Безальтернативная история (СИ) - "Шлифовальщик" - Страница 8

— Где твой отряд? — спросил Стёпка. — Сколько вас?

Вопрос звучал глупо, Чеботарь в уме послал проклятие идиотам-мемсценаристам, заставляющим городить чушь по дурацкому сценарию.

— Не скажу, — гордо ответил юноша, тряхнув светлыми волосами.

— Ах, не скажешь, контрик?! — как обычно заорал Стёпка, мысленно вздохнув. — Я найду способ развязать тебе язык!!

Юнкер обвёл глазами пьяную матросскую братию и холодно ответил:

— Могу только сообщить, что я — потомственный русский князь фон Кугельштифт. И больше вы, хамы, от меня ничего не добьётесь!

Получив ещё один удар, юноша согнулся, но снова не издал ни звука.

— Господи, молоденького-то за что?! — раздался из толпы крестьян бабий голос.

— Не взывай к господу, мать, — ответил ей в толпе степенный бас. — Нет у них, у иродов, в душе бога. Будьте вы прокляты, большевистские нехристи! Стон от ваших злодеяний идёт по всей Святой Руси!

Даже удивительно, как такую пафосную фразу мог высказать прошляк. По приказу Стёпки из толпы вывели обладателя баса — рослого мужика с русой окладистой бородой. Игнорируя разъярённых матросов, крестьянин повернулся к связанному юнкеру и ободряюще посмотрел ему в глаза:

— Знавал я вашего батюшку, Курт Гансович. Хороший был русский барин, крестьян любил, царство ему небесное. По праздникам ведро водки жаловал и каждому пятиалтынный серебром. Сейчас он смотрит на вас с небес и гордится. Убили его большевики-иуды, предатели земли русской.

Мужик перекрестился.

— Спасибо тебе, мил человек, — поклонился крестьянину юный фон Кугельштифт, — что вспомнил моего покойного батюшку. На таких, как ты, простых мужиках и держится земля русская. А сейчас у нас с тобой общие родители: царь-батюшка и святая Русь-матушка. И пусть сгинут в аду большевики, поднявшие на них свои грязные лапы!

Этого матросы уже не смогли вынести. Без Стёпкиной команды они схватили юнкера и мужика и поволокли их вешать на рекламный щит. В толпе горько заплакали молодухи, завыли бабы, даже суровые мужики украдкой смахивали скупую слезу. Юнкер обвёл взглядом толпу и улыбнулся:

— Не плачьте, люди русские, выше головы! Недолго продержится дьявольская власть нехристей. Лет семьдесят, примерно. И вновь воссияет солнце над истерзанной Русью!

Стёпка Чеботарь, в реале Дима Закоркин, устал работать хистактёром. Конечно, платили больше, чем в провинциальном драмтеатре, но зато какая нервная работа!

Задумка, конечно, неплохая. Прошляки, обитатели мемориума — люди не совсем настоящие. Точнее, это вроде как и не люди, а их образы, отражённые в мемориуме, память о них. Хорошо помнят человека — прошляк получится живой, яркий, вроде того крестьянина, которого повесили на рекламном щите. Плохо помнят человека — имеем почти прозрачного прошляка вроде Васьки Ухватова. Но прошляк есть прошляк, хоть правдоподобный, хоть «картонный» до прозрачности — ведёт себя неестественно, реплики выдаёт идиотские. Мемтуристам не нравится. Поэтому и решили для оживления мемориума на особо интересные исторические участки отправлять хистактёров.

Димина хистактёрская карьера складывалась не очень удачно. Сначала он играл в петровскую эпоху стрелецкого сотника. Дима мечтал о роли князя-кесаря Ромодановского, но эта роль досталась другому, бездарному карьеристу Коле Иванеко. Играть реально живших исторических лиц — процедура сложная, потому что при этом нужно внедрять сознание совра в прошляка. Хисттеатр здорово при этом рискует: хистактёр может наворотить дел по незнанию, да таких, что Мемконтролю за год не разгрести. И режиссёр хисттеатра почему-то решил, что Иванеко справится с ролью князя-кесаря лучше Закоркина.

Потом Диме выдалось играть революционера-террориста начала двадцатого века. Режиссёр утешал Закоркина тем, что отрицательные роли играть сложнее, чем положительные. Смелого патриотичного жандарма, мол, любой дурак сыграет, а вот революционера-отморозка может сыграть лишь талант.

И вот третья роль — главарь отряда пьяной матросни Стёпка Чеботарь (какой дурак выдумал такое имя!). Хитрый режиссёр уломал сопротивляющегося Диму. Он сказал, что тысячи мемтуристов, в том числе и иностранных, обожают смотреть, как пьяная матросня берёт Зимний, гадит в царскую посуду и расстреливает интеллигентов. Их, мол, от этого начинает праведный гнев колотить, и желание протестовать в реале против законной власти напрочь отпадает. Взятие Зимнего переигрывали, наверное, раз сто, если не больше — публика жаждала больше зрелищности, больше крови. С каждым новым вариантом матросня становилась всё пьянее и кровожаднее, убивала и гадила вокруг себя всё сильнее и сильнее.

Потом началась Гражданская, и персонаж Димы продолжил кровавую вакханалию. Год назад казнями мирного населения занимались латышские стрелки, но из-за протеста Мемконтроля Латвии латышей пришлось спешно убирать и заменять пьяными русскими матросами. Закоркину уже надоело убивать крестьян, интеллигентов и священников, и он подумывал о смене работы. Например, можно пойти в сериалах сниматься — деньги те же, а нервов тратится меньше.

Матросы Стёпкиного эскадрона (олигофрен-сценарист не знал, что эскадроны бывают только в кавалерии) отдыхали после тяжёлого боя. Они перерезали всю скотину в деревне, вымели из погребов всю самогонку, а для острастки выпороли пару стариков. Перепившись, моряки лихо отплясывали «Яблочко». Тянулся ароматный дымок махорки с ментолом. Васька Ухватов наяривал на невесть откуда взявшейся гармони и голосил:

Развернувшись в сторону золотых куполов деревенской церквушки, Васька изобразил непристойный жест и запел ещё громче:

Деревня словно вымерла. Те, кто помоложе, схватив в охапку детей, скрылись в лесу возле деревни. Старики со старухами попрятались по погребам и сараям. Замешкавшаяся молодуха с коромыслом, пряча глаза, промчалась мимо отдыхающих матросов. Вслед ей раздался восхищённый свист, щедро сдобренный отборными просоленными морскими выражениями. А Ухватов, подмигнув братве, весело пропел:

Один из моряков отобрал у деревенского мальчишки китайский «Тетрис» и теперь сидел под деревом и азартно играл. Вокруг него столпились матросы, помогающие советами. Стёпка-Дима помнил, что такое безобразие у мемористов называется футуром — вещью из будущего, которая случайно попадает в прошлое. А ещё бывает обратное — реликты, вещи из прошлого, активно использующиеся в будущем. Помнится, одна туристка возмущалась, почему молодёжь перестроечного периода отплясывала на дискотеках под граммофон. Но страшнее всего наклады, когда целое явление целиком переносится из одного времени в другое. Однажды, когда Дима играл в петровской эпохе, Пётр Первый отправился завоёвывать Египет: произошла наклада, мемориум «спутал» Петра Первого с Александром Македонским. Мемористы тогда еле-еле выправили такую сложную ситуацию.

Сегодня Стёпка-Дима заметил ещё один футур — моряки готовили говядину на гриле. Хорошо хоть не в микроволновке! Опять посыплются жалобы от мемтуристов, снова кто-то из меминженеров будет разгребать. Эти неестественности любого выведут из себя. Ладно, сейчас морячки поют «Яблочко» вроде как натурально, будучи на отдыхе; гармошка только непонятно откуда взялась. Но бывает, что они начинают вести себя нелепо: вдруг запоют ни с того ни с сего «Интернационал» или «Марсельезу» среди боя, и им подыграет непонятно откуда взявшийся оркестр. Одно дело, когда герои в кинокартине исторической поют — это естественно, особенно, если фильм музыкальный. Но когда кинематографические штучки начинают тащить в мемориум — это уже форменное безобразие. Да ещё если всё это разбавляется «ненавязчивой» рекламой вроде дурацкого щита с последней моделью «Бессервагена».