Безальтернативная история (СИ) - "Шлифовальщик" - Страница 22

— Какие ещё инопланетяне?! — раздражённо высказался Виктор, которого уже стала утомлять неопределённость потенциариума.

— С другой планеты, какие же ещё! Полностью невозможных событий в мире нет. То, что СССР могли освободить инопланетяне, вероятность крохотная, почти ничтожная, но в потенциариуме она тоже присутствует.

— Надо было в нашем времени подольше задержаться, — пробормотал Виктор себе под нос, но ассистент услышал.

— Зачем это? Мы ведь профессора…

— Посмотреть ту ветку, где инопланетяне российскую экономику поднимают. А то, похоже, без них мы сами не справимся: то доллар вверх скачет, то нефть вниз…

Юшечкин невесело хохотнул, затем некоторое время путешественники шли молча, оглядываясь по сторонам в поисках прыткого Воздвиженского. Но долго молчать ассистент, взявший на себя роль потенциарного гида, не мог. Он, бесцеремонно ткнув Виктора вбок, указал на огромный портрет Сталина, висевший на самом высоком здании на этой улице. На портрете было написано: «Слава великому Сталину — вождю Коммунистической партии, русскому националисту, эффективному менеджеру!»

— Ещё один пример гармонии, — хихикнул Юшечкин. — Так сказать, три в одном. Сталин — и националист, и коммерсант, и на дуде игрец! И никаких диссонансов, как в мемориуме. Тут их вообще не существует.

— Не удивительно! — фыркнул Виктор. — У нас Сталина тоже каждая партия старается под себя подгрести, приватизировать. Кроме ультралибералов закоренелых. Одни его благодарят, что он евреев из Политбюро вывел, другие — что был экономистом-прагматиком, установившим государственный капитализм… Так что у нас в реале ничуть не хуже чем в твоём потенциариуме.

— Только нацисты по улицам не разгуливают, — мрачно добавил ассистент.

— Да как сказать…

Профессор нашёлся на удивление быстро. Он мирно сибаритствовал в частном кафе в полукилометре от места высадки путешественников. Сначала Виктор не понял, с кем это Воздвиженский делит столик и оживлённо беседует. Но тут глаза фатумиста округлились — профессор занимал столик в трёх экземплярах. Потенциариум для людей профессорского склада — явная находка: можно, размножась, беседовать с самим собой, не боясь показаться сумасшедшим. Перед каждой из трёх версий профессора стояла чашечка кофе.

Силовой вариант задержания исключён. Во-первых, пока фатумист заламывал бы один экземпляр профессора, два других могут удрать. То есть большей своей частью профессор избежит ответственности за помощь националистам. Во-вторых, группу захвата не вызвать — мемсвязь не рассчитана на вызов из мемориума второго порядка. Но, была не была, попробуем взять словоблудием, решил Виктор и, повернувшись к ассистенту, предложил:

— Ты погуляй пока… — Этого восторженного юношу нужно устранить на некоторое время, чтобы не вмешался.

— А что такое? — обидчиво вскинулся Юшечкин.

— Мне с профессором тет-а-тет поговорить нужно. Коммерческая тайна.

Под таким весомым аргументом ассистент сдался и, обиженно нахмурившись, двинулся в сторону от площади. Холодов, облегчённо вздохнув, начал аккуратно приближаться к профессору (профессорам). Воздвиженский не обращал внимания, так как он расплачивался за кофе.

— Сколько с меня?

— Триста и три рубля, — непонятно сказала официантка.

— Держите пятьсот и пять, — Профессор протянул одну купюру.

— Двести и два сдачи.

Фатумист без помощи ассистента понял, о чём идёт речь. Раз в потенциариуме всё такое многозначное, значит, и купюры тут многозначные. Мельком промелькнула мысль о странной потенциарной математике многозначных чисел, в которой если от пятисот-и-пяти отнять триста-и-три получается двести-и-два. Но эта мысль перебилась другой — как скрутить многократного профессора.

Неожиданно выход нашёлся сам собой: поскользнувшись на скользком тротуаре, Виктор, стараясь удержаться, сделал невероятный выверт руками и вдруг раздвоился. Ощущение было очень необычным. Фатумист раньше думал, что, если раздвоиться, то сознание, разум останется в какой-то одной копии, а другая будет как бы сама по себе. Холодов тогда долго размышлял над вопросом, в какую именно из копий поместится его «я» и по какому принципу.

Всё оказалось не так. Виктор ощутил себя одновременно в двух телах. Это было очень неудобно и непривычно — обозревать мир двумя парами глаз, размахивая четырьмя руками. С другой стороны, в этом был большой плюс — теперь можно было обездвижить хотя бы две версии профессора. Ну-ка, как там делается… Холодов резко извернулся, интуитивно взмахнув руками, и через секунду его стало четверо. Такой бригадой можно и с тремя версиями профессора потягаться!

Несколько минут Виктор привыкал к кратности своего тела, размахивая руками и лягаясь ногами. Он старался, чтобы каждая версия двигалась автономно, а не повторяла движения смежной. Поначалу это было трудно: левой рукой махали все четыре версии синхронно, но постепенно Виктор совладал с кучей конечностей, и решил, что теперь можно двигаться к профессору.

Зайдя к Воздвиженскому со спины, Холодов произнесли (чёрт, забыл речь асинхронную отработать!) в четыре рта:

— Зиг хайль, герр профессор! Слава России и Перуну, москаляку на гиляку!

Профессор от неожиданности подскочили и вскрикнули в три глотки.

— Спокойно, профессор, я не из антифа, — утешил профессора четырёхкратный Виктор. — Поговорить надо.

Но Воздвиженский, словно помешанные, опрокинув стол, ринулись к выходу. Холодов вчетвером бросились за ним, свалив стол и пролив кофе. Лишь бы не попасться на глаза немецкому патрулю, пришла в головы Виктора мысль. Следом за ней пришла другая: надо бы поймать одну версию профессора и выкрутить её обратным образом так, чтобы остальные в неё схлопнулись, и Воздвиженский оказался бы в одном экземпляре: тогда с ним будет легче управиться, а, впоследствии, и договориться. Холодов поразились, насколько чётко и ясно думалось несколькими головами, подтверждая народную мудрость «одна голова хорошо, а две лучше», которая как нельзя лучше к нему сейчас подходила. Четыре — ещё лучше.

Но, сделав падающее движение, каждая версия профессора раздвоилась, и теперь перед Виктором стоял шестикратный Воздвиженский. Развосьмеряться не было времени, и поэтому все версии Холодова вцепились в профессора, причём двум версиям досталось по два экземпляра противника. Воздвиженский сопротивлялись так, будто Виктор собрались его немедленно четвертовать. Поднялась суматоха, будто потасовка на каком-нибудь дурацком шоу близнецов. Холодов никак не мог приспособиться к движениям, поэтому некоторые его версии двигались синхронно.

— Мне просто поговорить нужно, профессор! — кричали все глотки фатумист. — Я — Виктор Холодов, помните, диссертацию защищал который!..

Удивительное дело, все версии Виктора одновременно запыхались. Видимо, чтобы преодолевать синхронную усталость, нужна отдельная тренировка. Впрочем, каждая версия профессора тоже начала уставать.

— Мемконтроль чёртов! — ругались профессор в шесть ртов. — И здесь добрались, сволочи! Ну нет, шиш вам, не арестуете!

Воздвиженский и Холодов полным составом выкатились на тротуар. Воспользовавшись тем, что одна из версий профессора, запнувшись о соседний экземпляр, повалилась на асфальт, Виктор вдвоём набросился на неё и перекрутил в обратную сторону, моля бога, чтобы всё получилось. Лёгкий щелчок — и перед Виктором уже стоял Воздвиженский в одном-единственном экземпляре. Две версии Холодова взяли профессора под руки и поволокли подальше от кафе, остальной Виктор, улыбаясь и кланяясь, пятились задом от кафе. Фатумист опасались скандала; за перевёрнутый стол и разлитый кофе администрация кафе вполне могла вызвать милицию или немецкий патруль. И опасения оказались не напрасными: выскочила хозяйка кафе, вцепилась сзади в крайний экземпляр Виктора и заорала:

— А кто платить будет? Я сейчас гестапо вызову! Или жандармов!

Насчёт гестапо она, конечно, преувеличила, но приятного, всё равно, мало. Холодов начали договариваться с ней, но она продолжала орать, одной своей лужёной глоткой легко перекрикивая четыре горла Виктора.