Самые яркие звезды - Тодд Анна - Страница 4

– Ноги выше ступней вообще не трогать? – осторожно спросила я.

Он покивал. Я принялась протирать ему правую ступню. Нужно сначала стереть пыль и пот. О чистоплотности у клиентов… скажем так, очень разные понятия. Один может проходить весь день в сандалиях – и так прийти. Каэл не такой; он, похоже, недавно принял душ. Подобные вещи я умела ценить, как любая массажистка. Я начала с подушечек пальцев и постепенно поднялась до свода стопы. Здесь на коже оказалась выпуклая полоса; в полумраке я шрама не разглядела, но когда провела по нему рукой, Каэл чуть дернулся.

Я привыкла четко распределять время сеанса, в частности, по пять минут на ногу, и теперь лишние минуты решила потратить на плечевой пояс. Мышцы – хорошо развитые, хотя и не слишком выпуклые. Его молодое тело словно долго несло на себе какую-то тяжелую ношу, например рюкзак. А может, просто жизнь. Пока он не настолько передо мной раскрылся, чтобы сочинять про него истории, как я сочиняла про Брэдли и других малознакомых людей. Было в этом парне нечто, мешавшее разыграться воображению.

Голову я оставила напоследок. Люди порой постанывают от удовольствия или кряхтят, а Каэл не издал ни звука. Вообще не пикнул. Я думала, что он уснул. Такое бывает, и мне это нравится. Значит, я работаю правильно. Время вышло, а мне казалось, будто я только начала. Обычно у меня в голове крутятся всякие мысли – про отца, брата, про работу и дом. Сегодня ни о чем не думалось.

– Спасибо за терпение. Все хорошо? – Клиент постоянно молчал, и я не знала, понравился ли ему массаж.

Он так и не поднял головы, и я едва услышала: «Да».

– Хорошо, тогда я выйду, а вы одевайтесь. Буду ждать вас в приемной. Не торопитесь.

Он кивнул, и я вышла, уверенная, что чаевых не будет.

В приемной Элоди говорила что-то распекавшей ее за опоздание Мали.

– Я отработала твоего клиента, он одевается, – сообщила я подруге. И Мали не помешает знать, что все утряслось.

Элоди улыбалась, склонив голову набок. Была у нее такая фишка – помогала ей выйти сухой из воды.

– Извини, Карина. – Она расцеловала меня в обе щеки. К этому я привыкла уже в первую неделю знакомства. Хотя мне не по душе всякие нежности, Элоди не из тех, кого захочешь отпихнуть.

– Я всю ночь не спала. Авокадик начал пинаться. – Элоди улыбнулась еще шире, но я видела, что ей не по себе.

Мали приложила ладонь к ее животу и заговорила с ребенком. Я бы не удивилась, спроси она у него: «В чем дело, почему ты не улыбаешься?» Впрочем, Мали всегда проявляла деликатность к детям, даже если они еще не родились. Меня слегка смущало, что она вот так трогает живот Элоди, но, подумав о том, как пинается ребенок, я улыбнулась. Я радовалась за подругу. Правда, меня тревожило, что она здесь одна, а все родные и большинство друзей – по ту сторону Атлантики. Элоди совсем еще юная. Успела ли она написать Филипу о том, что малыш зашевелился, и сможет ли Филип сегодня проверить почту? Из-за разницы часовых поясов Элоди не могла часто говорить с мужем, однако она несла свой крест легко, как и все, что делала. А я страшно за нее боялась, ведь через несколько месяцев ей предстояло родить.

Взгляд Элоди метнулся к занавеске у меня за спиной, и она, сияя, как новогодняя елка, бросилась к вышедшему из кабинета клиенту. Я не расслышала, как она его назвала, но на «Каэл» было не похоже. Элоди расцеловала его и обняла.

– Ты здесь! Поверить не могу! Как ты узнал?

Мали кивком указала мне на дверь, в которую уже входила моя следующая клиентка.

– Принимайся за работу.

Тина относилась к числу моих любимых клиенток. Она работала – удаленно – семейным психотерапевтом, и не однажды сеанс массажа превращался в сеанс моей психотерапии. Я человек довольно закрытый, но Тине было некому выдавать мои секреты. Я ей сочувствовала, думая, как одиноко жить в большом пустом доме. Иногда я представляла, как она, совсем одна, сидит и ест перед телевизором. С другой стороны, я и сама так жила… и будущее меня могло ждать такое же.

Сегодняшний сеанс казался бесконечным. Я посмотрела на часы, – оставалось десять минут.

– Как дела у брата? – спросила Тина.

Я отвела в сторону ее волосы и взялась за напряженные мышцы шеи. Тина недавно постриглась, как она говорила, «полукоротко», но разочаровалась и немедленно стала носить шляпы. На «хвостик» ее темных волос еще не хватало.

Рассказывать об Остине я не хотела – зачем портить настроение?

– Все так же. С тех пор как он живет у дяди, новостей никаких. И кто знает, когда он вернется.

Вздохнув, я провела пальцами по Тининой шее.

– А он там учится?

– Нет. Обещали его записать, да все никак.

Я старалась поменьше об этом думать, но не так у меня голова устроена. Стоит в нее впустить одну ненужную мысль, за ней гурьбой рвутся другие.

Спину и плечи у меня покалывало от напряжения. Да, Остин больше не мог жить с папой. И я оказалась меж двух огней: ведь Остин – мой брат-близнец. Ему двадцать, и он ни к чему не стремится. Конечно, не годилось ему жить с нашим тридцатилетним дядюшкой, который вонял как хорек и целыми днями смотрел порно, однако брать Остина к себе я тоже не хотела. Все было непросто. Я никак не могла поверить, что папа его отпустил. Но и брата не винила. Да, непросто.

– Карина, ну серьезно, ты ведь не можешь за все отвечать. В конце концов, он твой ровесник. Ну, минут на пять младше, если я не путаю.

– На шесть. – Я улыбнулась и принялась за ее лопатки.

– Думай о себе, – продолжала Тина. – Ты открываешь новую главу, ни к чему захламлять свою жизнь.

Легко сказать.

– Я спрошу папу, может, он что-то о нем знает.

Больше Тина ничего не говорила. Понимала, что обсуждать предстоящую «семейную трапезу» мне уже не по силам, и просто наслаждалась массажем, а у меня в голове бурлили мысли.

В тот день я закончила почти в шесть. После Тины пришли еще три клиента, и каждый так или иначе занимал мои мысли. Стюарт – я звала ее по фамилии, указанной на кармашке формы, – была военным медиком, и таких красивых глаз я ни у кого еще не видела. Она все время тарахтела о предстоящем назначении: мол, попасть на Гавайи – все равно что в лотерею выиграть. Было приятно смотреть, как она радуется.

Некоторым нравится часто менять место службы, и Стюарт была как раз такая. Всего на год старше меня, а уже побывала в Ираке, причем дважды. И чего она мне только не рассказывала! В двадцать один год – такой жизненный опыт, какой многим и не снился. Однако опыт означает воспоминания – и они постоянно крутились у нее в голове. Не тускнея, не стихая, превратившись в некий фоновый шум, от которого уже не избавиться. Мне это было знакомо. То же самое происходило с моим папой. После нескольких сроков в Ираке и Афганистане его фоновый шум гудел по всему нашему дому. Точнее – папиному.

Обо всем этом я и думала, пока Стюарт лежала у меня на столе. Я радовалась, что она может мне открыться, снять с себя часть ноши, чуть приглушить свой шум. Я понимала: не только мой массаж помогал ей ослабить стресс и взбодрить тело.

А как она рассказывала о своей жизни – прямо поэзия! Я чувствовала каждое ее слово, задумывалась о вещах, о которых обычно старалась не думать. Стюарт приобщала меня к чему-то значительному; когда она делилась со мной пережитым, мир будто открывался с другой стороны. Например, она рассказала, что из всего населения Соединенных Штатов в армии служат меньше восьми процентов. В эти проценты входят все – и те, кто уже оставил службу, и те, кто отслужил лишь один срок. Из трехсот пятидесяти миллионов – меньше восьми процентов! Выходит, мое детство – сплошные переезды, необходимость постоянно заводить новых друзей, всякий раз привыкать к новой обстановке – вовсе не типичное. Меньше восьми процентов, невероятно! В нашей родне служили все, от моего прапрадеда до отца, а также мои дяди и их сыновья, разбросанные по всей стране (кроме того дяди-бездельника, у которого жил Остин), – каждый либо носил форму, либо имел в семье военного.