Солёный ветер (СИ) - "_YamYam_" - Страница 11

Температура в комнате вообще резко понижается, воздух становится тяжелее, а общий градус напряжения стремительно растёт, едва только госпожа Чон Хеми скрывается за дверью, оставляя их наедине друг с другом. И уже буквально спустя полторы минуты бессмысленных споров и пререканий Инён оказывается на кровати, едва ли не опрокинутая на неё толчком в плечи. А Чонгук опускается перед ней, сохраняя абсолютно непроницаемое выражение лица, но не скрывая искр веселья в тёмных щурящихся глазах.

Ей совершенно необходимо хоть как-то отвлечься от всего происходящего, и поэтому она интересуется, едва мотнув головой, чтобы мокрая чёлка не лезла в глаза так сильно:

— Что это за «Сапфир» такой?

Палочка в руках Чонгука замирает буквально в нескольких миллиметрах от ссадины, а пальцы, словно невзначай, сильнее сжимаются под коленом. Он поднимает голову и смотрит недовольно, почти хмуро, хотя ни губы не поджимает, ни брови не сдвигает. Всё недовольство — в одних только глазах. Но и этого Инён достаточно, чтобы пожалеть о собственных словах, сорвавшихся с губ в порыве неуместного любопытства и желания отвлечься хоть как-то.

— Я ведь просил не задавать вопросов, ответы на которые…

— А я хочу знать, — перебивает его Инён и понимает, что совсем не врёт о подобном таком желании.

— А ещё просил не углубляться, — наигранно тяжело вздыхает Чонгук. — Ты все мои слова решила мимо ушей пропустить?

Кончик ватной палочки вновь касается ссадины на колене, и Инён коротко и тихо шипит — больше от неожиданности, чем от болезненных ощущений.

— Разве я уже не с головой в этих проблемах? — хмыкает она, внимательно наблюдая за тем, как распределяется мазь по всей поверхности ранки. — Да со мной за неделю случилось больше, чем за последние пять лет вместе взятые. Сначала явился ты, потом я узнала, что папа врал мне всё это время, затем за мной начали следить два амбала, которые, как оказалось, были лишь охраной. Дальше — больше. Меня похищают, требуют подтвердить нашу с тобой связь, угрожают расправой. А после этого я оказываюсь здесь, узнаю, что отец врал мне ещё больше, чем я могла бы предположить, но упорно продолжаю делать вид, что всё в порядке.

Инён тяжело дышит, закончив с собственной неожиданно сорвавшейся с языка исповедью, и уже с первых секунд после неё начинает чувствовать себя чрезвычайно глупо, не сумев совладать с чувствами. Она не может видеть ни единой эмоции на лице Чонгука, потому что тот всё своё внимание обращает лишь на её колено, обильно и тщательно обрабатывая его мазью со всех сторон. Но почти уверена, что он в очередной раз веселится, наплевав на серьёзность момента. Парень накладывает на повреждённый участок крупный пластырь, осторожно прижимает клейкую часть к коже, проводит по ней пальцем, избавляясь от пузырей, и расправляет штанину одолженных у госпожи Чон брюк.

И только после этого поднимает на неё взгляд.

— Тебе не обязательно делать вид, что всё в порядке, — хмыкает он и, руками уперевшись в край кровати прямо рядом с её ладонями, поднимается на ноги. Но не выпрямляется, предпочитая лицом оказаться на одном уровне с её — у Инён от столь близкого контакта моментально сбивается дыхание. — Ты можешь поплакать, я буду рад подставить своё плечо или грудь.

У Чонгука усмешка на лице абсолютно издевательская, зато в глазах — сплошная напряжённая серьёзность, и Инён впервые теряется, не зная, чему из этого должна доверять. А потом ловит себя на мысли, что, наверное, ничему, если не хочет плохо кончить, и опускает взгляд на кончик его носа — лишь бы не пропасть окончательно в непроглядной темноте глаз напротив.

— Как ты думаешь, — поджимает губы она, решая не покупаться на его попытку перевести разговор на другую тему, — я имею право знать, какую цену ты заплатил за мою жизнь? Правда в том, что я чувствую себя виноватой, и в том, что ты действительно видишь меня второй раз в жизни — в детстве мы были другими людьми. А «Сапфир» не кажется чем-то таким, чем ты согласился бы пожертвовать ради какой-то девушки, — Чонгук тягостно молчит, хотя Инён чувствует, каким тяжёлым взглядом он вглядывается в её лицо, и решается вновь встретиться с его глазами. — Что это, Чонгук?

Она старше него на два года, но Инён этой разницы именно сейчас не ощущает вовсе. Даже наоборот — ей кажется отчего-то, что из них двоих именно она — младшая. Девушка только сейчас замечает тёмные круги усталости под его глазами и тонкие чёрточки на лбу и переносице, что превращаются в морщины, когда он хмурится — именно так, как это делает сейчас, и даже обращает внимание на едва заметный маленький шрам на его щеке. А затем, вспомнив неожиданно, как он его получил долгие годы назад, начинает чувствовать себя куда более виновато, ведь спасал он её всегда — даже будучи совсем ещё несмышлёным ребёнком.

— Это то, чем я никогда бы не пожертвовал ради какой-то девушки, — выдыхает Чонгук, а Инён сглатывает, потому что услышать правду ей очень важно, но ещё — страшно. — Честно говоря, я бы и палец о палец не ударил ради какой-то девушки, — продолжает он, а ей жутко становится от таких слов. — Но ты — не «какая-то». Ты — дочь человека, который сделал для меня слишком многое. А я умею ценить своих людей.

Инён знает, что это непросто — ударить ножом в грудь, пробивая кости, а потом ещё и провернуть его пару раз. Но у Чонгука, что поразительно, это получается просто отлично даже без самого оружия. Она чувствует себя жутко глупой, сама не зная, на что рассчитывала, а ещё жутко неловко — от того, что влага скапливается в уголках глаз. Инён убеждает себя, что это всё от того, что она моргает слишком редко, и от того, что смотрит пронзительно, не считая возможным увернуться от подобного же взгляда, но знает, что врёт сама себе.

— Вот как, — тянет девушка и хмыкает — получается как-то слишком горько и уязвлёно, — уже не «господин Со» и даже не «дядя Минсок», а «свой человек»?

Чонгук склоняет голову набок и смотрит будто бы выжидающе, позволяя появиться в глазах какой-то извращённой теплоте, а затем касается ладонью её щеки и большим пальцем проводит по скуле, ловя неуместную слезу, едва только она срывается с ресниц.

— В чём дело? — растягивает он в улыбке губы, едва ли не касаясь ими второй щеки. — Ты ведь так хотела узнать ответ на свой вопрос. Я ненавижу ложь, Инён, — говорит Чонгук в самое ухо, а ей приходится с силой закусить собственные губы, чтобы те перестали так глупо дрожать, — так что будь готова слышать правду, когда спрашиваешь меня о чём-то.

Чон Чонгука враз становится слишком много — он одним собой, одним своим запахом заполняет всё вокруг, и Инён непроизвольно начинает дышать глубже, позволяя терпкой мяте проникать внутрь и оседать на лёгких. Она одновременно чувствует так много всего, что кажется, будто ни её голова, ни сердце не выдержат. И убеждается в этом сильнее, когда чужой нос утыкается в её висок, а палец продолжает скользить по скуле — едва-едва, совсем невесомо. Чонгук вдруг с шумом втягивает в себя воздух, а Инён кажется, что внутри у неё что-то разрывается от всего этого напряжения, что сквозит между ними. Она еле уговаривает взять себя в руки, в мыслях нещадно хлещет по щекам, умоляя собраться, и, накрывая ладонью чужую руку, отстраняется, силясь заглянуть парню в глаза.

— Даже если так, — говорит Инён, и Чонгук ухмыляется, не слыша в её подрагивающем голосе ни силы, ни уверенности, — ты всё равно отвечаешь мне лишь общими словами. Я не получу конкретного ответа, даже если спрошу тысячу раз, верно?

— Попробуй, — улыбается Чонгук и, отстранившись, падает на кровать по левую руку от неё. — Я довольно терпелив, так что — кто знает — вдруг выдержу тысячу одинаковых вопросов, а на последний даже отвечу?

Инён не верит его улыбке, но верит тому, как сжимается её горло, и тому, как мурашки бегут по всему её телу от таких слов, а потому, собрав всю волю в кулак, уточняет:

— Это угроза?

Чонгук снова тянется к мази, снова сжимает в пальцах новую ватную палочку, снова тягостно молчит, проделывая знакомые уже махинации излишне медленно — почти наверняка специально. А затем, заставляя её повернуться в его сторону, касается подбородка пальцами и отвечает без всякой улыбки: