Русские исторические рассказы
(Совр. орф.) - Шелгунова Людмила Петровна - Страница 4

Князь ничего сделать не мог, и послал гонца в Киев. Из Киева приехал митрополит Михаил, и снова зазвонил вечевой колокол. Народ сбежался, и митрополит стал их усовещевать. Сначала все слушали его внимательно, но мало-помалу, слово за слово, и все заговорило в один голос.

— Да что же это мы разве не честные люди? Дали слово помочь…

— Как трусы бежали с полпути.

— Не выпустим и митрополита.

— Запрем его!..

— Куда же пойдем мы в такой холод? — проговорил князь.

— А мы заставим тебя идти, — кричали ему в ответ, — не умел сходить летом, так сходишь и зимою.

Новгородцы настояли на своем. Они не выпустили митрополита, а сами, не смотря на жестокий мороз, выступили 31 декабря. Холод был ужасный, но они терпеливо сносили его, и 26-го января дали кровопролитную битву на Ждановой горе. Битва была ужасная: новгородцы потеряли множество народа, и суздальцы тоже потеряли немало, но все-таки заставили новгородцев отступить.

Вернувшись в Новгород, им пришлось отпустить митрополита, который предсказывал им неудачный поход.

После этого в Новгороде уже не было ни часа покоя. Народ ежедневно собирался на площадь, и до княжеских хором доносились страшные угрозы. Два близких человека к князю, Павел и Мирославич, ненавидели друг друга, и говорили вещи совершенно противоположные. Мирославич только и твердил:

— В бараний рог их надо согнуть! — а сам, при каждом разборе, брал и с правого и с виноватого все, что мог.

Павел же выходил на площадь, вмешивался в толпу, и с ужасом слушал что говорилось.

Паша обыкновенно встречала его во дворе, и спрашивала:

— Ну, что узнал?

— Выгонят они князя. Непременно выгонят.

— Да чем же они недовольны?

— Да всем, даже тем, что он любит охоту.

Павел махнул рукой.

— А тут еще Мирославич подбивает его держать народ в ежовых рукавицах, — сказал он.

Паша побежала в дом, и передала княгине тревожные вести.

Долго ли, коротко ли жили все в таком напряженном состоянии. Но новгородцы не унимались; они призвали граждан ладожских, псковских и, уговорившись с ними, осудили Всеволода на изгнание. Они обвинили его торжественно:

1-е) что он не блюдет простого народа, то-есть не заботится о простом народе, и любит только одни забавы и охоты с ястребами, соколами и собаками.

2-е) что он хотел княжить в Переяславле.

3-е) что он ушел раньше всех с поля битвы на Ждановской горе.

4-е) что он не тверд характером, то держит сторону одних, то других.

Новгородцы, предъявив эти обвинения вошли в княжеские палаты и, взяв князя, увели его в епископский дом. В тот же день они увели туда же и княгиню, и детей ее, и ее мать, вдову князя Святоши. Из прислуги с ними, между прочим, добровольно пошли Паша и Павел. Ни князя, ни княгини, ни тещи из горниц не выпускали.

— Не может же быть, чтобы меня тут долго держали? — говорил князь на другой день. — Ведь заступятся же за меня и братья и дядья.

— Да вспомнят ли они о нас? — с сомнением говорила княгиня.

— А не вспомнят, так я пошлю к ним Павла, чтобы он рассказал, что с нами делают.

— Нет, князь, — смело возразил князю Павел, — меня от себя не отсылай, не будет меня, так никто о тебе и не позаботится. Ты посмотри, что делают теперь бояре. Так и забирают чужое добро, так и спешат.

— Это правда, князь, — подтвердила Паша, теперь уж взрослая девушка. — Если может кто помочь, так разве только игумен Юрьевского монастыря.

— Девушка правду говорит, — подтвердила княгиня.

— Пиши, князь, письмо, а мы доставим, — осмотрев за дверьми, не слушает ли кто из стражи, сказала Паша.

Они на всякий случай стали говорить шепотом. Результатом разговора было то, что на следующее утро Паша просила ее пропустить в ворота.

— Зачем тебе? — спросил начальник стражи, заслоняя калитку.

— Купить кое что надо, да потом хочу сходить к отцу, — спокойно отвечала Паша.

— Пропустить ее, — крикнул начальник, — только помни, что впредь мы пускать вас никого не будем.

— Я ведь не заключенная, — сказала Паша, — а добровольно пришла с княгиней и с детьми.

— Ну, это нам все равно, — отвечал ей начальник.

Паша прошла сначала на торговую площадь, а оттуда уже быстро вышла за городскую стену и чуть что не бегом пустилась бежать к отцу.

Путь был неблизкий и к дегтярному заводу она пришла уже после полудня.

— Где отец? — спросила она у тетки Агафьи.

— В лесу, у печки, — отвечала та.

Паша, не говоря ни слова, побежала по лесной тропинке. Отец, укладывавший пни в яму, издали заметил ее и по виду ее угадал, что что-нибудь случилось неладное.

Паша торопливо рассказала ему, как князя обвинили и как всех их посадили в епископский дом.

— Ведь его могут даже убить, — прибавила она.

— Могут, — серьезно отвечал старик.

— Мы так полагаем, что одно спасение и одна надежда на Юрьевского настоятеля, и я свезу туда письмо от князя. А ты мне должен помочь.

— Как?

— Завтра ночью приезжай на лодке в город, но стой не у берега, а я выйду и крикну филином. Ты подъедешь и возьмешь меня.

— Ладно.

— А на следующую ночь привезешь обратно. А теперь пойдем в избу, я поем чего-нибудь, и ты свези меня в город.

Тетка Агафья рада была угостить дорогую гостью и уставила весь стол.

— Ты, татка, приноси нам теперь почаще меду. Тебя, может быть, и будут к нам пропускать. Ты такой безобидный старичок.

— Можно, — односложно отвечал отец.

— А брат где?

— Брат в лесу, корчует пни с работником, а работницы жнут.

Поев наскоро, девушка сама стащила в воду лодку и, подождав отца, взялась за весла сама. Она страшно торопилась, но все-таки к епископскому дому пришла вечером.

Дом постоянно сторожило тридцать человек воинов. Начальник прямо заявил, что более никого выпускать не будет и что припасы князю будут доставляться на дом их людьми.

— Ну что? — спросил князь, встретив Пашу.

— Все готово, завтра ночью отец свезет меня в монастырь, — отвечала девушка.

— А ты знаешь, — продолжал князь, — что нам не позволено посылать в город своих людей?

— Как же мы сделаемся?

— Нужда и не тому научит, — заметил стоявший тут же Павел.

— А ты что придумал?

— А из окна мы спустимся в сад, а в саду в одном месте стена чуть держится, и я ее еще немного разберу, да и выпущу Пашу, если только она не побоится одна пройти по городу, а боится, так я ее проведу.

— Ничего я не боюсь, — отвечала Паша, — одной легче, убежать, чем вдвоем.

Письмо настоятелю было написано и на следующий день оно было тщательно зашито в сарафан девушки.

Паша пошла через двор с детьми в сад, куда ее свободно пропустили. Павел пошел туда же со старшим мальчиком. Пока дети бегали и играли, он указал полуразрушенную стену, заросшую кустарником, Паше и та, внимательно осмотрев, осталась довольна.

— Тут и старуха бы выбралась, — сказала она, — а переулочек, куда сад выходит, я знаю. От него легко выбраться на реку.

Весь этот день прошел очень тревожно. Спокойны и веселы были только дети, ничего не подозревавшие.

Ночи уже были темные и не лунные. Вечером начальник стражи расставил везде караул и воины, ходя вокруг дома, только иногда протяжно кричали: «Слушай»!

В доме и в горницах все огни были потушены и только лампадки теплились перед иконами. В саду сторожей не было, но в сенях и во дворе все выходы и входы были заняты.

К полуночи даже крики «слушай!» стали раздаваться как-то ленивее. Вдруг среди ночной тиши тихо отворилось окошко и из окна той комнаты, где не теплилось даже лампадки, показалась темная фигура и спустилась в сад. За нею показалась еще фигура и тоже спустилась в сад, а в окно стал смотреть князь и прислушиваться к малейшему звуку. Шагов слышно не было, так обе фигуры тихо ступали по мягкой тропинке. Они, крадучись, пробрались в крайний угол и Павел поднялся уже на верх стены и молча протянул Паше руку, как вдруг оба они замерли… Тут же около них послышался протяжный крик, только что пробудившегося человека: «Слушай»! и вслед за тем послышались тяжелые шаги поднимавшегося в гору сторожа. Очевидно, что сторож присел на уступ полуразвалившейся стены, и проснулся от легкого шороха, который произвели Павел и Паша.