аскетизм катится к дьяволу и хочется большего.

Да, в нем проснулось желание владеть всем…Оно, наверное, никогда и не умирало. Все принадлежит ему по праву, как плевок в морды своей родни, как подножка каждому, кто называл его ублюдком и радовался его исчезновению. Он хотел, чтобы они ползали у его ног и заглядывали ему в глаза как Богу, чтобы прикусили свои языки…Даже больше – он хотел создать империю, которой не было равных. Объединить всех членов своей семьи, даже самых дальних, сплотить их. Но для этого нужно вернуться в семью, стать ее частью и чтить ее законы и порядки. Дед умело манипулировал этим фактом, неустанно напоминая ему неписаные правила, которые нельзя нарушать.

Неповиновение Ангаахай, как плевок в глаза, как подножка и удар под дых. Маленькая непокорная дрянь. Ее ведь и так не принимают в их клане, считают игрушкой, развлечением, временным удовольствием. Хан хотел иного, хотел, чтобы она стала частью этой семьи, чтобы начала чтить их порядки, выучила обычаи, прониклась менталитетом и постепенно это начало происходить.