Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 67

В Лавре Бога не увидал! Што я тогда, не православный теперь?! По всему выходило, што так, а может и вовсе — нехристь какой, раз в храмах Бога не нахожу, а в лесу вижу.

Соседи иногда пыталися разговорить меня, но тщетно. Слова их проходили мимо, не задевая разум.

— Вот, — Будто сквозь вату слышу голос судьи, — полюбуйся! Третью неделю с нар почти не встаёт. Мы уже волноваться за его рассудок начали! Сами пытались вывести из этого странного транса, но не справились. Может быть, у вас получится, молодой человек?

— Егор? — Надо мной показалось лицо Мишки, и я вяло удивился. Какое-то время он молча рассматривал меня, а потом потянул за рукав, — Пошли!

Пономарёнок помог мне обуться, как маленькому, и потянул за руку. Скока мы шли и как, не могу даже сказать, но очухался я тока на берегу речки.

— Рассказывай! — Мишка лёг напротив меня и подпер подбородок кулаками, внимательно уставившись мне в глаза, — Што случилося-то?

Сперва неохотно, но потом слова полились из меня рекой. Мишка слушал, хмуря брови и внимая каждому слову. А меня тем временем как прорвало! Слёзы, сопли, рыдания! Как девчонка!

Всё превсё рассказал! Поджог тётушки Вольдемаровой с убийством горнишной, приключения свои бутовские, и чуть не детские грехи припомнил.

Но полегче стало, как выговорился. Священнику-то сказать не могу, донесёт потому как. Обязан! А держать такое в душе тяжко.

— Што-то не сходится, — Сказал Мишка, наморщив лоб, — Нет-нет! Я помню всё, просто… Ладно, полегчало?

Оно и правда полегчало. Не так штобы очень, но отживел. Назад шли медленно, потому как Мишка хромает. Не так сильно, как дохтура пугали, но спешно ходить не может. Хорошо ещё, што без палки! Портному, оно конешно и не так страшно, но всё ж!

— Ну, хоть на человека стал похож! — Встретил меня судья, вертя за руки перед собой и вглядываясь внимательно в глаза. Молча обнял ево, да и пошёл к себе в нумер. Надо, кстати, персидской ромашкой обсыпаться, да по волосам частым гребнем пройтись, а то обовшивел совсем. И в баню!

Чувствовал себя, как после тяжкой болезни. Делалось всё «через нехочу», и слабость такая, ну прям как по весне после голодной зимы, мало што не шатает на ветру. Чувства тоже такие, што прям серенькие, будто грязью присыпаны и едким дымом от костра прикрыты. А потом снова пришёл Мишка.

— Пошли, — В етот раз я одевался-обувался сам, а дружок мой терпеливо стоял у двери, даже не опуская наземь большую, тяжкую даже с виду котомку.

— Дай-ка! — Протягиваю руку, и Пономарёнок охотно отдал груз. Он такой, самый спокойный и умственный среди знакомых мне годков, дурново гонора никогда не было. Иной бы доказывать што начал, как ето у мущщин бывает по дурости, но Мишка не такой.

Сегодня ушли не так штобы далеко, не как в прошлый раз. Пустырь обычный — из тех, где старые дома уже растащили, но кое-где торчат обломки стен, да валяется принёсенный из соседних улиц всякий сор.

В такие места ни бродяги не суются, потому как укрыться от непогоды негде, ни нормальные люди, потому как што здесь делать? Так, стаи собачьи бегают, да изредка ребятишки забредают, но нечасто, потому как очень уж загажено.

Зашли мы в такое место, што со всех сторон прикрыто, да ногами чуть расчистили.

— Гляди, — сказал мне Мишка, отбирая котомку, из которой начал выгружать всякий хлам. Железо кровельное, бруса кусок, несколько обломков толстых досок.

— Вот, — Он начал выстраивать на камнях конструкцию, — доски чердачного перекрытия.

— Вроде как штукатурка и всякий сор, как ето на чердаках завсегда бывает, — Он наклонился и посыпал с земли доски всякой дрянью.

— Балки всякие, — На доску по краям становятся кирпичи, а поверх них кладётся балка, — железо кровельное.

— Поджиг, — Пономарёнок достал мешочек и развязал ево, показывая марганец. Потом достал глиняную стопочку и пузырёк с глицерином. Налил, запечатал вощёной бумажкой, опустил всё в мешочек к марганцу, затянул потуже…

— Придержи!

Придерживаю по краю железо, а Мишка ка-ак влупил по нему! Я ажно глаза зажмурил — подумалось почему-то, што вспышка прям вот сейчас полыхнёт. Ничево, обошлось.

— Гляди!

Пономарёнок прилёг, и я повторил вслед за ним. Несколько томительных секунд, и вот наконец вспышка! Кровельное железо проедено почти тотчас, на балку потребовалось побольше десятка секунд, а на вроде как потолочную доску упал уже обычный почти огонь, евший её чуть не полминуты.

— Понял? — Спросил меня Мишка, и тут же продолжил, не дожидаясь ответа, — Не от твоих поджигов она умерла! Крыша, балки, потолок! Што там сверху упадёт? Так, уголёк! Ожог может быть, но не гибель!

— И главное, — Пономарёнок сел на корточки и поднял палец, — я специально узнавал! Прислуга в таких особняках почти всегда на первых етажах живёт. Дом же с крыши горел, сверху! Выскочить успела бы, вот ей-ей! Другое тут што-то?

— Што, — Тупо переспросил я, тоже вставая и отряхиваясь от пыли и сора, прокручивая в голове Мишкины слова.

— Откель я знаю? — Пожал тот плечами, — Может просто серце с испугу, такое бывает. А может и тово — страсти всякие, как в рассказах о сыщике Путилине. Внебрачная дочь, споры из-за наследства, роковая страсть и такое всё прочее.

— Так из-за меня напугалась, если серце! — Закручинился я, лохматя волосы.

— После — не значит вследствие! — Козырнул дружок умными словами, — Да и вообще! Штобы никого невзначай не обидеть, ето покойником надо быть! Ты по улице пролетел в спешке, а кака-то барыня напугалась и померла от удара. Так што теперь, ты виноват? Нет! Просто серце у неё слабое, а вот почему, ето уже другой вопрос!

— И всё равно… жалко!

— Мне тоже, — Кивнул Мишка, — Молодая девка, жить и жить! Хочешь вину нечаянную искупить, так помоги её родным! Тпру, оглашенный! Куда вскочил! В газетах писали, откуда она, так я всё собрал!

— После Пасхи небось купцы разговеются, — Дружок неловко встал и потянул меня с пустыря, — тут-то и сможешь заработать! Хочешь если, так хоть все деньги ети и отошлёшь. Тока смотри! Никаких следов штоб!

— Да, — Задумчиво сказал я несколько минут спустя, когда мы ушли уже с пустыря, — и правда, нужно снова тренироваться. На кулачки и танцы меня сейчас не хватит, а на одни только коленца и ничево так, потяну. Потихонечку если начать.

— Вот! — Обрадовался за меня Мишка, прихрамывающий рядом на тротуаре, — на человека хоть стал похож, а то чисто чучело! Как в лобмарде у Леберзона, помнишь? Пыльные такие поделки стоят, корявые, молью поеденные. Ночью такие если увидишь, так и до нужника дойти не успеешь.

— Человека, — Вздохнул я, — а в храме Божьем не чувствую ничево. Только што поют красиво, да выщитываю, сколько денег на ето всё ушло. И по всему выходит, што тьма!

— И я не чувствую, — Легко сказал дружок, — как и мастер мой, Федул Иваныч. Много нас таких!

— Потаённые старообрядцы? — Удивился я.

— Зачем же потаённые? Так… — Мишка пожал плечами и замолк ненадолго, пропуская служанку с корзинкою, — негласно. При Александре, который первый, нас задумали были наново переписать, да мы и не противу были. Чиновники в рясах воспротивились — да так, што против царя пошли! Записали тогда только потомков прежних записных, да и то не всех и не везде[81]. Где тока глав семейств записали, а где и вовсе хер на перепись положили.

— А што так?

— Деньги, — Усмехнулся Мишка кривовато, — У нас когда рождается кто, так священники приходские, с причтом вместе, аж окна и двери выламывают, и попробуй — встань против них! Требуют денег, да штоб новорожденных у них крестили.

— Ну и, — Снова усмешка, — законы ети, што православие защищают, никто не отменял. Так и выходит, што дай, дай, дай… Часто давать приходится, выгодно попам такое. А официально если записаны, то уже шишь! Многие из наших и рады бы записаться, а нельзя. Так и вертимся.