Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 4

Зал был роскошно убран: кругом шелка, бархат, хрусталь и роскошь роскошная. На слугах — модные алмарские камзолы и дублеты, не говоря уже о господах. Яства, отметил Хродгар, также не для нищих. Это они, бродяги с китовой тропы, хлебали луковый суп, жевали толчёный картофель с сельдью, запивая пивом. На другом конце стола виднелись отварные крабы и устрицы с побережья, мягкий пшеничный хлеб с маслом, икра лосося да прочие лакомства. Бросались в глаза заморские плоды, причём явно свежие, да вина из Ронадаля. Последний раз так вот сидели на пирах при дворе Сигурда ярла, после похода на Эрсей! Эх… Впрочем, сам Сельмунд регинфостри не налегал на еду, лишь потягивал винцо из хрустальной чарки, переговариваясь с советниками. Спиллеманы с арфами, вистлами и скрипками развлекали собрание милой ненавязчивой музыкой.

И вдруг музыка стихла. Двери распахнулись, и в зал вошла молодая госпожа со свитой: дюжина служанок разного возраста и четверо вооружённых воинов в одинаковых белых плащах. Опущенные капюшоны не давали разглядеть лиц. Торкель плотоядно ухмыльнулся, глядя на девиц: узнал ту рыжую с яблоками, которой бросил колечко. Хравен же уставился на охрану. Потом отвёл взгляд и молча покачал головой.

А госпожа держала за руку миловидного мальчугана не старше семи зим. Он был конопатый, кудрявый и светловолосый. Нарядный, как куколка. Ребёнок крутил головой и улыбался всем собравшимся, здоровался звонким голосом. Хаген вспомнил себя в этом возрасте. Один в один. Тот же задор в глазах, то же стремление наделать кучу глупостей ко всеобщему смеху. Пожать руку всем и каждому. Это потом холодное море вымыло из юнца всё простодушие, а северные ветра задули пламя приязни к людям. Хаген горько усмехнулся в усы.

«Вот на кого должен быть похож мой сводный брат, коего Финда Курица снесла моему батюшке Альвару! И возраст тот же… Хотел бы я на него взглянуть? Нет, вряд ли».

Сельмунд поднялся, отодвигая кресло для госпожи:

— Солнце чертога озарило наш зал! Пьём в твою честь, Фрейя Коллинга.

И — да, выпили. Снова зажурчала музыка.

— Кто это? — негромко спросил Хаген у соседа — какого-то городского советника.

— Хейдис, дочь Брокмара, херсира… нет, уже ярла в Южной четверти, — снисходительно пояснил тот. — Вдова Тивара Хорсесона, бывшего нашего конунга, светлая ему память, и матушка наследника престола, Кольгрима Тиварсона.

— А этот милый малыш — это и есть наследник? — уточнил Хаген.

— Именно, — милостиво кивнул собеседник, — его тут так все любят, что позволяют обедать за одним столом со взрослыми. Наверное, не стоило бы, но наша королева перенесла столько горя, что пусть бы. Чем бы, как говорится, не тешилось…

— Так это и есть знаменитая красотою Фрейя Коллинга! — тихо воскликнул Хаген. — Я слыхал, она обручилась с вашим альдеборгманом после смерти супруга. Верно ли это?

Советник резко переменился в лице. Пробурчал:

— Женщине надобно как-то жить.

И уставился в свою миску, явно не желая продолжать разговор.

Хаген украдкой взглянул на Хейдис. О, никто не назвал бы её недостаточно красивой! Невысокая, но дивно сложенная, на вид никак не старше тридцати зим, одетая в синие и зелёные шелка. Убранная драгоценностями, да не так, как древо на праздник Йолль, а скромно, но со вкусом: тут — серьги с красным янтарём, там — колечко с винстейном[7], обручальный перстень, само собою, свитый змейкой серебряный браслет. На пышной груди — ожерелье из мелких самоцветов, словно тонкая радуга. В огненно-рыжих волосах — янтарный венец. Лица через весь стол Хаген толком не рассмотрел, хотя сразу было видно: королева умеет подать себя и нести, не расплескав. Милостивая и сдержанная, обольстительная и недоступная… «Был ли счастлив с тобою твой прежний супруг, Тивар кольцедаритель? — подумал Хаген. — Легко ли тебе дышится при дворе? Ох, не похоже. Триста марок взял бы я за тебя на Эрсее, четыреста — в Хлордвике, и всю тысячу — в Кериме. Фрейя, Блещущая Доспехами? О нет, эта Фрейя иным блещет».

Когда обед завершился и люди разошлись, Сельмунд жестом подозвал викингов и указал им сесть рядом. Королева и её сын всё сидели подле регинфостри. Хейдис спросила, лукаво сверкая глазами — ярко-зелёными, словно вешняя зелень побегов:

— Кто эти люди, дорогой мой супруг, обликом схожие с волками волн?

— Любознательная моя жена, — притворно вздохнул Сельмунд. — Это наши гости, купцы с побережья. Из Хлордвикена, коль память меня не подводит?

— Из Седерсфьорда, — пробасил Хродгар.

— О, как мило! — прощебетала Хейдис. — Я слыхала, там очень красиво осенней порою?

— Красота осенних фьордов не сравнится с красотою ваших краёв по весне, — нашёлся Торкель, — и уж тем паче — с красотой их повелительницы. Сражён я взором Фрейи Коллинга!

— Не видала прежде столь сладкоречивых каупманов, — обольстительно улыбнулась Хейдис.

А Кольгрим, сын конунга, звонко воскликнул, тыкая пальцем в Хродгара:

— А я знаю, кто вы! Вы никакие не купцы. Вы — викинги!

Никакие не купцы переглянулись. Хаген же заметил, прохладно улыбаясь:

— Какой речистый юноша! Думается мне, нам не придётся гостить при его дворе.

— Почему ты так говоришь, заморский гость? — Хейдис всё так же сладко улыбалась, но в голосе её пели стальные струны.

— Никто не ведает своей судьбы, — процедил Хаген, глядя в глаза королеве. — Не так ли?

У Хейдис дёрнулся уголок рта. Хагену на миг показалось, что очертания прекрасного лица меняются, растекаются, словно воск на солнцепёке, являя миру бледный лик луны. Сочные алые губы дочери Брокмара изгибались серпом кровавого месяца. Зелень глаз обернулась бронзовой патиной. Молвила Хейдис:

— Истинно так, гость многомудрый. Кто знает, какие опасности ждут мужей на дороге чайки?

— Не только там, — не выдержал Бьярки. — Часто бывает, и в чертогах друзей примешь смерть.

— Так говорится в сагах, — мирно заметил колдун Хравен, — так бывает и в жизни.

— Светлое солнце чертога, — Сельмунд коснулся руки жены, что была младше его на десять, а то и поболе, зим, — надобно нам обсудить разные скучные и утомительные торговые дела. Цены на треску да на пеньку, на соль и на мёд. Это доставит тебе мало радости…

— Что же, — солнце чертога поднялось в зенит, величественно и милостиво расточая сияние очей, — прошу вас, будьте как дома, дорогие гости. Добро пожаловать в Гримсаль! Я бы хотела, чтобы вы жили пока здесь, под этим кровом.

И удалилась в сопровождении сынишки — и безмолвной стражи в белых плащах. Хаген неотступно смотрел ей вслед. На её лебединую шею. Заметив тот взгляд, холодный и жёсткий, как шкура нарвала, Хродгар подумал, что, верно, товарищу тяжело сдержать неизъяснимое желание полоснуть ножом по этой шейке. Как той графской дочке в Тармоне позапрошлым летом. В такие мгновения Хродгара охватывал страх — побаивался и своего друга, но больше — за своего друга. Тряхнув бритой головой, молодой хёвдинг сказал:

— Ну, теперь побеседуем. Про треску да про пеньку…

Вот что поведал Сельмунд сын Сигмунда братьям-викингам.

…Впервые это случилось четыре года назад, когда в кровавой распре погиб Тивар Охотник, сын конунга Хорсе Весёлого. Спустя пару месяцев после тех событий. Никто поначалу не придал этому большого значения. Просто как-то под вечер над городом поднялся туман, но не с реки, как обычно, а с Хаугенфельда — Курганного Поля, могильников к северо-востоку от Гримсаля. Холодная хмарь залила улицы, расползаясь исполинскими слизнями. Потом послышались крики, топот и стук копыт, хотя народ сидел по домам да по корчмам. Пёсий лай и вой метался меж домов гулким эхом. Затем — заунывное пение рога раскатилось над крышами: знак к нападению. Люди переполошились, начали выскакивать на улицу…

И — гибнуть.

Сквозь туман шагали, сближаясь, два войска. Ни безлунная ночь, ни мгла не были им помехой: свет мертвецам ни к чему. То, что началось как охота, завершилось битвой. Прямо на рыночной площади. Войско с курганов сошлось с ратью, пришедшей с Ниданеса, от реки. Звучали приказы и звон стали, но кровь не лилась. Сыпались стрелы и тысячи ударов, сражённые падали и тут же вставали, чтобы продолжить бой. Не бились их сердца, забывшие страх и любовь, скованные вечной ненавистью. Не отражались мысли в ледяных глазах — бесконечная, беспощадная пустота простиралась под веками. И руки их не дрожали. Бессмертные сражались всю ночь, неистово, упоённо, самозабвенно, как редко сражались при жизни.