Опасное задание. Конец атамана
(Повести) - Танхимович Залман Михайлович - Страница 5

— А вы понимаете, как это называется? Вы представляете, что с вами мои солдаты сделают, если я скажу им об этом предложении? — рванулся вперед полковник и впился глазами в Токсамбая.

Тот не отвел взгляда.

— Вон отсюда! — закричал Сидоров и так рванул ворот опушенного барашком полушубка, что затрещали крючки. — Вон, мерзавцы! На предательство меня, русского офицера, толкаете? Я вам сейчас…

Не дав ему договорить, первым бросился из кабинета Салов. За ним, не торопясь, двинулся Токсамбай. Ауэз-хан на считанные секунды задержался.

— Тут недалеко дом стоит, — сказал он, — на крышу поглядишь, шест увидишь. По нему узнаешь. Наши джигиты там ждать будут. Поторопись только, господин полковник, — и прежде чем толкнуть дверь, вдруг нагло усмехнулся, показав на миг желтые широкие зубы, которыми впору разгрызать железо.

Сидоров ненавидяще поглядел ему вслед.

«Твари, подлые твари», — он с остервенением подвинул к себе лежащую на столе карту и какое-то время разглядывал ее не в силах оторваться от небольшого кружочка. Это был Суйдун — город по ту сторону Российской империи. До него не меньше двухсот верст. Это и не далеко и не близко.

В кабинет вбежал стройный, очень подвижной смуглый офицер с хищным, изрытым оспинками лицом.

— Князь! Дорогой! — обрадованно кинулся к нему полковник. — Прибыл? — и обнял. — Ах, как вовремя подоспел! Сколько сабель привел? — и, не дожидаясь ответа, он потащил офицера к карте. — Мы перешли в контрнаступление. Надо поддержать полк Бельского. Обходи, князь, красных с этой вот стороны — и в тыл им, в тыл, а я…

Князь — это был Алдажар Чалышев, появления которого побаивался командир партизан Корнев, высвободил руку. Его темные глаза ускользнули в сторону.

— Я, полковник, через полчаса перейду в наступление, но только рубить буду ваших солдат. Как капусту буду рубить, всех, сплошь.

Сидоров отшатнулся. Ему показалось, будто он ослышался.

— Кого рубить?

— Мы проиграли, полковник. Мои джигиты против красных не пойдут. Сволочь на сволочи оказались.

— И вы, чтобы спасти свою шкуру, решили переметнуться к ним?

Сидоров отступил на шаг. Он все еще не верил тому, что сказал ему князь. Не мог поверить. Это было слишком неожиданным и чудовищным.

Чалышев сунул руку в карман. Полковник выхватил пистолет.

— Моих рубить? Да я вас сейчас предам полевому суду и расстреляю как предателя.

— Не дурите, Виктор Семенович. Я здесь, чтобы спасти вас. Уходите на Хоргос. Дорога по левую сторону от, мельницы свободна. Уходите, пока не поздно. Так велел Дутов.

— Неправда, лжете. Не мог он так велеть! — затопал Сидоров. — Неправда. Я здесь его дождусь. Я и без вас разобью красных. И вас, если сунетесь. Тоже расколошмачу вдребезги!

— Красные наступают всюду. Атаман уже ушел через Джунгарские ворота. Он уже в Суйдуне. Здесь остаюсь я, чтобы вы знали. И мне выгоднее сейчас идти против вас. Всем нам так выгоднее… Для будущего.

— Не может быть у меня ничего настоящего и будущего с такими, как вы. Я размозжу вам череп, если…

Но Чалышев успел выхватить из кармана пакет.

— Это вам, от атамана.

Сидоров увидел знакомый, с характерными завитушками почерк и сунул пистолет в кобуру. В одно мгновение он надорвал конверт.

«Вы мне будете нужны в Суйдуне. Податель сего всегда наш, всегда с нами.

Обнимаю. Дутов».

Чалышев осторожно вытянул из пальцев полковника письмо и поднес к нему спичку.

Сидоров опустился на стул и сжал ладонями виски.

— Прошу поторопиться, Виктор Семенович, через час уже будет поздно, — взглянув мимоходом на полковника, князь быстро вышел из кабинета. За окнами всхрапнули кони, звякнули стремена. Сидоров отдернул штору. С Чалышевым были двое. Одного из них, плосколицего, очень подвижного, Сидоров знал. Даже запомнил, что его зовут Саттаром. Он несколько раз доставлял ему пакеты от атамана. Второй, большой и неуклюжий, был полковнику незнаком. Он подвел Чалышеву коня, протянул повод. На руке у него торчал всего один палец. «Однопалый», — механически отметил про себя Сидоров. Однопалый первым наметом послал коня через высокий дувал и исчез в соседнем дворе. За ним Чалышев и Саттар. На какой-то миг еще раз мелькнули их распластанные летящие фигуры.

— Ну. Н-нет! Я вам так не дамся! — полковник вскочил, отшвырнул с дороги стул и ринулся в лабаз. Он твердо знал, какая будет ему, разбитому наголову большевиками, цена в Суйдуне. Тот же Дутов не даст головы поднять, ни в грош ставить не будет. А выглядывать кусок, упрашивать дать местечко за именитым столом Сидоров не хотел, он считал, что должен занять его по праву, и поэтому решил прорваться за кордон хотя бы с одним полком. Тогда не смогут не считаться с ним. Тогда обязаны будут считаться.

В лабазе все по-прежнему: все так же накручивают ручку полевого телефона связисты, так же, как и полчаса назад, зияет пролом в стене. За ним все тот же пропахший порохом, сотрясаемый гулкой далекой стрельбой зимний день. Но у ларя, рядом со Звягинцевым горбоносый поручик в горской бурке и белой с малиновым верхом папахе.

— Ты панэмаешь? — возбужденно говорит он, помогая себе жестами. — Я туда — пулэмэты. Я сюда — опять пулэмэты. Что, дорогой, дэлать? Командую эскадрону: Н-на пулэмэты! И кэ-эк…

— Поручик Гоберидзе! С чем явились! — окликнул офицера Сидоров, как только шагнул через порог в лабаз.

Тот выпрямился, приложил к папахе руку.

— Имэю честь доложить. Бэльский просил поддэржать с правого фланга. Он прошел линию укрэплений, красные бэгут.

— Пленные есть?

— Нэт плэнных, Виктор Сэмэнович!

— И быть не должно. Ни одного. Вам ясно?

— Вполнэ согласэн, господин полковник, — обрадованно сверкнул в улыбке влажными и ровными зубами офицер.

— Вы штабс-капитана Ларичева встретили?

— Никак нэт. Нэ встрэтил.

— А вы когда от Бельского?

— Ровно час назад.

— Тогда разминулись.

Разговор прервали пятеро конных, втащивших на арканах во двор лабаза избитых, связанных по рукам двух русских и одного уйгура.

— Я же сказал, чтобы не оставлять живыми! — рассвирепел Сидоров, выбежал из помещения и подскочил к пленным. — Довоевались, сучьи сыны! — впился он взглядом в ненавистные лица и даже побледнел от закипевшей в сердце страшной злобы. — А ну, разувайтесь! — и только когда выкрикнул это, заметил, что пленные уже разуты.

Рядом с полковником приплясывал от нетерпения Гоберидзе.

— Позвольте, господин полковник, — вытянул он из кобуры кольт.

— Н-не позволю! Сам, — отстранил Сидоров поручика и ткнул кулаком в лицо невысокого, избитого больше всех парня с белесым чубом. — Комиссар?

— Все комиссары, — с трудом ворочая языком, ответил тот.

— Значит, все продавали и продаете народ русский.

— Ты, гад ползучий, контра мировая, продаешь народ, а не мы.

— Что ты сказал? — полковник выхватил пистолет.

— То и сказал. Не долго уж осталось тебе, падле вонючей, землю пакостить.

— Н-не до-олго? На, получай! — Сидоров выстрелил. Пленный вздрогнул, покачнулся, но устоял.

— Н-на еще, н-на! — всаживал в него пулю за пулей полковник. И потом уже мертвого, но так и не покорившегося, несколько раз пнул. Второго он свалил с первой пули. Остался на ногах молодой широкоплечий жилистый уйгур с опухшим от побоев лицом. На лбу и подбородке у него запеклась кровь. Дышал он тяжело, с трудом.

— И ты, нехристь поганая, в комиссары записался? — шагнул к нему Сидоров. — Ну, отвечай.

Он ждал, что хоть этот, последний, видя смерть двух первых, попросит о пощаде.

Мысленно полковник даже подталкивал его на это. «Ну, ну!».

Пленный был на голову выше Сидорова, стоял он чуть отвернувшись и жадно смотрел через дувал на видневшийся краешек степи. То была его родная степь. Лучше ее не сыскать на всем белом свете. Оказывается, о такой именно и мечтал он, пока находился вдалеке от нее. Вон ветер тронул перекати-поле. Этот бездомный клубок прутьев тоже грезился ему в минуты тоски по дорогим сердцу местам. Но только никогда не любил он их с такой остротой и силой, как сейчас. Сердце сжала боль.