Разрешенное волшебство - Перумов Ник - Страница 20

– На тебя клан оставляю! – Джейана крепко, до боли, впилась пальцами в плечи Фатиме, даже встряхнула. – Парней отправь Буяна с его мальчишками искать. Пусть все прочешут. Щелкунчиков на разведку погони.

– Ох, да ведь не умею я с ними, с Летавцем и то не умею, Джей, ты же знаешь.

– Молчи! Молчи! И слышать ничего не желаю! Не умеет она! Клану надо – значит, сумеешь! Я, когда Ворожеей стала, тоже много чего не умела. Ничего, выучилась! И тебе того же не миновать. Уж сколько тебе про то говорено – меня не станет, кто в клане управит-распорядится? Ну всё, нет у меня времени с тобой рассусоливать! Действуй! Лимпидоклия прикрой, это-то ты умеешь, Ведун тебя побери?!

Как Джейана выдержала ещё и это, она сама не могла понять. Губы уже искусала в кровь; верная Фати со слезами на глазах уговаривала свою неумолимую подругу-командиршу:

– Джей, да что ты молчишь, чего делаешь, ну закричи же ты, легче ведь станет, я-то знаю. Закричи, не могу я смотреть, как ты мучаешься!

Лимпидоклий и тот не выдержал церемонно-надменной позы, сорвался с места. Закружился по крошечной комнатенке в жилище Фатимы, где на узкой лежанке металась и рычала Джейана, словно сойдясь в смертельной схватке с невидимым врагом.

Джейана не отвечала. Это было хуже, чем с Лиззи. Намного хуже. Дурящая, гасящая сознание животная боль – тебя словно раздирают изнутри, а сверху одновременно полосуют остро отточенными ножами.

Однако она так и не закричала. Даже когда Фатима разревелась в голос и чуть не выскочила на улицу.

Вокруг присмиревшего Лимпидоклия мало-помалу соткался голубовато-переливчатый кокон. Летавец, уже не пытаясь сохранить напускную серьезность, ошалело вертел головой, ощупывая руками новую обновку, словно и впрямь примерял только что сшитый какой-нибудь Таньшей или Марьяшей камзольчик.

– Все. Лети! – вырвалось наконец у Джейаны. Она сама не думала, что выдержит это. Никогда доселе ей такого делать не приходилось; нужные заклятия в свое время подсказал Учитель, и долго распространялся на ту тему, что, мол, в такие моменты и проверяются чувства, истинные, непоказные. Эти рассуждения Учителя Джейана не слишком любила. Что значит – истинные, не истинные? Она б сделала это ради любого из Твердиславичей. Просто беду с тем, кто всегда рядом, и днем и ночью, кто один способен заставить её стонать не от боли, а от счастья, просто его беду чувствуешь, как бы далеко она ни приключилась. А что же, когда она Лиззи вытаскивала, – она тоже чувства к ней проверяла?

Лимпидоклий рванулся к предусмотрительно раскрытому Фатимой окну, и только тогда Джейана позволила себе разжаться. Глаза защипало. Слёзы. Как некстати. Ну да ладно, пусть будут они, не падать же в обморок, как тогда, возле Ближнего Вала.

Когда Твердислав открыл глаза, то взору его вместо мрачных залов Преддверия отчего-то предстали перепуганные физиономии Чаруса и Кукача. Над ними кружил невесть откуда взявшийся тут щелкунчик. Стоп, да это же Лимпидоклий!

– Уф! Очнулся. – Кукач неожиданно отвернулся. – Э, да не слезы ли у тебя на глазах, брат?

Чарус же просто облапил друга-брата за плечи.

– Оч-очнулся, – подтвердил Твердислав. Ныло все тело, но так, в общем, ничего, терпимо. Только голова кружится, встать мешает. – Э, а близнецы?

Следом за Кукачом взгляд отвёл и Чарус.

– Не-нету их больше, Твердь.

Отчего-то они говорили обычными словами, словно не осталось сил ни на какое, даже простенькое чародейство.

– Как, как нету? – дёрнулся Твердислав. Внутри всё заледенело, словно Нижняя Ветёла под свирепым северным ветром. – По-погибли? Оба?

Чарус тяжело вздохнул и лишь коротко, судорожно дёрнул головой.

– Где они?

– В воде их разорвали, обоих, – выдавил Кукач. – Так что даже и хоронить нечего. Мы с Чарой чуть впереди оказались, тем и спаслись. Как только ты Ведунью завалил, вся ейная свита – кувырк! – брюхом кверху. А потом ка-ак рванули! Весь берег кишками своими уделали, вместо воды – одна слизь да кровища. Тьфу, мерзость! Сейчас-то уже утянуло.

«Великий Дух. Гарни и Тарни. Да что ж это такое?!»

Последняя смерть была месяца три назад. Твердиславичи вообще погибали редко – сказывалась и выучка, и умение вожака. А тут – из Старшего Десятка сразу двое!

Твердислав ещё ничего не знал об участи Ставича, Стойко и Буяна.

– А когда в тебя файерболом попало, мы уже решили, что всё, конец, – подхватил Чарус. – Ты ж сгореть должен был, если Учителю верить. А так упал только да весь словно бы обмер.

– Тут как раз Летавец и подоспел, – закончил Кукач. – Да не просто так – с Даром.

– Меня Джейана послала! – с гордостью заявил щелкунчик. – Если бы не она…

– Да, ну и, короче, в общем, – замялся Чарус, – как только Дар в тебя вошёл, так ты сразу и оклёмываться начал.

Дурнота и впрямь стремительно уходила. Измученное тело, каким-то чудом выдержавшее удар колдовского огня, вновь наполнялось силами.

– А тварь-то сама где?

– Это ты про Ведунью? – уточнил Чарус. – Сдохла, паскуда. Эх, жаль, живой она мне не попалась, уж я бы придумал, как с ней позабавиться.

– Брось, о чём ты, – укорил друга Твердислав. – Ребята погибли. Даже не похоронить. Вике да Джулии на горе.

– У них дети должны быть, у обоих, – сумрачно сообщил Кукач. – Я точно знаю, мне Сигрид рассказывала. (Травница и врачевательница Сигрид уже давно была подругой Кукача.)

– Ладно. – Твердислав рывком поднялся. – Ты, Лимпидоклий, домой лети. Джейане скажешь, что тут видел. И ещё передай – мы скоро будем. Прямиком домой отправимся. Что там без нас делается-то?

– Джейана меня не с вестями посылала, – обиженно пискнул Летавец. – А с Даром!

– Ах, ну да, правильно. Хорошо, лети. А нам ещё надо поминки справить.

Поминки по погибшим без погребения – дело долгое и серьезное. Твердислав, Чарус и Кукач долго ладили прощальный костер. Его следовало возжечь на том месте, где павшие испустили последний вздох, поэтому пришлось сооружать плотик. Чарус каким-то чудом сумел сохранить копьё одного из близнецов, кого – он уж и сам не помнил.

– Ну да это и к лучшему, – негромко обронил Твердислав. – Разом – и с тем, и с другим попрощаемся.

Нехитрое оружие (успевшее, однако, попробовать вражьей крови) укрепили в самом сердце уже готового костра. Он получился высоким – в рост человека; дрова к нему собирали, облазив все ближайшие, хоть мало-мальски сухие места.

Иной может спросить – да зачем всё это – костры какие-то, плоты? Что, всезнающий Великий Дух сам не разберётся, что к чему? Верно. Разберётся. И не погибшим это надо (хотя и им тоже – смотрят сейчас, поди, из Привратных Покоев Великого, уже забыв о страхе и боли, – все ли как должно управят оставшиеся в живых друзья?) – а тем, кто уцелел. Очистить душу от печали, укрепиться в силах и дать на Прощальном Огне нерушимую клятву мщения.

Потому что теперь не будет ни Кукачу, ни Чарусу, ни самому Твердиславу покоя, пока не найдут они весь прайд этой Ведуньи и – силой ли, хитростью – не уничтожат его под корень, не пощадив никого, не оставив в живых ни одного создания, что дышит или двигается. Тогда они смогут открыто посмотреть в глаза Тарни и Гарни, когда настанет их черёд – либо взойти на Летучие Корабли, либо, погибнув, последовать в Покои Отдохновения. Ведь даже пролетая на Летучих Кораблях, уходящим из мира не миновать этих Покоев. Там состоится ещё одна, быть может, последняя встреча с друзьями, которым ещё долго предстоит оставаться в чертогах Всеотца, чтобы потом, в другом мире или даже в другом времени, вновь вернуться под голубое небо, чтобы жить.

Твердислав сам высек огонь. Обычно все добывали искры несложным заклинанием, но обряд прощания строго-настрого запрещал любую магию. Почему и отчего – Твердислав не задумывался.

Костер вспыхнул дружно и весело, как и положено на поминках. Чем выше, чем буйней и несдержанней пляска огненных духов, тем легче будет путь погибшим до Великого Чертога, тем снисходительнее окажется к ним строгий судия.