Лезвие сна - де Линт Чарльз - Страница 46

• Предыдущая
• 46/131
• Следующая

– Я не сплю, – отозвалась девушка.

Роланда вздрогнула от неожиданности и медленно опустилась на край журнального столика рядом с кушеткой.

«Что ты здесь делаешь? – хотела спросить она. – Как ты сюда попала?» Но вместо этого произнесла совсем другие слова:

– Полагаю, тебе не очень-то удобно лежать на кушетке. У меня наверху есть кровать, можешь поспать там.

Девушка серьезно посмотрела в ее лицо:

– Вы же помните, я не нуждаюсь в отдыхе и не могу видеть сны.

Резкая смена темы разговора не обескуражила Роланду, в подобных местах к этому быстро привыкаешь.

– Все видят сны, – сказала она. – Просто ты их не помнишь, вот и всё.

– Тогда почему я не могу рисовать? – спросила Козетта.

– Я не уверена, что улавливаю связь между снами и рисованием.

Козетта села на кушетке и подняла с пола еще не просохший холст. Увидев его, Роланда догадалась о происхождении запаха. Растворитель. До этого ей никак не удавалось определить этот запах, поскольку данное вещество было в фонде совершенно не к месту.

– Посмотрите, – сказала Козетта. – Это ужасно.

Роланда назвала бы рисунок произведением в примитивистском стиле. Мазки темно-голубой, красной и фиолетовой красок, использованных Козеттой, складывались в образ спящей в постели женщины. Перспектива была несколько искажена, пропорции соблюдались неточно, но в портрете, несмотря на явный недостаток техники, было определенное чувство – какого-то тягостного беспокойства.

– Я бы не сказала, что это ужасно, – произнесла Роланда, внимательно всматриваясь в картину.

Ее внимание привлек контур изголовья. Это же ее собственная кровать! Козетта нарисовала Роланду, спящую в своей спальне наверху. Значит, это был не сон. Девочка на самом деле наблюдала за ней.

– Но вы же не станете утверждать, что работа хороша, не так ли?

Роланда с трудом заставила себя вернуться к разговору. Мысль о том, что Козетта проникла в квартиру, сидела в спальне и наблюдала, совершенно выбила ее из колеи. Как ей это удалось? Входная дверь внизу заперта, дверь в квартиру тоже.

– Ну как? – настаивала Козетта. Роланда откашлялась.

– Как давно ты занимаешься рисованием? – спросила она.

– О, годы и годы. Но мне ни разу не удалось изобразить предмет так, как он выглядит на самом деле, как это делает Изабель. Будь я на ее месте, ни за что не отказалась бы от своего дара.

В словах девушки звучала такая искренность, что Роланда не удержалась от улыбки.

– А ты заканчивала какие-нибудь курсы? – спросила она. – Обучение живописи – долгий процесс. Большинство художников для этого учатся в университете или берут уроки у опытных мастеров. Я не знаю никого, кто в твоем возрасте создавал бы шедевры.

– Я старше, чем выгляжу.

– Да, ты мне уже говорила, – кивнула Роланда.

– Но это правда.

– Я тебе верю.

– Я так выгляжу только потому, что Изабель в таком виде изобразила мой переход. На самом деле я уже не ребенок.

– А кто такая Изабель?

Козетта показала рукой на картину «Дикарка», висевшую на противоположной стене.

– Вот одна из ее картин. Эту она рисовала с меня.

– Но картина висит здесь уже несколько лет...

– Я знаю. Я же говорила, что выгляжу моложе своего возраста. С тех пор как она вызвала меня сюда, прошло пятнадцать лет.

Роланде показалось, что она перенеслась в один из старых черно-белых комедийных фильмов, где разговор постоянно перескакивает с одного предмета на другой. Она снова внимательно осмотрела Козетту. Действительно, девушка полностью соответствовала персонажу картины Изабель Коплей, но она никак не могла служить моделью. Для этого она была слишком молода. Роланда уже хотела указать Козетте на несоответствие в ее рассказе, но вспомнила об основном правиле для всех работников фонда: никогда не опровергать слов своих подопечных, по крайней мере в первое время. Они могли обманывать, и это было очевидно, но не стоило ловить их на лжи. К тому времени, когда дети решались обратиться в фонд, их жизнь была уже настолько запутанной, что самым главным считалось накормить их и дать безопасное пристанище. Со всём остальным можно было разобраться позже.

– Что ты имела в виду, когда говорила, что мисс Коплей вызвала тебя сюда? А где ты была раньше?

– В прошлом, – пожала плечами Козетта.

– В каком прошлом?

– Я не знаю. Там были разные истории, но они больше нам не принадлежат. Здесь мы должны были начать свои новые истории. Но это нелегко, поскольку мы не такие, как вы. Мы не видим снов. И красная птица не машет крыльями у нас в груди.

Роланде захотелось сделать передышку и позвонить кому-нибудь еще, чтобы посоветоваться. Например, Алану Гранту, упомянутому девушкой. Или той художнице, Изабель Коплей. Что-то важное ускользало от нее, и Роланда сознавала это, но никак не могла понять, что именно. Можно было списать этот странный рассказ Козетты на действие наркотиков, но у девочки не было ни единого признака наркомании. Она казалась совершенно нормальной. Но ее утверждения...

– Ты должна меня извинить, – обратилась она к Козетте, – но, боюсь, я почти ничего не понимаю в этих вещах. Красная птица, переход из прошлого и тому подобное. Но мне бы очень хотелось понять.

– Может, я лучше просто покажу, – согласилась Козетта.

Она откинула одеяло, поднялась с кушетки и прошла к письменному столу. Немного порывшись среди лежащих бумаг, девушка вернулась, держа в руке острый нож для разрезания бумаг, которым Роланда обычно вскрывала посылки.

– Смотрите, – сказала она и провела лезвием по ладони.

Роланда вскрикнула и попыталась остановить ее, но не успела:

– О боже!

– Не волнуйтесь, – успокоила ее Козетта.

Она уронила нож на пол и протянула Роланде раскрытую ладонь:

– Просто взгляните.

«Господи, я же не переношу вида крови», – подумала Роланда.

Но крови не было. На ладони Козетты появилась только белая полоска, да и та уже начинала исчезать.

– Ч-ч-что это?

– У нас нет крови. – Козетта повертела рукой, потом снова продемонстрировала открытую ладонь. – И поэтому мы не видим снов. И в груди не бьется красная птица. Мы... мы словно пустые внутри.

Роланда не могла отвести глаз от руки Козетты, а когда наконец решилась, то обернулась к картине Коплей «Дикарка».

Эту она рисовала с меня.

Она медленно повернула голову и снова уставилась на бескровный порез. Картине было уже десять или пятнадцать лет. Но Козетте на вид нельзя было дать больше пятнадцати...

С тех пор как она вызвала меня сюда, прошло пятнадцать лет.

Ее рана не кровоточила. И девушка ничуть не изменилась за все пятнадцать лет. Роланда невольно содрогнулась. Все правила, предписанные уставом фонда, отступили на задний план.

– Кто... кто ты такая? – спросила Роланда. – Что тебе от меня надо?

Козетта уронила руку на колени и опустила голову, но Роланда всё же заметила слезы в ее глазах.

– Я и сама не знаю, кто я.

Ее слова прозвучали так тихо, что сидевшая рядом Роланда с трудом сумела их разобрать. А потом Козетта разрыдалась. В первый момент Роланда не могла даже пошевелиться, только ошеломленно смотрела на девочку. Наконец придвинулась ближе и осторожно обняла хрупкие плечи. Она с опасением дотронулась до Козетты, словно ожидая встретить пустоту. Но под свитером она ощутила тепло живого тела, содрогающегося от рыданий. Неважно, кто она такая, она всё равно еще ребенок. Обиженный ребенок. И Роланда не могла от нее отвернуться, как не могла оставить без внимания любого ребенка, пришедшего в фонд.

Она опустилась на одно колено перед кушеткой и крепко прижала Козетту к своей груди. Так они сидели, пока поток слез не иссяк. Затем Роланда отвела девочку наверх и уложила в свою кровать. Спустя некоторое время внизу послышались голоса сотрудников фонда, начинался новый рабочий день, а Роланда еще долго сидела рядом с кроватью, держа в ладонях руку Козетты. Она посмотрела на лицо девочки, но под опущенными веками не заметила движений глазного яблока; порез на ладони исчез бесследно.

• Предыдущая
• 46/131
• Следующая